Благоволительницы
Дочитала "Благоволительниц" и сразу же вернулась на 800 страниц назад, к первой вводной главе, перечитала ее. Эта вводная глава написана из настоящего, вся книга - из прошлого. Новыми глазами, уже зная о герое все, что он захотел сообщить, читала введение: много переживший человек в исповедальной интонации, не без позерства, рассказывал о своей нынешней жизни. Глобально, исторически он был проигравшим, локально - победителем, выжившим, всех обхитрившим, всё преодолевшим победителем.
Главный герой офицер СС Максимилиан Ауэ участвует в окончательном решении еврейского вопроса на Украине, а потом в Венгрии, инспектирует концлагеря в Польше, пишет рапорты Гиммлеру и вообще верой и правдой служит системе.
Интеллектуал и эстет, он гуляет по лермонтовским местам в Пятигорске с другом-лингвистом Фоссом, с интересом вникает в этническое многообразие Северного Кавказа, неплохо разбирается в музыке, а спасаясь бегством от русских в Померании, не забывает захватить из дома Флобера в мягкой обложке. При всем этом Ауэ - убийца. И если в начале романа он избегает непосредственного участия в убийствах, стараясь только смотреть, как убивают другие, то ближе к финалу он уже спокойно затаскивает румына-гомосексуалиста Михая в туалет, кладет ему на шею швабру и душит. Все процедура занимает полстраницы текста и не оставляет никакого следа в его душе.
Нельзя сказать, что у Ауэ не было выбора, служить или не служить. Он сознательно вступил в НСДАП, сознательно обзаводился нужными знакомствами, сознательно и с полной отдачей душевных сил писал рапорты о коррупции в лагерном руководстве, а на Украине составлял фотоальбомы со свидетельствами успешно проведенной операции по уничтожению евреев.
Легче всего пуститься в рассуждения о том, какая интересная жизнь могла бы быть у него, каким бы тонким писателем и оригинальным философом стал бы Ауэ, не случись проклятой войны. Вообще весь этот сочувствующий дискурс в отношении него лишний, неуместный, да он и не ждет нашего сочувствия. И все равно в какой-то момент ловишь себя на том, что вдруг втягиваешься в его логику, оцениваешь здравость его предложений, а секунду спустя одергиваешь себя: ведь речь о производственных мощностях крематорских печей или рациональном использовании рабочей силы на предприятиях. И таких ловушек довольно много - ты оказываешься втянутым в дикую, не твою, мыслительную колею.
Одна из тем романа - зло как рутина, зло как призвание и профессия. Никто из героев не впадает в оправдательную тональность, мало кто из них в принципе задумывается над тем, что делает: просто выполняет свою работу. Такая работа. Сила этого аргумента поражает. Это даже не аргумент, это щит для собственной совести и меч для жертв.
Между тем Ауэ всё прекрасно понимает, во время болезни в истерическом припадке он выкрикивает всю правду прибившейся Хелене, выкрикивает правильными словами - кто и что делает, и как это называется. Он убежден, что любой на его месте делал бы то же самое. Собственно, с этого он и начинает свой рассказ в введении, доходя до того, что между тем, кто лежит во рву, и теми, кто расстреливал, разница не принципиальна, ведь и те, и другие оказались в этом месте не по своей воле. Постепенно становится понятно, что сказано это не ради эпатажа, это давно сложившаяся позиция. Возможно, благодаря ей он и сохранил рассудок.
И все равно фигура Ауэ кажется мне трагической. Трагизм этот в необретении собственной личности, вернее, в неотделенности этой личности. Максимилиан в юности вступил в интимную связь с сестрой-близнецом Уной, и та степень близости, которая задана природой, оказалась недостижима больше ни с кем (в послесловии пишут об аллюзиях на музилевского «Человека без свойств», а я бы вспомнила новеллу Манна «Кровь Вельсунгов»). Гомосексуализм его вынужденный, любит он одну сестру, кошмарные видения, которые посещают его по ночам, тоже связаны с сестрой, ее брак с композитором - самая большая его душевная травма, куда там совершенным убийствам. Ни эмоционально, ни психологически он не отделился от пары. Можно сказать, Макс - неотсоединенный сиамский близнец, продолжающий существовать в одиночку. Уна преодолела герметичность и обрела взрослость, Макс остался инфантильным, с трещиной в личности. Брат и сестра, две стороны и угол между ними, в этот угол он и бьется лбом.
Роман перенаселен близнецами: помимо Уны и Макса, это еще таинственные мальчики-близнецы в доме; плюс во введении Макс пишет о жене и детях-близнецах. Функционально близнецами являются и полицейские Клеменс и Везер, преследующие Ауэ за убийство матери и отчима, а также девушки, работающие у Мандельброда - Хельга и Хильда. Более того, в каком-то смысле, близнецами оказываются немцы и евреи - в частности, в рассуждении о том, что немцы и евреи перенимают черты друг друга, и в сцене, где Ауэ смотрит на Гитлера, а чудится ему раввин. Близнецы подлинные и близнецы-схемы проходят через весь роман.
Лителл опутывает своего героя близнецовой паутиной, из которой тот вырваться не может: в глазах двоится, пара следаков похожа, бабы Мандельброда неотличимы, и каждая норовит предложить себя, а ему нужна только Уна. Потому что близнецовость это не столько схожесть, сколько нерасторжимая, врожденная, не тобой выбранная, вечная связь.
Можно еще много чего понаписать - о погружении на ту самую внеморальную глубину, о которой говорил Маканин в ШЗ, о параллелях с «Жизнью и судьбой», об идеологических корнях нацизма, о блестящем проникновении в бюрократическую систему Третьего рейха, о явленном во всей полноте механизме эволюции от простого, мирного обывательства к палачеству, когда вчерашние бухгалтеры и пекари встают к крематорским печам, незаметно и тихо, потому что такая работа. Это не просто огромный во всех смыслах, умный, тяжелый роман, это еще и смелая книга смелого автора.
Главный герой офицер СС Максимилиан Ауэ участвует в окончательном решении еврейского вопроса на Украине, а потом в Венгрии, инспектирует концлагеря в Польше, пишет рапорты Гиммлеру и вообще верой и правдой служит системе.
Интеллектуал и эстет, он гуляет по лермонтовским местам в Пятигорске с другом-лингвистом Фоссом, с интересом вникает в этническое многообразие Северного Кавказа, неплохо разбирается в музыке, а спасаясь бегством от русских в Померании, не забывает захватить из дома Флобера в мягкой обложке. При всем этом Ауэ - убийца. И если в начале романа он избегает непосредственного участия в убийствах, стараясь только смотреть, как убивают другие, то ближе к финалу он уже спокойно затаскивает румына-гомосексуалиста Михая в туалет, кладет ему на шею швабру и душит. Все процедура занимает полстраницы текста и не оставляет никакого следа в его душе.
Нельзя сказать, что у Ауэ не было выбора, служить или не служить. Он сознательно вступил в НСДАП, сознательно обзаводился нужными знакомствами, сознательно и с полной отдачей душевных сил писал рапорты о коррупции в лагерном руководстве, а на Украине составлял фотоальбомы со свидетельствами успешно проведенной операции по уничтожению евреев.
Легче всего пуститься в рассуждения о том, какая интересная жизнь могла бы быть у него, каким бы тонким писателем и оригинальным философом стал бы Ауэ, не случись проклятой войны. Вообще весь этот сочувствующий дискурс в отношении него лишний, неуместный, да он и не ждет нашего сочувствия. И все равно в какой-то момент ловишь себя на том, что вдруг втягиваешься в его логику, оцениваешь здравость его предложений, а секунду спустя одергиваешь себя: ведь речь о производственных мощностях крематорских печей или рациональном использовании рабочей силы на предприятиях. И таких ловушек довольно много - ты оказываешься втянутым в дикую, не твою, мыслительную колею.
Одна из тем романа - зло как рутина, зло как призвание и профессия. Никто из героев не впадает в оправдательную тональность, мало кто из них в принципе задумывается над тем, что делает: просто выполняет свою работу. Такая работа. Сила этого аргумента поражает. Это даже не аргумент, это щит для собственной совести и меч для жертв.
Между тем Ауэ всё прекрасно понимает, во время болезни в истерическом припадке он выкрикивает всю правду прибившейся Хелене, выкрикивает правильными словами - кто и что делает, и как это называется. Он убежден, что любой на его месте делал бы то же самое. Собственно, с этого он и начинает свой рассказ в введении, доходя до того, что между тем, кто лежит во рву, и теми, кто расстреливал, разница не принципиальна, ведь и те, и другие оказались в этом месте не по своей воле. Постепенно становится понятно, что сказано это не ради эпатажа, это давно сложившаяся позиция. Возможно, благодаря ей он и сохранил рассудок.
И все равно фигура Ауэ кажется мне трагической. Трагизм этот в необретении собственной личности, вернее, в неотделенности этой личности. Максимилиан в юности вступил в интимную связь с сестрой-близнецом Уной, и та степень близости, которая задана природой, оказалась недостижима больше ни с кем (в послесловии пишут об аллюзиях на музилевского «Человека без свойств», а я бы вспомнила новеллу Манна «Кровь Вельсунгов»). Гомосексуализм его вынужденный, любит он одну сестру, кошмарные видения, которые посещают его по ночам, тоже связаны с сестрой, ее брак с композитором - самая большая его душевная травма, куда там совершенным убийствам. Ни эмоционально, ни психологически он не отделился от пары. Можно сказать, Макс - неотсоединенный сиамский близнец, продолжающий существовать в одиночку. Уна преодолела герметичность и обрела взрослость, Макс остался инфантильным, с трещиной в личности. Брат и сестра, две стороны и угол между ними, в этот угол он и бьется лбом.
Роман перенаселен близнецами: помимо Уны и Макса, это еще таинственные мальчики-близнецы в доме; плюс во введении Макс пишет о жене и детях-близнецах. Функционально близнецами являются и полицейские Клеменс и Везер, преследующие Ауэ за убийство матери и отчима, а также девушки, работающие у Мандельброда - Хельга и Хильда. Более того, в каком-то смысле, близнецами оказываются немцы и евреи - в частности, в рассуждении о том, что немцы и евреи перенимают черты друг друга, и в сцене, где Ауэ смотрит на Гитлера, а чудится ему раввин. Близнецы подлинные и близнецы-схемы проходят через весь роман.
Лителл опутывает своего героя близнецовой паутиной, из которой тот вырваться не может: в глазах двоится, пара следаков похожа, бабы Мандельброда неотличимы, и каждая норовит предложить себя, а ему нужна только Уна. Потому что близнецовость это не столько схожесть, сколько нерасторжимая, врожденная, не тобой выбранная, вечная связь.
Можно еще много чего понаписать - о погружении на ту самую внеморальную глубину, о которой говорил Маканин в ШЗ, о параллелях с «Жизнью и судьбой», об идеологических корнях нацизма, о блестящем проникновении в бюрократическую систему Третьего рейха, о явленном во всей полноте механизме эволюции от простого, мирного обывательства к палачеству, когда вчерашние бухгалтеры и пекари встают к крематорским печам, незаметно и тихо, потому что такая работа. Это не просто огромный во всех смыслах, умный, тяжелый роман, это еще и смелая книга смелого автора.