А вот решил выложить свое избранное...
Ліна Костенко
Життя іде і все без коректур.
І час летить, не стишує галопу.
Давно нема маркізи Помпадур,
і ми живем уже після потопу.
Не знаю я, що буде після нас,
в які природа убереться шати.
Єдиний, хто не втомлюється, - час.
А ми живі, нам треба поспішати.
Зробити щось, лишити по собі,
а ми, нічого, - пройдемо, як тіні,
щоб тільки неба очі голубі
цю землю завжди бачили в цвітінні.
Щоб ці ліси не вимерли, як тур,
щоб ці слова не вичахли, як руди.
Життя іде і все без коректур,
і як напишеш, так уже і буде.
Але не бійся прикрого рядка.
Прозрінь не бійся, бо вони як ліки.
Не бійся правди, хоч яка гірка,
не бійся смутків, хоч вони як ріки.
Людині бійся душу ошукать,
бо в цьому схибиш - то уже навіки.
* * *
І засміялась провесінь: - Пора! -
за Чорним Шляхом, за Великим Лугом -
дивлюсь: мій прадід, і пра-пра, пра-пра -
усі ідуть за часом, як за плугом.
За ланом лан, за ланом лан і лан,
за Чорним Шляхом, за Великим Лугом,
вони уже в тумані - як туман -
усі вже йдуть за часом, як за плугом.
Яка важка у вічності хода! -
за Чорним Шляхом, за Великим Лугом.
Така свавільна, вільна, молода -
невже і я іду вже, як за плугом?!
І що зорю? Який засію лан?
За Чорним Шляхом, за Великим Лугом.
Невже і я в тумані - як туман -
і я вже йду за часом, як за плугом?..
* * *
Василь Дробот
Мы проходим по свету, как гости,
И не знаем, что ждет впереди,
И судьбою не полные горсти
Прижимаем неловко к груди:
Не просыпать бы милость Господню,
В каждой крошке бы радость найти,
Чтобы каждый согрет был и поднят,
И не мог затеряться в пути.
И дошел бы уверенно-робко,
До конца не утратив межи,
Где Земля чуть заметною тропкой
Через вечность и частность бежит,
Где теряет свои очертанья
Ненадежная сущность дорог,
Где прозрение делится тайной,
Но берет твою душу в залог
* * *
Не помнят души ничего...
Вновь упав на землю с неба,
Как на это души глянут?
А.Радковский
Не помнят души ничего,
Поскольку память - это тело.
А что душа? Какое дело
Ей до рожденья своего
В обличье новом? О былом
Она не помнит и не знает.
Ее судьба - тропа земная,
Не задержавшаяся в том,
Ушедшем теле… Хоть бы знак!
Ведь от себя, не от кого-то!
Но память - чудо, а не квота
И не дается просто так.
* * *
Всем приходит одно и то же.
Все по-разному говорят.
Наши правды не так похожи,
Как в штакетнике ряд на ряд.
Наши правды - не только слово
Или чувство меж многих строк,
Но и пропасть, где мостик сломан,
А проходу подходит срок.
А шагам не дано повторов,
И ложится у ног твоих
Лишь соломинка, по которой
Пробегаешь в последний миг.
* * *
Не зря над притчей слёзы льют:
Ты думаешь, легко?
Верблюд, верблюд, ещё верблюд,
И все - через ушко
Идут, бросая все дела,
Со всех концов Земли.
И вот ведь, тонкая игла,
А всё равно прошли
В ушко, роняя пот со лба,
Срезая прочь углы...
Такая странная судьба
У маленькой иглы.
* * *
Миг назад делал шаг ты вверх,
А теперь продолжаешь - вниз,
И - единственную из вех
Повторяешь уже «на бис»,
Гордо смотришь друзьям в глаза,
Поощрительный слышишь визг.
Что за поступь! Не взгляд - гроза!
А на деле - шагаешь вниз.
Вот и пройден твой к небу путь,
И не важен твой перевал:
Вспомнив это, когда-нибудь
Не припомнишь, как называл,
Что за дерево было там,
Снег ли мёл, или дождь косил…
Видно, сердцу, как и устам,
Не хватило на «дальше» сил.
Видно, в старость не нужно виз,
Просто, сдаться - великий грех.
Жизнь уходит по склону вниз,
Неизменно ступая вверх…
* * *
Так свершается Божий Суд -
Издевательски, но без зла.
И тебя уже не спасут
Ни решения, ни дела:
Занесёшься и сразу - в грязь!
И поднялся б, да не с руки.
И теряешь почёт и власть,
И ломаются каблуки,
И летишь головою в пол
С места ровного - сам собой…
Остаёшься и гол, и зол,
Без борьбы проигравшим бой.
Остаёшься… И милость в том,
Что остался, а не погиб…
После пряника Бог кнутом
Проверяет тебя на сгиб.
Велимир Хлебников
Годы, люди и народы
Убегают навсегда,
Как текучая вода.
В гибком зеркале природы
Звезды - невод, рыбы - мы,
Боги - призраки у тьмы.
П. Вяземский
Научи меня молиться,
Добрый ангел, научи:
Уст твоих благоуханьем
Чувства черствые смягчи!
Да во глубь души проникнут
Солнца вечного лучи,
Да в груди моей забьются
Благодатных слез ключи!
Дай моей молитве крылья,
Дай полет мне в высоту,
Дай мне веры безусловной
Высоту и теплоту!
Неповинных, безответных
Дай младенцев чистоту
И высокую, святую
Нищих духом простоту!
Дай, стряхнув земные узы
С прахом страннических ног,
Дай во мне угаснуть шуму
Битв житейских и тревог.
Да откроется Тобою
Мне молитвенный чертог,
Да в одну сольются думу
Смерть, бессмертие и Бог!
Галина Давыдова
В составе вашего одиночества -
тринадцать мыслей о сизых сумерках,
четыре с четвертью часа утренних
и ноль звонков - голосов из прошлого.
Стекут все реки, все камни сточатся,
все ветры стихнут - как будто умер кто,
все волки серые станут бурыми,
все звёзды ссыплются на пол крошками, -
и вы останетесь там, где заполночь
чернеет серый, сереет розовый,
разит разлукой от книг и загнанных
подальше в сердце всех мыслей пасмурных,
где снов не помнят, где злится заповедь
«не укради» - только будет поздно вам
её твердить над сгоревшей шапкою -
погаснут искры, поблекнут краски, и
на мягких лапах войдет раскаянье,
на холст тоски нанеся узорчатый
орнамент горького понимания
невозвратимости слов, никчемности
пустых стихов и уюта каменных
садов и стен...
Дмитрий Мельников
Там, где волк степной выдыхает начало дня,
там, где над рекой разгорается алый свет,
ты напой-напой, напомни мне про меня,
ибо смерти нет.
Нопой мне, напой мне,
что нас не догонит конвой,
по высохшей пойме
мы скоро вернемся домой,
мы скоро вернемся
туда, где покой и уют,
апрельское солнце
и бабушки в церкви поют,
И рычит кликуша на бездну святого огня,
я так долго слушал железо вокруг меня,
что уже не верю запилам про ад и рай,
спой мне, что с нами было, давай, давай...
* * *
Приди же ко мне, и услышишь хор голосов
совершенно победоносных - так музыка не звучит -
это узор полыни на рифах могильных плит.
Приди же ко мне, и такое узнаешь, что впрок
запасаться не станешь при конце всех почт и дорог.
Во мраке бетонных рощ тебе прокричит петух,
трижды тебя предаст твой православный дух,
здравый смысл отпадет, как короста, с твоей спины,
кожа имени лопнет, и станут видны ремни
гордости и сладострастья - приводные в твоей судьбе,
и тяжелый рок отзвучит, предоставив тебя - тебе.
Приди же на место мое - вдохни дыханье гиен
гибели и забвенья - предложи им себя взамен
всего остального мира, и узнай, что подвиг твой сер,
а последнее мужество - полумера в ряду полумер.
Никаких полномочий, никакой возможности, кроме,
как петь на столбе в горящей цветной соломе,
в пух и прах раздирая глотку, уже не чувствуя плоти,
превращаясь в огонь, божественный по природе.
* * *
Когда прабабку увели из рая,
пришла зима и начались снега.
Снег пальчиками трогала нагая,
и лёгкая и быстрая нога.
И не было ни ноября, ни скуки -
не названным открылся белый свет.
- Белым-бело, - она сказала в муке.
- Белым-бело, - услышала в ответ.
Следов цепочку тут же заметало.
От мира и от рая далеки...
Она ещё не ясно понимала,
что руку греть, что греться от руки.
* * *
Господь небес и огня,
Господь воды и земли,
сфотографируй меня
в мои блаженные дни,
когда горит бересклет,
цветет в полях иван-чай,
и расставания нет,
и невозможна печаль,
чтобы на карточке той,
среди твоей черноты,
я был такой же простой,
и невозможный, как Ты,
чтобы в момент, когда Ты,
из тьмы достанешь меня,
не исказились черты,
при свете Судного дня.
* * *
Перечитал, прочувствовал, прожил -
как поле перешел по середине лета,
и сам в уста померкшие вложил
обол прижизненного света.
Прожил, прочувствовал, как новый Полифем,
всю прелесть дудочки, мой Боже,
про смерть и про любовь, и про печаль, ничем
неутолимую, но все же
конечную... И вот в конце пути,
поняв, что Петр звенит ключами,
сказал Тебе на радостях: "Прости!",
столь невозможное в начале.
* * *
Ее душа очистилась в огне
от пролежней, от крови, от камней,
от слепоты - ото всего, что было
навершием ее живой могилы.
Ее душа устала воевать
и медленно поворотилась вспять
к началу полнозвучья, где слышны
божественные звуки тишины.
И тишина божественного смысла
окутала творение свое
и погрузила в инобытие,
прощая грех самоубийства.
Нужда и страх, страдание и смерть -
все рухнуло - осталась только твердь
небесных сил - и среди них твой голос,
твой ум, твоя сердечная веселость.
* * *
С теченьем лет, с теченьем дней
душа, живущая во мне,
с печальным шумом обнажалась
и становилось все ясней,
что это небо - из металла,
и эти губы - тоже зря,
что сделанного слишком мало,
и что конец календаря.
* * *
Там, где сердце твое не сгорит
на полынном огне,
начинается вид
горизонта на черной стерне,
начинается рать
белых ангелов, нимф и харит,
там, где сердце твое не сгорит
и не сможет упасть.
Высоко-высоко
ты за ними взлетишь в небеса,
широко-широко
расщеперишь пустые глаза,
и увидишь во сне
то, чем ты пренебрег наяву -
как по черной стерне
ветер гонит сухую траву...
Евгений Рейн
В последней пустой электричке
Пойми за 15 минут,
Что прожил ты жизнь по привычке,
Кончается этот маршрут.
Выходишь прикуривать в тамбур,
А там уже нет никого.
Пропойца спокойный, как ангел,
Тулуп расстелил наголо.
И видит он русскре море,
Стакан золотого вина.
И слышит, как в белом соборе
Его отпевает страна.
Зураб Ртвелиашвили
перевел Виталий Науменко
Это их право - родиться несколько раньше смерти,
чтобы под музыку на цыпочках семенить,
ночью ли, осторожно, путаясь ли в рассвете,
в сеть залучая ветер, танец без имени.
Это их право - убить в себе бескорыстно чувство,
коли оно бессильно перевозмочь корысть,
тридцать лет шествовать в тридесятое царство
и, досягнув совершенства, счастия не обресть.
Это их право - выстроить вавилонскую башню
с цепью ничтожных бойниц по громоздкой стене,
в гильдии избранных перебиваться чушью,
реки кроить, всё, что вне, оставляя в тени.
Их желанье понятно: двигаться в пустоту,
подгибаясь под грузом, не видя, что слева, что справа,
безмятежно уйти в ослепляющую высоту,
умереть подле будущего - их право.
Игорь Северянин
Встречаются, чтоб разлучаться...
Влюбляются, чтобы разлюбить...
Мне хочется расхохотаться,
И разрыдаться - и не жить!
Клянутся, чтоб нарушить клятвы...
Мечтают, чтоб клянуть мечты...
О, скорбь тому, кому понятны
Все наслаждения тщетны!..
В деревне хочется столицы...
В столице хочется глуши...
И всюду человечьи лица
Без человеческой души...
Как часто красота уродна
И есть в уродстве красота...
Как часто низость благородна
И злы невинные уста.
Так как же не расхохотаться,
Не разрыдаться, как же жить,
Когда возможно расставаться,
Когда возможно разлюбить?!
1916
Мне плакать хочется о том, чего не будет,
Но что, казалось бы, свободно быть могло...
Мне плакать хочется о невозможном чуде,
В твои, Несбывная, глаза смотря светло...
Мне плакать хочется о празднике вселенском,
Где справедливость облачается в виссон...
Мне плакать хочется о чем-то деревенском,
Таком болезненном, как белый майский сон.
Мне плакать хочется о чем-то многом, многом
Неудержимо, безнадежно, горячо
О нелюбимом, о бесправном, о безногом,
Но большей частью - ни о ком и ни о чем...
1917
Марина Цветаева
Большими тихими дорогами,
Большими тихими шагами...
Душа, как камень, в воду брошенный
Всё расширяющимися кругами...
Та глубока - вода, и та темна - вода...
Душа на все века - схоронена в груди.
И так достать ее оттуда надо мне,
И так сказать я ей хочу: в мою иди!
27 апреля 1920
Ты пишешь перстом на песке,
А я подошла и читаю.
Уже седина на виске.
Моя голова -- золотая.
Как будто в песчаный сугроб
Глаза мне зарыли живые.
Так дети сияющий лоб
Над Библией клонят впервые.
Уж лучше мне камень толочь!
Нет, горлинкой к воронам в стаю!
Над каждой песчинкою -- ночь.
А я все стою и читаю.
* * *
Ты пишешь перстом на песке,
А я твоя горлинка, Равви!
Я первенец твой на листке
Твоих поминаний и здравий.
Звеню побрякушками бус,
Чтоб ты оглянулся -- не слышишь!
О Равви, о Равви, боюсь --
Читаю не то, что ты пишешь!
А сумрак крадется, как тать,
Как черная рать роковая.
Ты знаешь -- чтоб лучше читать --
О Равви -- глаза закрываю...
Ты пишешь перстом на песке...
Москва, Пасха 1920
Анна Ахматова
Вечерние часы перед столом.
Непоправимо белая страница.
Мимоза пахнет Ниццей и теплом.
В луче луны летит большая птица.
И, туго косы на ночь заплетая,
Как будто завтра нужны будут косы,
В окно гляжу я, больше не грустя,
На море, на песчаные откосы.
Какую власть имеет человек,
Который даже нежности не просит!
Я не могу поднять усталых век,
Когда мое он имя произносит.
1913
Забудут? - вот чем удивили!
Меня забывали не раз,
Сто раз я лежала в могиле,
Где, может быть, я и сейчас.
А Муза и глохла и слепла,
В земле истлевала зерном,
Чтоб после, как Феникс из пепла,
В эфире восстать голубом.
21 февраля 1957. Ленинград.
Не знаю, что меня вело
Тогда над безднами такими.
1961
Не смущаюсь я речью обидною,
Никого ни в чем не виню.
Ты кончину, мне дай не постыдную
За постыдную жизнь мою.
1910-е годы
Смирение! - не ошибись дверьми,
Войди сюда и будь всегда со мною.
Мы долго жили с разными людьми
И разною дышали тишиною.
Февраль 1960
Там такие бродят души, -
Спят такие сны...
И я все согласна слушать,
Кроме тишины.
1962
Я научилась просто, мудро жить,
Смотреть на небо и молиться Богу,
И долго перед вечером бродить,
Чтоб утомить ненужную тревогу.
Когда шуршат в овраге лопухи
И никнет гроздь рябины желто-красной,
Слагаю я веселые стихи
О жизни тленной, тленной и прекрасной.
Я возвращаюсь. Лижет мне ладонь
Пушистый кот, мурлыкает умильней,
И яркий загорается огонь
На башенке озерной лесопильни.
Лишь изредка прорезывает тишь
Крик аиста, слетевшего на крышу.
И если в дверь мою ты постучишь,
Мне кажется, я даже не услышу.
1912
Уильям Блейк
В одно мгновенье видеть Вечность,
Огромный мир- в зерне песка,
В единой горсти- бесконечность,
И небо- в чашечке цветка.
Х. Кортасар
Ты видел
ты истинно видел
снег звёзды шершавые руки ветра
Ты трогал
ты подлинно трогал
хлеб чашку волосы женщины которую ты любил
Ты жизнь ощущал
Словно удар в лицо
Словно мгновенье паденье бегство
Ты знал
каждой порой кожи ты знал
Вот глаза твои руки твои сердце твоё
Необходимо от них отказаться
необходимо выплакать их
необходимо придумать их заново
* * *
Когда небесной розы лепестки
Нам отсчитают время возвращенья
И неподвижною безмолвной тенью
Застынут слов холодные ростки,-
Пусть нас любовь проводит до реки,
Где отойдет челнок- спустя мгновенье,
Пусть имя легкое твое, в смятенье,
Проснется в линиях моей руки.
Я выдумал тебя- я существую,
Орлица, с берега, из тьмы слежу я,
Как гордо ты паришь, мое созданье,
И тень твоя- сверкание огня,
Из-под небес я слышу заклинанье,
Которым ты воссоздаешь меня...
Нью-Дели 1968 г.
* * *
Когда почти неслышно, запоздало,
Жизнь всё же возвращается: дыханьем
прохлады, облаком летящей гранью
стакана- как в нём солнце заиграло!-
и в утренней лазури замелькала
стремительная тень пичуги ранней,
а поцелуй- лишь губ воспоминанье
о том, что раньше сердце обжигало.-
я вновь тебя рождаю; в мире целом
лишь ореол твой, как и прежде, ярок
(он сохранил все многоцветье детства),
Ты одиночество преодолела.
любовь и заркало- твой мне подарок,
но мне в него не суждено глядеться.
Эри Эамелэ
Это меня. Пропустите.
С собой не зову никого,
Впрочем... Если хотите,
Но нету там ничего.
Для одного - дорога,
Для одного - жилье,
Черный пес у порога...
Каждого ждет свое.
Каждому - срок расплаты,
Каждому есть судьба.
Это - мои утраты!
Это - моя борьба!
Долгое ожиданье -
Руки мои пусты...
Это - мои метанья!
Это - мои мечты.
Я подхожу к порогу.
С собой не зову никого,
Это моя дорога.
Нет там для вас ничего
.
Борис Чичибабин
Трепещу перед чудом Господним,
потому что в бездушной ночи
никого я не спас и не поднял,
по-пустому слова расточил.
Ты ж таинственней черного неба,
золотей Мандельштамовых тайн.
Не меня б тебе знать, и не мне бы
за тобою ходить по пятам.
На земле не пророк и не воин,
истомленный твоей красотой,-
как мне горько, что я не достоин,
как мне стыдно моей прожитой!
Разве мне твой соблазн и духовность,
колокольной телесности свет?
В том, что я этой радостью полнюсь,
ничего справедливого нет.
Я ничтожней последнего смерда,
но храню твоей нежности звон,
что, быть может, одна и бессмертна
на погосте отпетых времен.
Мне и сладостно, мне и постыдно.
Ты - как дождь от лица до подошв.
Я тебя никогда не постигну,
но погибну, едва ты уйдешь.
Так прости мне, что заживо стыну.
что свой крест не умею нести,
и за стыд мой, за гнутую спину
и за малый талант мой - прости.
Пусть вся жизнь моя в ранах и в оспах,
будь что будет, лишь ты не оставь,
ты - мой свет, ты - мой розовый воздух,
смех воды поднесенной к устам.
Ты в одеждах и то как нагая,
а когда все покровы сняты,
сердце падает, изнемогая,
от звериной твоей красоты.
1968
Ежевечерне я в своей молитве
вверяю Богу душу и не знаю,
проснусь с утра или ее на лифте
опустят в ад или поднимут к раю.
Последнее совсем невероятно:
я весь из фраз и верю больше фразам,
чем бытию, мои грехи и пятна
видны и невооруженным глазом.
Я все приму, на солнышке оттаяв,
нет ни одной обиды незабытой;
но Судный час, о чем смолчал Бердяев,
встречать с виной страшнее, чем с обидой.
Как больно стать навеки виноватым,
неискупимо и невозмещенно,
перед сестрою или перед братом,-
к ним не дойдет и стон из бездны черной.
И все ж клянусь, что вся отвага Данта
в часы тоски, прильнувшей к изголовью,
не так надежна и не благодатна,
как свет вины, усиленный любовью.
Все вглубь и ввысь! А не дойду до цели -
на то и жизнь, на то и воля Божья.
Мне это все открылось в Коктебеле
под шорох волн у черного подножья.
1984