Ну и третья часть про итальянскую колонию живописцев и гения.
Николай Васильевич Гоголь очень хотел поступить на государственную службу. А лучше даже в придворную службу пойти. И уверенно полагал, что должность конференц-секретаря Дирекции русских художников создана для него. В мае 1840 года в письме Жуковскому пишет об этом пламенно. А октябре 1840 года в письме все тому же Жуковскому сетует, что директор русских художников хочет себе в конференц-секретари какую-то европейскую знаменитость, вроде германского немца по фамилии Шадов. Шадов в то время был директором Академии художеств в Дюссельдорфе и Гоголь ревновал директора Кривцова к директору Шадову. Прямо пишет Жуковскому: Кривцов "ничего не смыслит в своём предмете", занят только "удовлетворением своей страсти, то есть любви к самому себе"! Видимо, Николая Васильевича несколько коробило то, что Кривцов не занят любовью к русскому литературному гению.
Поэтому, в пику эгоисту Кривцову, Николай Васильевич решил стать заботливым и добрым. Не успел в Рим приехать цесаревич Александр Николаевич, а Гоголь устроил подписку среди свиты цесаревича на приобретение оттисков гравюры художника Иордана с "Преображения" Рафаэля. Свита полезла в портмоне. Художник Иордан получил "5 000 римских скудо". Гоголь счастливо улыбался. Жуковский счастливо улыбался. Цесаревич счастливо улыбался. Художник Иордан так просто хохотал от счастья. Ну те, кто деньги сдавал, улыбались, наверное, тоже. Через десять с лишним лет выжившие участники подписки все же получили по гравюре. Цесаревичу гравюру не отослали - он денег не сдавал. Гоголю тоже гравюры не досталось. Не сдавал и он. Художник Иордан работал хоть и не очень быстро, но память имел хорошую.
Второй раз деньги для творцов Гоголь собирал чтением "Ревизора" в салоне княгини Волконской. Я бы на таких чтениях обязательно присутствовал. В зале сидели слушатели калибра 206 мм. Балабины, Репнины, Апраксины, Виельегорские, Самойловы, Гагарины, Шаховские. Итальянские маркизы. Британские дипломаты. Кто не князь - тот на диван не сидись. И вот им Гоголь в одно лицо читал "Ревизора" в палаццо. Апельцыны, лимоны, певчие птицы, веера, бриллианты, невообразимые жемчуга в прическах, перья фламинго, холеные негры разносят меж пальм холодные лимонады, а Николай Васильевич наяривает за унтер-офицерскую вдову. Лорд Саутхоп спросил у графа Фиц-Джеймса: "когда все начнут петь? я слышал, что у православных во время проповеди поют", Фиц-Джеймс ответил, что "запоют скоро, но мы до этого не доживём...однако проповедник очень хорош, он видел подобного в Новом Орлеане, но тот ещё и танцевал".
Жуковский, конечно, интересовался, а зачем тебе, Николай Васильевич, в придворные чины-то? Чем плоха жизнь вольного литератора? На что Николай Васильевич поэтически ответил, что жалование ему нужно нормальное, что нормальное жалование - это хорошо, что оно позволит ему "возвратить себе себя".
Жуковский сердобольно ( он такой был) похлопотал. Гоголю предложили в 1841 году место библиотекаря при Дирекции русских художников. Но у Николая Васильевича случился приступ гордости и он ответил, что библиотекарем не пойдёт работать. А потом приписал, что вот если бы ему предложили место самого Кривцова, т..е. директора русских живописцев, то он и на эту должность не пошел бы. Потому как она странная очень. Что за директор?! Каких художников?! Что за выдумки этакие?!
Кривцов прочел ответ Николая Васильевича со смешанными чувствами. А Николай Васильевич, входя в раж, в очередном письме в Санкт-Петербург поделился мнением, что моральный и нравственный уровень большинства художников в Италии вообще очень низкий, назвал их занятия пустыми, а произведения "ничем".
Художники об этом узнали очень быстро. Николай Васильевич очень быстро узнал, что художники очень быстро узнали. Ситуация стала, к великому облегчению всех, неуправляемой. Скульптор Антон Иванов даже отложил свою работу над статуей Ломоносова. Начал разыскивать Николая Васильевича. И Николай Васильевич по привычке обиделся. На всякий случай на всех сразу. Особенно на Жуковского.
Я не знаю, как отреагирует нынешняя публика на произведение под названием "Вечера на даче около резиденции премьер-министра Российской Федерации". Допустим, в этой книге будет про колдунов, оборотней, вампиров всяких. И вся эта хуерга ухает, воет и вылазит из могил в двух шагах от дома, в котором премьер-министр отдыхает, а то и живёт годами. Т.е. могут встречаться упыри с премьером и выпивать с его охраной, зайдя на огонёк работающей станций подавления радиосигналов и лазерной антиснайперской защиты периметра ответственности.
А Николай Васильевич Гоголь, ничего, назвал свой первый удачный литературный опыт "Вечерами на хуторе близ Диканьки".
А как нам всем прекрасно известно, Диканька была родовым имением всесильных Кочубеев. Лучших соратников государя, председателей комитета министров, послов и прочая. Для Кочубея в 30 лет стать действительным тайным советником (а выше уже просто некуда, выше только царь) - это не мечта, а серая повседневность. Опять назначение, опять трёхчасовой разговор с императором, снова графский титул, а сегодня что? княжеское достонство в перемешку с орденами...господи! да когда ж закончится эта изнурительная цепь трудовых будней - всё это читалось в глазах Кочебеев постоянно.
И Гоголь, ставя на обложку название имения графа (потом и князя) Виктора Павловича Кочубея, самого прозападного политика империи, у которого вокруг диканьковского дворца все было просто утыкано античными статуями и фонтанами, а внутри дворца всё заставлено вольтерами, дидро и руссо вперемежку с ламартинами и буало-крейбийонами меж ватто и буше, как-то очень остро поступил. Не в плане коньюктуры или насмешки, а просто как-то очень по острому углу в атаку зашел. Зачем Диканька? Не все ли ему было равно? Выходит не всё равно ему было. Какой-то смысл именно в том, чтобы выставить на обложку Диканьку Николай Васильевич видел.
Мертвецов там понараскидал, басаврюков, ведьм, архаики такой напустил, что братьям Гримм только наощупь выходить из мазанки на воздух, головами помотать в украинской ночи. Такого кошмара подпустил Николай Васильевич, что только пальцы щепотью сложишь и набок под лавку падай.
А в Диканьке уже водонапорная башня и паровой двигатель стояли. И швейцарская система травосеянья и немецкая система учёта дойности коров. Двойная бухгалтерия в ломбардской методе. Свиньи имели небольшие характеристики в специальных книжечках с указанием "опоросного поведения" и "меры склочности". Картофель экспериментально сеяли. Десятирядную кукурузу. Теплая вода поступала на фермы по трубе из английского котла. Оранжереи. При оранжереях девять голландцев с семьями. Коней привозили из Аравии. Много чего ещё про Диканьку сказать можно в этом смысле. Трезвые и грамотные по улицам ходили, многие со знанием иностранных языков бегали.
Да и просто в самой Диканьке жил человек, который говорил ещё до рождения Николая Васильевича, что империи нужна конституции в духе Монтескье и сочувствовал французской революции. Да и к парламентаризму тоже тяготел. И даже дядю своего, канцлера империи Безбородко уговорил на составление "Записки для составления законов российских" в духе Высокого Просвещения. По родственному, для своих.
Как-то почувствовал Николай Васильевич, что басаврюки и упыри, они надёжнее парового агрегата обогреют Диканьку по итогу. Россия она на все ответ найдёт - хоть на конституцию, хоть на статуи. Вот вам, господа хорошие, сударики мои разлюбезные, говорит Россия и подталкивает вперед Николая Васильевича, полюбуйтесь на сего молодого исполненного дарований человека, он, можете не сомневаться, так опишет ваш европеизированный раёк, что останетесь оченно довольны. Потому как умеет он.
Джон Джонович, как раз Гоголя Н.В. поминал:
Ну и третья часть про итальянскую колонию живописцев и гения.
Николай Васильевич Гоголь очень хотел поступить на государственную службу. А лучше даже в придворную службу пойти. И уверенно полагал, что должность конференц-секретаря Дирекции русских художников создана для него. В мае 1840 года в письме Жуковскому пишет об этом пламенно. А октябре 1840 года в письме все тому же Жуковскому сетует, что директор русских художников хочет себе в конференц-секретари какую-то европейскую знаменитость, вроде германского немца по фамилии Шадов. Шадов в то время был директором Академии художеств в Дюссельдорфе и Гоголь ревновал директора Кривцова к директору Шадову. Прямо пишет Жуковскому: Кривцов "ничего не смыслит в своём предмете", занят только "удовлетворением своей страсти, то есть любви к самому себе"!
Видимо, Николая Васильевича несколько коробило то, что Кривцов не занят любовью к русскому литературному гению.
Поэтому, в пику эгоисту Кривцову, Николай Васильевич решил стать заботливым и добрым. Не успел в Рим приехать цесаревич Александр Николаевич, а Гоголь устроил подписку среди свиты цесаревича на приобретение оттисков гравюры художника Иордана с "Преображения" Рафаэля. Свита полезла в портмоне. Художник Иордан получил "5 000 римских скудо". Гоголь счастливо улыбался. Жуковский счастливо улыбался. Цесаревич счастливо улыбался. Художник Иордан так просто хохотал от счастья. Ну те, кто деньги сдавал, улыбались, наверное, тоже. Через десять с лишним лет выжившие участники подписки все же получили по гравюре. Цесаревичу гравюру не отослали - он денег не сдавал. Гоголю тоже гравюры не досталось. Не сдавал и он. Художник Иордан работал хоть и не очень быстро, но память имел хорошую.
Второй раз деньги для творцов Гоголь собирал чтением "Ревизора" в салоне княгини Волконской. Я бы на таких чтениях обязательно присутствовал. В зале сидели слушатели калибра 206 мм. Балабины, Репнины, Апраксины, Виельегорские, Самойловы, Гагарины, Шаховские. Итальянские маркизы. Британские дипломаты. Кто не князь - тот на диван не сидись. И вот им Гоголь в одно лицо читал "Ревизора" в палаццо. Апельцыны, лимоны, певчие птицы, веера, бриллианты, невообразимые жемчуга в прическах, перья фламинго, холеные негры разносят меж пальм холодные лимонады, а Николай Васильевич наяривает за унтер-офицерскую вдову. Лорд Саутхоп спросил у графа Фиц-Джеймса: "когда все начнут петь? я слышал, что у православных во время проповеди поют", Фиц-Джеймс ответил, что "запоют скоро, но мы до этого не доживём...однако проповедник очень хорош, он видел подобного в Новом Орлеане, но тот ещё и танцевал".
Жуковский, конечно, интересовался, а зачем тебе, Николай Васильевич, в придворные чины-то? Чем плоха жизнь вольного литератора? На что Николай Васильевич поэтически ответил, что жалование ему нужно нормальное, что нормальное жалование - это хорошо, что оно позволит ему "возвратить себе себя".
Жуковский сердобольно ( он такой был) похлопотал. Гоголю предложили в 1841 году место библиотекаря при Дирекции русских художников. Но у Николая Васильевича случился приступ гордости и он ответил, что библиотекарем не пойдёт работать. А потом приписал, что вот если бы ему предложили место самого Кривцова, т..е. директора русских живописцев, то он и на эту должность не пошел бы. Потому как она странная очень. Что за директор?! Каких художников?! Что за выдумки этакие?!
Кривцов прочел ответ Николая Васильевича со смешанными чувствами. А Николай Васильевич, входя в раж, в очередном письме в Санкт-Петербург поделился мнением, что моральный и нравственный уровень большинства художников в Италии вообще очень низкий, назвал их занятия пустыми, а произведения "ничем".
Художники об этом узнали очень быстро. Николай Васильевич очень быстро узнал, что художники очень быстро узнали. Ситуация стала, к великому облегчению всех, неуправляемой. Скульптор Антон Иванов даже отложил свою работу над статуей Ломоносова. Начал разыскивать Николая Васильевича. И Николай Васильевич по привычке обиделся. На всякий случай на всех сразу. Особенно на Жуковского.
Reply
И известное, от него же:
Я не знаю, как отреагирует нынешняя публика на произведение под названием "Вечера на даче около резиденции премьер-министра Российской Федерации". Допустим, в этой книге будет про колдунов, оборотней, вампиров всяких. И вся эта хуерга ухает, воет и вылазит из могил в двух шагах от дома, в котором премьер-министр отдыхает, а то и живёт годами. Т.е. могут встречаться упыри с премьером и выпивать с его охраной, зайдя на огонёк работающей станций подавления радиосигналов и лазерной антиснайперской защиты периметра ответственности.
А Николай Васильевич Гоголь, ничего, назвал свой первый удачный литературный опыт "Вечерами на хуторе близ Диканьки".
А как нам всем прекрасно известно, Диканька была родовым имением всесильных Кочубеев. Лучших соратников государя, председателей комитета министров, послов и прочая. Для Кочубея в 30 лет стать действительным тайным советником (а выше уже просто некуда, выше только царь) - это не мечта, а серая повседневность. Опять назначение, опять трёхчасовой разговор с императором, снова графский титул, а сегодня что? княжеское достонство в перемешку с орденами...господи! да когда ж закончится эта изнурительная цепь трудовых будней - всё это читалось в глазах Кочебеев постоянно.
И Гоголь, ставя на обложку название имения графа (потом и князя) Виктора Павловича Кочубея, самого прозападного политика империи, у которого вокруг диканьковского дворца все было просто утыкано античными статуями и фонтанами, а внутри дворца всё заставлено вольтерами, дидро и руссо вперемежку с ламартинами и буало-крейбийонами меж ватто и буше, как-то очень остро поступил. Не в плане коньюктуры или насмешки, а просто как-то очень по острому углу в атаку зашел. Зачем Диканька? Не все ли ему было равно? Выходит не всё равно ему было. Какой-то смысл именно в том, чтобы выставить на обложку Диканьку Николай Васильевич видел.
Мертвецов там понараскидал, басаврюков, ведьм, архаики такой напустил, что братьям Гримм только наощупь выходить из мазанки на воздух, головами помотать в украинской ночи. Такого кошмара подпустил Николай Васильевич, что только пальцы щепотью сложишь и набок под лавку падай.
А в Диканьке уже водонапорная башня и паровой двигатель стояли. И швейцарская система травосеянья и немецкая система учёта дойности коров. Двойная бухгалтерия в ломбардской методе. Свиньи имели небольшие характеристики в специальных книжечках с указанием "опоросного поведения" и "меры склочности". Картофель экспериментально сеяли. Десятирядную кукурузу. Теплая вода поступала на фермы по трубе из английского котла. Оранжереи. При оранжереях девять голландцев с семьями. Коней привозили из Аравии. Много чего ещё про Диканьку сказать можно в этом смысле. Трезвые и грамотные по улицам ходили, многие со знанием иностранных языков бегали.
Да и просто в самой Диканьке жил человек, который говорил ещё до рождения Николая Васильевича, что империи нужна конституции в духе Монтескье и сочувствовал французской революции. Да и к парламентаризму тоже тяготел. И даже дядю своего, канцлера империи Безбородко уговорил на составление "Записки для составления законов российских" в духе Высокого Просвещения. По родственному, для своих.
Как-то почувствовал Николай Васильевич, что басаврюки и упыри, они надёжнее парового агрегата обогреют Диканьку по итогу. Россия она на все ответ найдёт - хоть на конституцию, хоть на статуи. Вот вам, господа хорошие, сударики мои разлюбезные, говорит Россия и подталкивает вперед Николая Васильевича, полюбуйтесь на сего молодого исполненного дарований человека, он, можете не сомневаться, так опишет ваш европеизированный раёк, что останетесь оченно довольны. Потому как умеет он.
Reply
Leave a comment