(no subject)
Прошлой осенью в магазине около работы продавали белое вино в маленьких жестяных банках. Красное, кстати, тоже продавали, вот только оно было совсем не осенним. Зато красным был мой теплый шарф - я закутывал им горло, концы заправлял в зеленый голландский анорак из секонд-хенда, и таким вот нелепым партизаном пробирался к метро. А ветер разбрасывал передо мной листья.
И вот эти пятнадцать минут из точки Б в точку А были для меня самыми лучшими за день. Я не думал вообще ни о чем, просто шел по желтому-на-сером, ёжась от холодного ветра. Пил дурацкое вино с жестяным привкусом и улыбался. Даже плеер не включал - ветер, машины и обрывки разговоров сливались для меня в замечательный саундтрек.
Очень мерзли руки.
А у метро сразу несколько бабушек предлагали яркую, обжигающую кукурузу. Я каждый день покупал у них по две штуки сразу; они узнавали меня и выбирали мне самые большие, добро улыбаясь. И я тоже улыбался, и весь мир улыбался, когда я набивал рот горячей соленой кукурузой, как будто отщипывал маленькие кусочки от солнца. Я запивал их остатками вина, выкидывал в урну горячие мокрые огрызки - и ехал туда, где меня ждали и любили.
Я теперь знаю, почему наступает осень - просто кукуруза забирает солнечный свет и тепло, чтобы потом бабушки продавали их у метро.
Еще там была старушка, которая с очень несчастным видом предлагала корявую антоновку. Маленькие зеленые яблоки, все в черных точках, лежали горкой в полосатой сумке - их никто не покупал, и бабушка, закутавшись в платок, молча смотрела на спешащих прохожих.
Уже не помню, сколько они стоили - мне казалось, что ради этого не стоит приезжать каждый день в центр Москвы, но потом мне сказали, что это очень дорого для кислых домашних яблок. Яблоки и правда были ужасно кислыми - бабушка, радостно взвешивая их, каждый раз говорила, что там много витаминов. Я честно пытался их есть, но долго не продержался. Я раздавал их друзьям, предлагал всем на работе, приносил в подарок родителям. Пару раз Лю сделала из них неожиданно вкусную шарлотку. Но все равно яблок было слишком много. По нескольку дней они лежали в рюкзаке, а потом им обязательно находилось какое-то неожиданное применение.
Из пустого рюкзака вкусно пахло чем-то холодным; по-моему, ему это нравилось.
Но я просто не мог их не покупать - бабушка на меня очень надеялась и радостно улыбалась, когда я к ней подходил. "Правда, вкусные? Нравятся? - спрашивала она, возясь с пакетами и безменом. "Очень", - кивал я и уносил в довольном рюкзаке еще несколько кислых килограмм.
Честно, не знаю, сколько это продолжалось. Может, две недели, а может и пару месяцев. Я совершенно забыл о времени, все дни слились для меня в эту прогулку от работы до метро, когда я оставался совсем один - чтобы потом потом быть нужным. В выходные я скучал по кукурузе и грыз кислые яблоки.
А потом пришла зима. И все изменилось.
Кукурузные бабушки весь год продавали у метро что-то другое - соленые огурцы, чурчхелу, разные фрукты-ягоды и всегда, почему-то, маленькие дешевые розы. Пару раз я покупал у них черешню и мяту, но они меня не узнали. Еще бы, я и сам себя теперь не узнаю. Все стало совсем другим, но последние дни я вспоминаю эту прошлую осень и мне хочется плакать.
Вообще грех жаловаться, ведь с прошлого лета-осени произошло столько всего нужного. У меня была добрая крыса, я побывал в Париже, Минске и Чернобыле, пил в анархистских барах, побрился налысо, ходил с ирокезом, проколол всякие разные части тела, катался на мощном скутере, разбил пару носов, сделал несколько хороших фотографий, совсем не думал о деньгах, стал вегетарианцем, три недели был совершенно один, - в общем, исполнилось все то, чего мне так хотелось в детстве. Осталось только успеть сделать татуировку - и умирать будет совершенно не жалко.
Но вот что странно - пусть сейчас все по-другому, я все равно скучаю по кукурузе и тем пятнадцати минутам с банкой вина. Чувствую себя Снусмумриком - внутри меня что-то такое растет, кружит, какая-то тоска и ощущение, что мне чего-то не хватает, чего-то очень нужного, но расположенного где-то далеко. И мне хочется забыть про все и уйти - одному - на поиски, чтобы стать целым, стать собой.
И все так же мерзнут руки.
И вот эти пятнадцать минут из точки Б в точку А были для меня самыми лучшими за день. Я не думал вообще ни о чем, просто шел по желтому-на-сером, ёжась от холодного ветра. Пил дурацкое вино с жестяным привкусом и улыбался. Даже плеер не включал - ветер, машины и обрывки разговоров сливались для меня в замечательный саундтрек.
Очень мерзли руки.
А у метро сразу несколько бабушек предлагали яркую, обжигающую кукурузу. Я каждый день покупал у них по две штуки сразу; они узнавали меня и выбирали мне самые большие, добро улыбаясь. И я тоже улыбался, и весь мир улыбался, когда я набивал рот горячей соленой кукурузой, как будто отщипывал маленькие кусочки от солнца. Я запивал их остатками вина, выкидывал в урну горячие мокрые огрызки - и ехал туда, где меня ждали и любили.
Я теперь знаю, почему наступает осень - просто кукуруза забирает солнечный свет и тепло, чтобы потом бабушки продавали их у метро.
Еще там была старушка, которая с очень несчастным видом предлагала корявую антоновку. Маленькие зеленые яблоки, все в черных точках, лежали горкой в полосатой сумке - их никто не покупал, и бабушка, закутавшись в платок, молча смотрела на спешащих прохожих.
Уже не помню, сколько они стоили - мне казалось, что ради этого не стоит приезжать каждый день в центр Москвы, но потом мне сказали, что это очень дорого для кислых домашних яблок. Яблоки и правда были ужасно кислыми - бабушка, радостно взвешивая их, каждый раз говорила, что там много витаминов. Я честно пытался их есть, но долго не продержался. Я раздавал их друзьям, предлагал всем на работе, приносил в подарок родителям. Пару раз Лю сделала из них неожиданно вкусную шарлотку. Но все равно яблок было слишком много. По нескольку дней они лежали в рюкзаке, а потом им обязательно находилось какое-то неожиданное применение.
Из пустого рюкзака вкусно пахло чем-то холодным; по-моему, ему это нравилось.
Но я просто не мог их не покупать - бабушка на меня очень надеялась и радостно улыбалась, когда я к ней подходил. "Правда, вкусные? Нравятся? - спрашивала она, возясь с пакетами и безменом. "Очень", - кивал я и уносил в довольном рюкзаке еще несколько кислых килограмм.
Честно, не знаю, сколько это продолжалось. Может, две недели, а может и пару месяцев. Я совершенно забыл о времени, все дни слились для меня в эту прогулку от работы до метро, когда я оставался совсем один - чтобы потом потом быть нужным. В выходные я скучал по кукурузе и грыз кислые яблоки.
А потом пришла зима. И все изменилось.
Кукурузные бабушки весь год продавали у метро что-то другое - соленые огурцы, чурчхелу, разные фрукты-ягоды и всегда, почему-то, маленькие дешевые розы. Пару раз я покупал у них черешню и мяту, но они меня не узнали. Еще бы, я и сам себя теперь не узнаю. Все стало совсем другим, но последние дни я вспоминаю эту прошлую осень и мне хочется плакать.
Вообще грех жаловаться, ведь с прошлого лета-осени произошло столько всего нужного. У меня была добрая крыса, я побывал в Париже, Минске и Чернобыле, пил в анархистских барах, побрился налысо, ходил с ирокезом, проколол всякие разные части тела, катался на мощном скутере, разбил пару носов, сделал несколько хороших фотографий, совсем не думал о деньгах, стал вегетарианцем, три недели был совершенно один, - в общем, исполнилось все то, чего мне так хотелось в детстве. Осталось только успеть сделать татуировку - и умирать будет совершенно не жалко.
Но вот что странно - пусть сейчас все по-другому, я все равно скучаю по кукурузе и тем пятнадцати минутам с банкой вина. Чувствую себя Снусмумриком - внутри меня что-то такое растет, кружит, какая-то тоска и ощущение, что мне чего-то не хватает, чего-то очень нужного, но расположенного где-то далеко. И мне хочется забыть про все и уйти - одному - на поиски, чтобы стать целым, стать собой.
И все так же мерзнут руки.