Цирцея
Спасибо, дорогие друзья, прочла я и эту книгу тоже!! Особенно мне по душе, что здесь много страниц посвящено моему любимому Одиссею)) Его хитрость и ум всегда мне импонировали) Правда, отталкивала его жестокость, здесь она тоже подчеркивается . Довольно неприглядно изображена тут моя любимица Афина. С другой стороны - в чем Миллер неправа? Богам и правда плевать на смертных, они преследуют свои цели.
Никогда не задумывалась, что Прометей - титан. И что когда Зевс заковал его в цепи, это было продолжением прежней войны богов с титанами. Гелиос встал на правильную сторону - на сторону Зевса, а не его отца Кроноса. «Битвы шли такие, что разрывалось небо - сам воздух пылал, а боги голыми руками сдирали друг с друга плоть, обнажая кости. Земля пропиталась кипящей кровью, и столько в ней было мощи, что там, где падала капля этой крови, вырастали редкие цветы. В конце концов Зевсово войско одержало победу. Отказавшихся ему повиноваться Зевс заковал в цепи, а остальных титанов лишил власти и отдал в подчинение своим братьям, сестрам и детям, которых успел родить. Мой дядя Нерей, некогда могущественный владыка моря, теперь прислуживал новому морскому богу, Посейдону. Другой дядя, Протей, лишился дворца, а жен его сделали наложницами. И только мой отец и дед унижениям не подверглись, своего места не утратили.Титаны усмехались. Может, они за это еще и благодарить должны? Все знали, что Гелиос и Океан переломили ход войны. Зевсу следовало бы наделить их еще большей властью, новыми полномочиями, но он побоялся, ведь сила Гелиоса и Океана и так уже была сравнима с его собственной. Титаны ждали, что Гелиос возмутится, что полыхнет его великое пламя. Но он лишь удалился вновь в свой подземный дворец, «подальше от ярких, как небо, Зевсовых глаз.Минули столетия. Раны земли затянулись, установился мир. Но вражда богов, подобно плоти их, неистребима, и, приходя на ночные пиршества, дядья садились поближе к отцу. Мне нравилось, как они опускали глаза, разговаривая с ним, как учтиво смолкали, стоило ему пошевелиться в кресле. Пустели кубки, догорали факелы. Время настало, шептали отцу дядья. Мы снова в силе. Представь, на что способен твой огонь, если дать ему волю. Ты сильнейший из древнего рода, сильнее Океана даже. Сильнее самого Зевса, если только пожелаешь.Отец улыбался:- Братья, что за разговоры? Разве дыма да смака на всех не хватает? Этот Зевс неплохо справляется.Зевс, если слышал, был доволен, наверное. Но он не мог видеть того, что видела я, отчетливо видела в отцовском лице. Невысказанное, нависшее.Этот Зевс неплохо справляется пока что.Дядья потирали руки, улыбались ему в ответ. И уходили, лелея свои надежды, размышляя о том, что им так не терпелось сделать, едва титаны вновь придут к власти.»
«Таков был мой первый урок. За спокойным, знакомым обличьем всего сущего скрывается нечто иное, готовое разорвать мир на части.* * *А теперь дядья толпились в отцовском зале, в страхе закатывая глаза. Внезапное наказание Прометея - это знак, говорили они: Зевс и его родичи наконец перешли в наступление. Олимпийцы не успокоятся, пока не уничтожат нас совсем. Нам нужно поддержать Прометея, или нет, нужно выступить против него, чтобы Зевсова молния не обрушилась на наши головы.Я сидела на обычном месте, у ног отца. Сидела тихо, чтобы меня не заметили и не выгнали вон, но внутри все переворачивалось от осознания этой ошеломляющей вероятности: война возобновится. Молнии разрушат наш дворец до основания. Дочь Зевса, воительница Афина, станет охотиться за нами, вооружившись серым копьем, а вместе с ней Арес, ее брат по кровопролитию. Нас скуют цепями и бросят в огненную пропасть, откуда нет спасения.»
Цирцея превратила миленькую нимфу Сциллу в жуткое чудовище, питающееся моряками.
«Ээт рассмеялся:- Ах, Цирцея! Она была размалеванной потаскухой не первого разряда, такой же, как и все остальные. И если станешь утверждать, что одно из страшнейших чудовищ нашего времени пряталось у нее внутри, значит, ты глупее, чем я думал.- По-моему, никто не может сказать, что у другого внутри.Ээт закатил глаза и вновь наполнил свой кубок.- А по-моему, - сказал он, - Сцилла избежала наказания, которое ты для нее замыслила.- Что ты хочешь сказать?- Подумай. Что делала бы уродливая нимфа в нашем дворце? Чего бы стоила ее жизнь?Все было как раньше: он спрашивал, я не находила ответа.- Не знаю.- Знаешь-знаешь. Вот почему это стало бы хорошим наказанием. Даже красивейшая нимфа никому особенно не нужна, а уродливая - и вообще пустое место, даже хуже. Она никогда не выйдет замуж, не родит детей. Будет обузой для семьи, бельмом на глазу мира. Ей, презираемой и оскорбляемой, придется прятаться. Но, став чудовищем, она обретает положение. И славы получит, сколько зубами сумеет отхватить. «Любить ее за это не будут, зато не будут и ущемлять. Поэтому если ты по глупости о чем и сожалеешь втайне, забудь. Я бы сказал, ты сделала ее только лучше.»
«Вот что я поняла: колдовство не божественная сила, приводимая в действие мгновенно, одной мыслью. Его нужно творить, нужно трудиться - замышлять и искать, выкапывать, сушить, крошить и растирать, готовить, приговаривать и припевать. Но и это все может не сработать, а у богов такого не бывает. Если растения недостаточно свежи, внимание мое рассеянно, а воля слаба, зелье в моих руках испортится, потеряет силу.Странно вообще-то, что я занялась чародейством. Боги терпеть не могут всякий труд, такова их природа. Ткачество да кузнечное дело - на большее мы не способны, но это ремесла, тяжкой работы не предполагающие, ведь все неприятное изъято из них и совершается божественной силой. Пряжу красят не в зловонных чанах, помешивая черпаком, а щелкнув пальцами. Не гнут спину на рудниках - руды сами охотно выпрыгивают из земли. Никто и никогда не натирает рук, не напрягает мышц.А чародейство - тот самый тяжкий труд и есть. Нужно отыскать, где всякое растение гнездится, всякое собрать в свое время, выкопать, перебрать, очистить, помыть, подготовить. С каждым нужно делать то одно, то другое, чтобы выяснить, в чем его сила. Терпеливо, день за днем приходится выбрасывать «неудавшееся и начинать сначала. Так почему я все-таки это делала? Почему мы все это делали?Про братьев и сестру не знаю, а мой ответ прост. Сотню поколений я ходила по земле вялая, сонная, жила в праздности и покое. Не оставляла следов, не совершала поступков. Даже те, кто немного любил меня, легко со мной расставались.А потом я узнала, что могу мир изогнуть своей волей, как стрела изгибает лук. И готова была трудиться сколько угодно, лишь бы сохранить эту силу в своих руках. Я думала: вот что чувствовал Зевс, впервые воздев молнию.Поначалу, конечно, ничего мне приготовить не удавалось. Снадобья не действовали, кашицы не смешивались, и все это стояло на столе, ни на что не годное. Я думала, что, раз немного руты - хорошо, значит, больше - еще лучше, что смесь из десяти трав действеннее, чем из пяти, что, если мысль моя уйдет в сторону, заклинание не уйдет вместе с ней, что можно начать готовить одно зелье, на полпути передумать и сделать другое. О травах я не знала и самых простых вещей, которые всякая смертная узнает, еще держась за материнский подол: что из кореньев некоторых растений можно сварить мыло, что тис, если бросить его в очаг, испускает густой удушающий «дым, что в жилах маков течет сон, в жилах чемерицы - смерть, а тысячелистник затягивает раны. Надо всем этим приходилось работать, все узнавать, пробуя, ошибаясь, обжигая руки, задыхаясь от едкого дыма и выбегая откашливаться в сад.Ну хоть заклинание, если уж сработало, не придется осваивать заново, думала я тогда, в самом начале. Но и здесь ошиблась. Сколько ни используй одно и то же растение, у каждого срезанного цветка будет своя особенность. Одна роза откроет свои тайны, если ее растереть, другую нужно выжать, а третью - заварить. Всякое заклинание - словно гора, на которую предстоит взойти снова. И вынести из этого лишь знание, что взойти возможно.Я не отступалась. Если детство чему меня и научило, так это терпению. Мало-помалу я стала лучше слышать, как течет в растениях сок, в моих жилах кровь. Научилась понимать собственные намерения, отсекать и добавлять, чуять, где сосредоточена сила, и произносить нужные слова, чтоб вытянуть ее до предела. Ради этого мига я жила - когда все наконец становится ясно и заклинание звучит чистой нотой - для меня, меня одной.»
«. Глаза Гермеса блестели, как темные самоцветы, поднесенные к огню. Черные глаза - признак глубинной силы, восходящей к древнейшим богам. И впервые в жизни я подумала: как странно, что мы отделяем титанов от олимпийцев, ведь родители Зевса, разумеется, были титанами и самому Гермесу дедом приходится титан Атлас. У всех нас одна кровь течет в жилах.»
«Опустившись на колени, я зарылась пальцами в песок. Почувствовала жесткие песчинки под ногтями. В голове пронеслось воспоминание. Мой отец сообщает Главку наш древний непреложный закон: ни один из богов не властен отменить сделанное другим богом.Но это сделано мной.Луна над моей головой совершала свой путь. Волны касались ног холодными губами. Девясил, думала я. Ясень, олива и серебристая пихта. Белена и обожженная кора кизила, а в основе состава - моли. Моли, чтобы разрушить проклятие, преодолеть мое злое намерение, перевоплотившее Сциллу, ведь с него-то все и началось.Я стряхнула песок, поднялась. Мешочек с травами висел на плече. Я шла, и склянки слегка позвякивали - будто вздрагивали на козьих шеях колокольчики. Вокруг разносились запахи, привычные, как собственная кожа, - земли и цепких корней, соли и отдающей железом крови.»
«У меня возникла мысль. Понадобятся все тайные растения Дикты, а кроме того, сильнейшие связующие травы, корень падуба и ивовый прут, фенхель и болиголов, аконит и чемерица. И еще моли - весь, что у меня остался. Я скользила меж деревьев безошибочно, выслеживая каждый компонент в свой черед. Если Артемида гуляла в ту ночь, то, видно, предпочла держаться от меня подальше.Собранные корни и листья я принесла обратно к озеру, растерла на прибрежных камнях. Кашицу собрала в пузырек, добавила озерной воды. Эта вода все еще несла в себе кровь, смытую с моих рук, - кровь мою и сестры. Зелье будто знало об этом и становилось, вихрясь, темно-красным.»
«Пасифая подалась вперед, ее распущенные волосы лежали на простынях золотым шитьем.- Давай я расскажу тебе правду о Гелиосе и всех остальных. Их не заботит, что ты хорошая. И вряд ли заботит, что ты дурная. Только сила заставляет их внимать. Мало быть любимицей дяди, ублажать какого-то бога в постели. Даже красивой быть мало, ведь когда ты придешь к ним, опустишься на колени и скажешь: “Помоги мне, я ведь была хорошей”, они наморщат лбы. Ах, дорогая, это невозможно. Ох, дорогая, тебе придется к этому привыкнуть. А Гелиоса ты спросила? Ты ведь знаешь, я ничего не делаю без его разрешения.Она сплюнула на пол.- Они берут что им надо, а тебе взамен достаются лишь кандалы”.
«Как всякий хороший сказитель, самое интересное Гермес приберег напоследок. Однажды вечером он поведал мне, какую шутку сыграла с Миносом Пасифая еще в начале их совместной жизни. Минос привык любую приглянувшуюся девушку вызывать к себе в спальню и делал это прямо у Пасифаи на глазах. Тогда она наложила на мужа проклятие, превращавшее его семя в змей и скорпионов. И стоило ему возлечь с женщиной, змеи и скорпионы жалили ее изнутри, и она умирала.Я вспомнила, как Минос и Пасифая бранились при мне. Сотня девушек, сказала тогда Пасифая. Вероятно, служанки, рабыни, дочери купцов и прочие, чьи отцы боялись царя и не смели поднимать шум. Всех их истребили просто так, ради минутного удовольствия и мести.Я выпроводила Гермеса, закрыла ставни, чего не делала никогда. Всякий подумал бы, что я примусь накладывать какое-нибудь мощное заклятие, но к травам я и не притронулась. Мне стало легко и радостно. История эта, столь безобразная, нелепая и отвратительная, отрезвила меня. Пусть я заточена на этом острове, зато мне не приходится жить в одном мире с Пасифаей и ей подобными. »
«Позже, много позже, я услышала песнь, что сложили о нашей встрече. Мальчишка исполнял ее неумело, не попадая в ноты чаще, чем наоборот, но мелодичность стиха проступала даже сквозь эту фальшь. Собственное изображение меня не удивило: надменная колдунья, которая, не в силах противостоять герою с мечом, падает на колени и молит о пощаде. Поэты, по-моему, только и пишут, что об униженных женщинах. Будто если мы не плачем и не ползаем в ногах, то и рассказывать не о чем.Мы лежали рядом на моей широкой золотой кровати. Мне хотелось увидеть его разомлевшим от наслаждения, страстным, открытым. Открытым он не стал, но остальное я увидела. Кое-какое доверие мы и впрямь обрели.- На самом деле я не из Аргоса, - признался он. Отсветы пламени из очага трепетали вокруг нас, отбрасывавших на простыни длинные тени. - Мой остров Итака. Для коров он чересчур каменист. Мы коз растим да оливки.»
«Аякс, человек-гора. Диомед, безжалостная правая рука Одиссея. И троянцы. Красавец Парис, что шутя украл сердце Елены. Его отец, белобородый Приам, царь Трои, любимый богами за свою доброту. Его жена Гекуба, царица с душой воительницы, чье чрево породило так много прекрасных плодов. Благородный Гектор, ее старший сын, наследник трона, оплот великого города-крепости.И Одиссей, думала я. Витая раковина. За одним изгибом всегда скрывается другой.Я начала понимать, что он имел в виду, говоря о слабости своих соратников. Дрогнули не мускулы, а дисциплина. Мир еще не видел шествия столь заносчивого, капризного и упрямого войска, где каждый считал, что без него не победить.- Знаешь, кто на самом деле выигрывает войны? - спросил он однажды ночью.Мы лежали на коврах подле кровати. Жизненная сила мало-помалу вернулась к Одиссею. Глаза его теперь горели, сверкали как молнии. Повествуя, он уподоблялся одновременно законнику, сказителю и шарлатану с перекрестка - доказывал, развлекал, приподнимал завесу, скрывающую тайны мироздания. Не только слова его производили такое «впечатление, хотя говорил он умно. Все вместе - его лицо, жесты, подвижные интонации. Я бы сказала, он словно чары накладывал, но никакие из известных мне чар не могли с этим сравниться. Он обладал неповторимым даром.- Военачальники, конечно, присваивают лавры, правда, и золотом войско снабжают они. Вот только вечно зовут тебя в свой шатер и требуют доложить, чем ты занимаешься, вместо того чтоб дать тебе этим заняться. В песнях поется, что выигрывают герои. Они - другая часть. Когда Ахилл надевает шлем и прокладывает кровавый путь по полю боя, у простых людей грудь распирает. Они думают, что надолго останутся в историях, которые люди станут слагать об этой войне. Я сражался рядом с Ахиллом. Стоял щитом к щиту с Аяксом. Я чувствовал дуновение от взмахов их огромных копий. Эти воины, разумеется, еще одна часть, ведь, хотя они слабы и ненадежны, если их сопрячь, примчат тебя к победе. Но кроме этого, есть рука, собирающая все части в единое целое. Разум, способный направить всеобщую волю и не дрогнуть перед нуждами войны.- И эта часть - ты, - подхватила я. - А значит, на Дедала ты все-таки похож. Только работаешь не с деревом, а с людьми.»
«Каким взглядом он меня одарил! Подобным глотку чистейшего, беспримесного вина.- После смерти Ахилла Агамемнон назвал меня лучшим из ахейцев. Другие храбро сражались, но уклонялись от того, в чем заключается суть войны. Мне одному хватало духу делать необходимое.Я постукивала пальцем по его исполосованной шрамами обнаженной груди, как бы исследуя, что скрывается внутри.- Например?- Обещать пощаду лазутчикам, если все расскажут, а после убивать их. Сечь бунтовщиков. Вытягивать героев из хандры. Любой ценой поддерживать боевой дух. Когда великий герой Филоктет ослаб от гноящейся раны, солдаты отчаялись. Тогда я оставил его одного на острове и заявил, что он сам об этом попросил. Аякс и Агамемнон до самой смерти колотились бы в запертые ворота Трои, я же придумал хитрость с гигантским конем и сочинил историю, убедившую троянцев затащить его внутрь. Я сидел согнувшись в три погибели в деревянном брюхе вместе с солдатами, которых отобрал сам, и стоило кому-то вздрогнуть - от страха или напряжения, - приставлял ему нож к горлу. И когда троянцы наконец заснули, мы «разорвали их, как лисы пушистых цыплят.На песни, что поют при дворе, и сказания великого золотого века эти истории были не похожи. Однако в его устах они отчего-то казались не гнусными, а разумными, вдохновенными, проникнутыми практической мудростью.- Зачем ты вообще пошел на войну, если знал, каковы они, другие цари?Он потер рукой щеку.- Из-за одной глупой клятвы. Я пробовал уклониться. Моему сыну тогда исполнился год, я все еще чувствовал себя молодоженом. Думал, успею еще прославиться, и когда человек Агамемнона пришел за мной, я прикинулся сумасшедшим. Разделся, вышел в зимнее поле и принялся пахать. Тогда он положил моего младенца в борозду, под лемех. Я, разумеется, остановился, и меня забрали вместе со всеми.»
«Проходили дни, а за ними ночи. С полсотни людей теснилось в моем доме, и впервые в жизни я прямо-таки погрязла в смертной плоти. Эти хрупкие тела требовали беспрестанной заботы, еды и питья, сна и отдыха, омовения рук-ног и телесных выделений. Сколько же смертным нужно терпения, думала я, чтоб час за часом влачиться сквозь это все. На пятый день соскользнувшее шило воткнулось Одиссею в подушечку большого пальца. Я готовила ему мази, колдовала, чтобы предотвратить заразу, и все равно палец полмесяца заживал. Я видела, как лицо его то и дело омрачает мука. Заболело, болит по-прежнему, болит и болит. Но донимало его и многое другое - затекала шея, мучила изжога, ныли старые раны».
Одиссей про Пенелопу: «Мягкая, сказал он, но ее кроткие указания заставляют людей подскакивать быстрее любого окрика. Прекрасная пловчиха. Из цветов больше всего любит крокусы и первые по весне вплетает в волосы на счастье. Умел он так о ней говорить, будто она в соседней комнате, не дальше, будто их не разделяют двенадцать лет и дальние моря.Она двоюродная сестра Елены, сказал Одиссей. И в тысячу раз мудрее и хитроумнее Елены, хотя и та хитроумна, но легкомысленна, конечно. О Елене - королеве Спарты, смертной дочери Зевса и прекраснейшей женщине на земле - Одиссей мне уже рассказывал. Парис, троянский царевич, похитил ее у мужа Менелая, поэтому и началась война.- Она бежала с Парисом по доброй воле или ее заставили?- Кто скажет? Десять лет мы стояли лагерем у ее ворот, и я не слыхал, чтобы она хоть раз пыталась бежать. Но когда Менелай взял Трою штурмом, Елена бросилась к нему, обнаженная, и клялась, что все это время страдала и больше всего на свете хотела вернуться к мужу. Всей правды от нее никогда не добьешься. Она извивиста как змея и выгоды своей не упустит.Прямо как ты, подумалось мне.»
«Давай посмотрим, - ответила я, - на команду моряков. Среди них, несомненно, одни хуже других. Одни упиваются насилием и разбоем, а другие - новички, у них и борода еще не выросла. Кто-то и не стал бы никогда грабить, если бы семья не голодала. Кому-то стыдно потом, кто-то делает это лишь потому, что капитан приказал, и потому, что команда большая, можно спрятаться за чужой спиной.- Раз так, - продолжил он, - кого ты превратишь, а кого отпустишь?- Всех превращу. Они пришли в мой дом. Почему меня должно заботить, какая там у них душа?Он улыбнулся и поднял за меня кубок:- Мы одинаково мыслим, госпожа.Сова обмахнула мне голову крылом. Я услышала шорох короткой схватки, щелчок клюва. Мышь поплатилась за свою беспечность. Как хорошо, что Телемах не знал об этом разговоре между мной и его отцом. Я гордилась тогда, похвалялась своей беспощадностью. Чувствовала себя неуязвимой, зубастой, сильной. А теперь едва ли помнила, каково это.»
«Все герои глупцы, говаривал он. Имея в виду: все, кроме меня. Так кто мог поправить его, если он ошибался? Он стоял на берегу, смотрел на Телегона и думал: пират. Стоял в зале своего дворца и обвинял Телемаха в заговоре. Два сына было у Одиссея, и ни одного он не смог разглядеть. Но может, родитель вообще не способен по-настоящему разглядеть ребенка. Мы видим лишь отражение собственных ошибок.Я дошла до кипарисовой рощи. Ветви деревьев чернели в сумраке, хвоя касалась лица, смола легонько липла ко мне. Ему нравилось здесь. Помню, как он проводил рукой по стволам. Это я любила в нем особенно - он любовался миром словно драгоценностью, заставляя его играть разными гранями. Скла́дная лодка, скла́дное дерево, складный рассказ - во всем он находил удовольствие.Подобных ему не было, но была та, что подошла ему, и теперь она спала в моем доме. Телемах не опасен, а как насчет нее? Может, прямо сейчас она замышляет вспороть моему сыну горло, свершить месть? Что она ни предпримет, мои чары ей не разрушить. На колдовство даже красноречивый Одиссей не мог подействовать. Вместо этого он подействовал на колдунью.»
«Война его не сломила; наоборот, еще более сделала самим собой. В Трое перед ним открылись возможности, отвечающие его талантам. Что ни день, новый замысел, новый заговор, новое бедствие нужно предотвратить.- Он пробовал уклониться от войны.- А, эта старая история. Про безумие и плуг. Тоже хитрость. Одиссей принес клятву богам и знал: уклониться нельзя. Он хотел быть изобличенным. Тогда ахейцы посмеялись бы над его неудачей и решили, что все Одиссеевы уловки так же легко разгадать.Я хмурилась:- Мне он и виду не подал, что дело было так.- Не подал, уж конечно. Мой муж лгал на каждом шагу, в том числе тебе и себе самому. И всякий его поступок преследовал не одну цель.- То же самое он сказал однажды о тебе.Я намеревалась уязвить ее, но Пенелопа лишь кивнула:- Мы считали друг друга умнейшими из людей. Когда поженились, без конца строили планы, как обратим все, с чем имеем дело, себе на пользу.»
Отрывок из книги
Цирцея
Мадлен Миллер
Никогда не задумывалась, что Прометей - титан. И что когда Зевс заковал его в цепи, это было продолжением прежней войны богов с титанами. Гелиос встал на правильную сторону - на сторону Зевса, а не его отца Кроноса. «Битвы шли такие, что разрывалось небо - сам воздух пылал, а боги голыми руками сдирали друг с друга плоть, обнажая кости. Земля пропиталась кипящей кровью, и столько в ней было мощи, что там, где падала капля этой крови, вырастали редкие цветы. В конце концов Зевсово войско одержало победу. Отказавшихся ему повиноваться Зевс заковал в цепи, а остальных титанов лишил власти и отдал в подчинение своим братьям, сестрам и детям, которых успел родить. Мой дядя Нерей, некогда могущественный владыка моря, теперь прислуживал новому морскому богу, Посейдону. Другой дядя, Протей, лишился дворца, а жен его сделали наложницами. И только мой отец и дед унижениям не подверглись, своего места не утратили.Титаны усмехались. Может, они за это еще и благодарить должны? Все знали, что Гелиос и Океан переломили ход войны. Зевсу следовало бы наделить их еще большей властью, новыми полномочиями, но он побоялся, ведь сила Гелиоса и Океана и так уже была сравнима с его собственной. Титаны ждали, что Гелиос возмутится, что полыхнет его великое пламя. Но он лишь удалился вновь в свой подземный дворец, «подальше от ярких, как небо, Зевсовых глаз.Минули столетия. Раны земли затянулись, установился мир. Но вражда богов, подобно плоти их, неистребима, и, приходя на ночные пиршества, дядья садились поближе к отцу. Мне нравилось, как они опускали глаза, разговаривая с ним, как учтиво смолкали, стоило ему пошевелиться в кресле. Пустели кубки, догорали факелы. Время настало, шептали отцу дядья. Мы снова в силе. Представь, на что способен твой огонь, если дать ему волю. Ты сильнейший из древнего рода, сильнее Океана даже. Сильнее самого Зевса, если только пожелаешь.Отец улыбался:- Братья, что за разговоры? Разве дыма да смака на всех не хватает? Этот Зевс неплохо справляется.Зевс, если слышал, был доволен, наверное. Но он не мог видеть того, что видела я, отчетливо видела в отцовском лице. Невысказанное, нависшее.Этот Зевс неплохо справляется пока что.Дядья потирали руки, улыбались ему в ответ. И уходили, лелея свои надежды, размышляя о том, что им так не терпелось сделать, едва титаны вновь придут к власти.»
«Таков был мой первый урок. За спокойным, знакомым обличьем всего сущего скрывается нечто иное, готовое разорвать мир на части.* * *А теперь дядья толпились в отцовском зале, в страхе закатывая глаза. Внезапное наказание Прометея - это знак, говорили они: Зевс и его родичи наконец перешли в наступление. Олимпийцы не успокоятся, пока не уничтожат нас совсем. Нам нужно поддержать Прометея, или нет, нужно выступить против него, чтобы Зевсова молния не обрушилась на наши головы.Я сидела на обычном месте, у ног отца. Сидела тихо, чтобы меня не заметили и не выгнали вон, но внутри все переворачивалось от осознания этой ошеломляющей вероятности: война возобновится. Молнии разрушат наш дворец до основания. Дочь Зевса, воительница Афина, станет охотиться за нами, вооружившись серым копьем, а вместе с ней Арес, ее брат по кровопролитию. Нас скуют цепями и бросят в огненную пропасть, откуда нет спасения.»
Цирцея превратила миленькую нимфу Сциллу в жуткое чудовище, питающееся моряками.
«Ээт рассмеялся:- Ах, Цирцея! Она была размалеванной потаскухой не первого разряда, такой же, как и все остальные. И если станешь утверждать, что одно из страшнейших чудовищ нашего времени пряталось у нее внутри, значит, ты глупее, чем я думал.- По-моему, никто не может сказать, что у другого внутри.Ээт закатил глаза и вновь наполнил свой кубок.- А по-моему, - сказал он, - Сцилла избежала наказания, которое ты для нее замыслила.- Что ты хочешь сказать?- Подумай. Что делала бы уродливая нимфа в нашем дворце? Чего бы стоила ее жизнь?Все было как раньше: он спрашивал, я не находила ответа.- Не знаю.- Знаешь-знаешь. Вот почему это стало бы хорошим наказанием. Даже красивейшая нимфа никому особенно не нужна, а уродливая - и вообще пустое место, даже хуже. Она никогда не выйдет замуж, не родит детей. Будет обузой для семьи, бельмом на глазу мира. Ей, презираемой и оскорбляемой, придется прятаться. Но, став чудовищем, она обретает положение. И славы получит, сколько зубами сумеет отхватить. «Любить ее за это не будут, зато не будут и ущемлять. Поэтому если ты по глупости о чем и сожалеешь втайне, забудь. Я бы сказал, ты сделала ее только лучше.»
«Вот что я поняла: колдовство не божественная сила, приводимая в действие мгновенно, одной мыслью. Его нужно творить, нужно трудиться - замышлять и искать, выкапывать, сушить, крошить и растирать, готовить, приговаривать и припевать. Но и это все может не сработать, а у богов такого не бывает. Если растения недостаточно свежи, внимание мое рассеянно, а воля слаба, зелье в моих руках испортится, потеряет силу.Странно вообще-то, что я занялась чародейством. Боги терпеть не могут всякий труд, такова их природа. Ткачество да кузнечное дело - на большее мы не способны, но это ремесла, тяжкой работы не предполагающие, ведь все неприятное изъято из них и совершается божественной силой. Пряжу красят не в зловонных чанах, помешивая черпаком, а щелкнув пальцами. Не гнут спину на рудниках - руды сами охотно выпрыгивают из земли. Никто и никогда не натирает рук, не напрягает мышц.А чародейство - тот самый тяжкий труд и есть. Нужно отыскать, где всякое растение гнездится, всякое собрать в свое время, выкопать, перебрать, очистить, помыть, подготовить. С каждым нужно делать то одно, то другое, чтобы выяснить, в чем его сила. Терпеливо, день за днем приходится выбрасывать «неудавшееся и начинать сначала. Так почему я все-таки это делала? Почему мы все это делали?Про братьев и сестру не знаю, а мой ответ прост. Сотню поколений я ходила по земле вялая, сонная, жила в праздности и покое. Не оставляла следов, не совершала поступков. Даже те, кто немного любил меня, легко со мной расставались.А потом я узнала, что могу мир изогнуть своей волей, как стрела изгибает лук. И готова была трудиться сколько угодно, лишь бы сохранить эту силу в своих руках. Я думала: вот что чувствовал Зевс, впервые воздев молнию.Поначалу, конечно, ничего мне приготовить не удавалось. Снадобья не действовали, кашицы не смешивались, и все это стояло на столе, ни на что не годное. Я думала, что, раз немного руты - хорошо, значит, больше - еще лучше, что смесь из десяти трав действеннее, чем из пяти, что, если мысль моя уйдет в сторону, заклинание не уйдет вместе с ней, что можно начать готовить одно зелье, на полпути передумать и сделать другое. О травах я не знала и самых простых вещей, которые всякая смертная узнает, еще держась за материнский подол: что из кореньев некоторых растений можно сварить мыло, что тис, если бросить его в очаг, испускает густой удушающий «дым, что в жилах маков течет сон, в жилах чемерицы - смерть, а тысячелистник затягивает раны. Надо всем этим приходилось работать, все узнавать, пробуя, ошибаясь, обжигая руки, задыхаясь от едкого дыма и выбегая откашливаться в сад.Ну хоть заклинание, если уж сработало, не придется осваивать заново, думала я тогда, в самом начале. Но и здесь ошиблась. Сколько ни используй одно и то же растение, у каждого срезанного цветка будет своя особенность. Одна роза откроет свои тайны, если ее растереть, другую нужно выжать, а третью - заварить. Всякое заклинание - словно гора, на которую предстоит взойти снова. И вынести из этого лишь знание, что взойти возможно.Я не отступалась. Если детство чему меня и научило, так это терпению. Мало-помалу я стала лучше слышать, как течет в растениях сок, в моих жилах кровь. Научилась понимать собственные намерения, отсекать и добавлять, чуять, где сосредоточена сила, и произносить нужные слова, чтоб вытянуть ее до предела. Ради этого мига я жила - когда все наконец становится ясно и заклинание звучит чистой нотой - для меня, меня одной.»
«. Глаза Гермеса блестели, как темные самоцветы, поднесенные к огню. Черные глаза - признак глубинной силы, восходящей к древнейшим богам. И впервые в жизни я подумала: как странно, что мы отделяем титанов от олимпийцев, ведь родители Зевса, разумеется, были титанами и самому Гермесу дедом приходится титан Атлас. У всех нас одна кровь течет в жилах.»
«Опустившись на колени, я зарылась пальцами в песок. Почувствовала жесткие песчинки под ногтями. В голове пронеслось воспоминание. Мой отец сообщает Главку наш древний непреложный закон: ни один из богов не властен отменить сделанное другим богом.Но это сделано мной.Луна над моей головой совершала свой путь. Волны касались ног холодными губами. Девясил, думала я. Ясень, олива и серебристая пихта. Белена и обожженная кора кизила, а в основе состава - моли. Моли, чтобы разрушить проклятие, преодолеть мое злое намерение, перевоплотившее Сциллу, ведь с него-то все и началось.Я стряхнула песок, поднялась. Мешочек с травами висел на плече. Я шла, и склянки слегка позвякивали - будто вздрагивали на козьих шеях колокольчики. Вокруг разносились запахи, привычные, как собственная кожа, - земли и цепких корней, соли и отдающей железом крови.»
«У меня возникла мысль. Понадобятся все тайные растения Дикты, а кроме того, сильнейшие связующие травы, корень падуба и ивовый прут, фенхель и болиголов, аконит и чемерица. И еще моли - весь, что у меня остался. Я скользила меж деревьев безошибочно, выслеживая каждый компонент в свой черед. Если Артемида гуляла в ту ночь, то, видно, предпочла держаться от меня подальше.Собранные корни и листья я принесла обратно к озеру, растерла на прибрежных камнях. Кашицу собрала в пузырек, добавила озерной воды. Эта вода все еще несла в себе кровь, смытую с моих рук, - кровь мою и сестры. Зелье будто знало об этом и становилось, вихрясь, темно-красным.»
«Пасифая подалась вперед, ее распущенные волосы лежали на простынях золотым шитьем.- Давай я расскажу тебе правду о Гелиосе и всех остальных. Их не заботит, что ты хорошая. И вряд ли заботит, что ты дурная. Только сила заставляет их внимать. Мало быть любимицей дяди, ублажать какого-то бога в постели. Даже красивой быть мало, ведь когда ты придешь к ним, опустишься на колени и скажешь: “Помоги мне, я ведь была хорошей”, они наморщат лбы. Ах, дорогая, это невозможно. Ох, дорогая, тебе придется к этому привыкнуть. А Гелиоса ты спросила? Ты ведь знаешь, я ничего не делаю без его разрешения.Она сплюнула на пол.- Они берут что им надо, а тебе взамен достаются лишь кандалы”.
«Как всякий хороший сказитель, самое интересное Гермес приберег напоследок. Однажды вечером он поведал мне, какую шутку сыграла с Миносом Пасифая еще в начале их совместной жизни. Минос привык любую приглянувшуюся девушку вызывать к себе в спальню и делал это прямо у Пасифаи на глазах. Тогда она наложила на мужа проклятие, превращавшее его семя в змей и скорпионов. И стоило ему возлечь с женщиной, змеи и скорпионы жалили ее изнутри, и она умирала.Я вспомнила, как Минос и Пасифая бранились при мне. Сотня девушек, сказала тогда Пасифая. Вероятно, служанки, рабыни, дочери купцов и прочие, чьи отцы боялись царя и не смели поднимать шум. Всех их истребили просто так, ради минутного удовольствия и мести.Я выпроводила Гермеса, закрыла ставни, чего не делала никогда. Всякий подумал бы, что я примусь накладывать какое-нибудь мощное заклятие, но к травам я и не притронулась. Мне стало легко и радостно. История эта, столь безобразная, нелепая и отвратительная, отрезвила меня. Пусть я заточена на этом острове, зато мне не приходится жить в одном мире с Пасифаей и ей подобными. »
«Позже, много позже, я услышала песнь, что сложили о нашей встрече. Мальчишка исполнял ее неумело, не попадая в ноты чаще, чем наоборот, но мелодичность стиха проступала даже сквозь эту фальшь. Собственное изображение меня не удивило: надменная колдунья, которая, не в силах противостоять герою с мечом, падает на колени и молит о пощаде. Поэты, по-моему, только и пишут, что об униженных женщинах. Будто если мы не плачем и не ползаем в ногах, то и рассказывать не о чем.Мы лежали рядом на моей широкой золотой кровати. Мне хотелось увидеть его разомлевшим от наслаждения, страстным, открытым. Открытым он не стал, но остальное я увидела. Кое-какое доверие мы и впрямь обрели.- На самом деле я не из Аргоса, - признался он. Отсветы пламени из очага трепетали вокруг нас, отбрасывавших на простыни длинные тени. - Мой остров Итака. Для коров он чересчур каменист. Мы коз растим да оливки.»
«Аякс, человек-гора. Диомед, безжалостная правая рука Одиссея. И троянцы. Красавец Парис, что шутя украл сердце Елены. Его отец, белобородый Приам, царь Трои, любимый богами за свою доброту. Его жена Гекуба, царица с душой воительницы, чье чрево породило так много прекрасных плодов. Благородный Гектор, ее старший сын, наследник трона, оплот великого города-крепости.И Одиссей, думала я. Витая раковина. За одним изгибом всегда скрывается другой.Я начала понимать, что он имел в виду, говоря о слабости своих соратников. Дрогнули не мускулы, а дисциплина. Мир еще не видел шествия столь заносчивого, капризного и упрямого войска, где каждый считал, что без него не победить.- Знаешь, кто на самом деле выигрывает войны? - спросил он однажды ночью.Мы лежали на коврах подле кровати. Жизненная сила мало-помалу вернулась к Одиссею. Глаза его теперь горели, сверкали как молнии. Повествуя, он уподоблялся одновременно законнику, сказителю и шарлатану с перекрестка - доказывал, развлекал, приподнимал завесу, скрывающую тайны мироздания. Не только слова его производили такое «впечатление, хотя говорил он умно. Все вместе - его лицо, жесты, подвижные интонации. Я бы сказала, он словно чары накладывал, но никакие из известных мне чар не могли с этим сравниться. Он обладал неповторимым даром.- Военачальники, конечно, присваивают лавры, правда, и золотом войско снабжают они. Вот только вечно зовут тебя в свой шатер и требуют доложить, чем ты занимаешься, вместо того чтоб дать тебе этим заняться. В песнях поется, что выигрывают герои. Они - другая часть. Когда Ахилл надевает шлем и прокладывает кровавый путь по полю боя, у простых людей грудь распирает. Они думают, что надолго останутся в историях, которые люди станут слагать об этой войне. Я сражался рядом с Ахиллом. Стоял щитом к щиту с Аяксом. Я чувствовал дуновение от взмахов их огромных копий. Эти воины, разумеется, еще одна часть, ведь, хотя они слабы и ненадежны, если их сопрячь, примчат тебя к победе. Но кроме этого, есть рука, собирающая все части в единое целое. Разум, способный направить всеобщую волю и не дрогнуть перед нуждами войны.- И эта часть - ты, - подхватила я. - А значит, на Дедала ты все-таки похож. Только работаешь не с деревом, а с людьми.»
«Каким взглядом он меня одарил! Подобным глотку чистейшего, беспримесного вина.- После смерти Ахилла Агамемнон назвал меня лучшим из ахейцев. Другие храбро сражались, но уклонялись от того, в чем заключается суть войны. Мне одному хватало духу делать необходимое.Я постукивала пальцем по его исполосованной шрамами обнаженной груди, как бы исследуя, что скрывается внутри.- Например?- Обещать пощаду лазутчикам, если все расскажут, а после убивать их. Сечь бунтовщиков. Вытягивать героев из хандры. Любой ценой поддерживать боевой дух. Когда великий герой Филоктет ослаб от гноящейся раны, солдаты отчаялись. Тогда я оставил его одного на острове и заявил, что он сам об этом попросил. Аякс и Агамемнон до самой смерти колотились бы в запертые ворота Трои, я же придумал хитрость с гигантским конем и сочинил историю, убедившую троянцев затащить его внутрь. Я сидел согнувшись в три погибели в деревянном брюхе вместе с солдатами, которых отобрал сам, и стоило кому-то вздрогнуть - от страха или напряжения, - приставлял ему нож к горлу. И когда троянцы наконец заснули, мы «разорвали их, как лисы пушистых цыплят.На песни, что поют при дворе, и сказания великого золотого века эти истории были не похожи. Однако в его устах они отчего-то казались не гнусными, а разумными, вдохновенными, проникнутыми практической мудростью.- Зачем ты вообще пошел на войну, если знал, каковы они, другие цари?Он потер рукой щеку.- Из-за одной глупой клятвы. Я пробовал уклониться. Моему сыну тогда исполнился год, я все еще чувствовал себя молодоженом. Думал, успею еще прославиться, и когда человек Агамемнона пришел за мной, я прикинулся сумасшедшим. Разделся, вышел в зимнее поле и принялся пахать. Тогда он положил моего младенца в борозду, под лемех. Я, разумеется, остановился, и меня забрали вместе со всеми.»
«Проходили дни, а за ними ночи. С полсотни людей теснилось в моем доме, и впервые в жизни я прямо-таки погрязла в смертной плоти. Эти хрупкие тела требовали беспрестанной заботы, еды и питья, сна и отдыха, омовения рук-ног и телесных выделений. Сколько же смертным нужно терпения, думала я, чтоб час за часом влачиться сквозь это все. На пятый день соскользнувшее шило воткнулось Одиссею в подушечку большого пальца. Я готовила ему мази, колдовала, чтобы предотвратить заразу, и все равно палец полмесяца заживал. Я видела, как лицо его то и дело омрачает мука. Заболело, болит по-прежнему, болит и болит. Но донимало его и многое другое - затекала шея, мучила изжога, ныли старые раны».
Одиссей про Пенелопу: «Мягкая, сказал он, но ее кроткие указания заставляют людей подскакивать быстрее любого окрика. Прекрасная пловчиха. Из цветов больше всего любит крокусы и первые по весне вплетает в волосы на счастье. Умел он так о ней говорить, будто она в соседней комнате, не дальше, будто их не разделяют двенадцать лет и дальние моря.Она двоюродная сестра Елены, сказал Одиссей. И в тысячу раз мудрее и хитроумнее Елены, хотя и та хитроумна, но легкомысленна, конечно. О Елене - королеве Спарты, смертной дочери Зевса и прекраснейшей женщине на земле - Одиссей мне уже рассказывал. Парис, троянский царевич, похитил ее у мужа Менелая, поэтому и началась война.- Она бежала с Парисом по доброй воле или ее заставили?- Кто скажет? Десять лет мы стояли лагерем у ее ворот, и я не слыхал, чтобы она хоть раз пыталась бежать. Но когда Менелай взял Трою штурмом, Елена бросилась к нему, обнаженная, и клялась, что все это время страдала и больше всего на свете хотела вернуться к мужу. Всей правды от нее никогда не добьешься. Она извивиста как змея и выгоды своей не упустит.Прямо как ты, подумалось мне.»
«Давай посмотрим, - ответила я, - на команду моряков. Среди них, несомненно, одни хуже других. Одни упиваются насилием и разбоем, а другие - новички, у них и борода еще не выросла. Кто-то и не стал бы никогда грабить, если бы семья не голодала. Кому-то стыдно потом, кто-то делает это лишь потому, что капитан приказал, и потому, что команда большая, можно спрятаться за чужой спиной.- Раз так, - продолжил он, - кого ты превратишь, а кого отпустишь?- Всех превращу. Они пришли в мой дом. Почему меня должно заботить, какая там у них душа?Он улыбнулся и поднял за меня кубок:- Мы одинаково мыслим, госпожа.Сова обмахнула мне голову крылом. Я услышала шорох короткой схватки, щелчок клюва. Мышь поплатилась за свою беспечность. Как хорошо, что Телемах не знал об этом разговоре между мной и его отцом. Я гордилась тогда, похвалялась своей беспощадностью. Чувствовала себя неуязвимой, зубастой, сильной. А теперь едва ли помнила, каково это.»
«Все герои глупцы, говаривал он. Имея в виду: все, кроме меня. Так кто мог поправить его, если он ошибался? Он стоял на берегу, смотрел на Телегона и думал: пират. Стоял в зале своего дворца и обвинял Телемаха в заговоре. Два сына было у Одиссея, и ни одного он не смог разглядеть. Но может, родитель вообще не способен по-настоящему разглядеть ребенка. Мы видим лишь отражение собственных ошибок.Я дошла до кипарисовой рощи. Ветви деревьев чернели в сумраке, хвоя касалась лица, смола легонько липла ко мне. Ему нравилось здесь. Помню, как он проводил рукой по стволам. Это я любила в нем особенно - он любовался миром словно драгоценностью, заставляя его играть разными гранями. Скла́дная лодка, скла́дное дерево, складный рассказ - во всем он находил удовольствие.Подобных ему не было, но была та, что подошла ему, и теперь она спала в моем доме. Телемах не опасен, а как насчет нее? Может, прямо сейчас она замышляет вспороть моему сыну горло, свершить месть? Что она ни предпримет, мои чары ей не разрушить. На колдовство даже красноречивый Одиссей не мог подействовать. Вместо этого он подействовал на колдунью.»
«Война его не сломила; наоборот, еще более сделала самим собой. В Трое перед ним открылись возможности, отвечающие его талантам. Что ни день, новый замысел, новый заговор, новое бедствие нужно предотвратить.- Он пробовал уклониться от войны.- А, эта старая история. Про безумие и плуг. Тоже хитрость. Одиссей принес клятву богам и знал: уклониться нельзя. Он хотел быть изобличенным. Тогда ахейцы посмеялись бы над его неудачей и решили, что все Одиссеевы уловки так же легко разгадать.Я хмурилась:- Мне он и виду не подал, что дело было так.- Не подал, уж конечно. Мой муж лгал на каждом шагу, в том числе тебе и себе самому. И всякий его поступок преследовал не одну цель.- То же самое он сказал однажды о тебе.Я намеревалась уязвить ее, но Пенелопа лишь кивнула:- Мы считали друг друга умнейшими из людей. Когда поженились, без конца строили планы, как обратим все, с чем имеем дело, себе на пользу.»
Отрывок из книги
Цирцея
Мадлен Миллер