Дочитала Свободу
понравилось. Франзен исследует, что такое свобода - для его персонажей, как они ее ищут, добиваются, а некоторые от неё страдают. Цитаты
«Не думаю, что нам нужна еще одна бутылка, - заметила Джойс.
Рэй поднял руку - это был особый, джойсосмиряющий жест.
- Джойс. Пожалуйста. Просто… Просто успокойся. Все хорошо.
Патти с застывшей улыбкой разглядывала блестящие плутократические компании за другими столиками, освещенные уютным неярким светом. В мире, конечно, не было места лучше, чем Нью-Йорк. Этот факт лежал в основе самодовольства ее семьи - это был постамент, с которого можно было глумиться над всеми остальными, залог взрослой искушенности, дававшей им право вести себя по-детски. Быть Патти и сидеть в этом ресторане в Сохо означало вступить в схватку с силой, победить которую у нее не было ни малейшего шанса»
«Этими сведениями Уолтер широко пользовался на протяжении последующих месяцев: он купил пластинки всех музыкантов, упомянутых Ричардом, слушал их, занимаясь ремонтом, поражал соседей и коллег, которые считали себя подкованными в музыке, и чувствовал, что берет от мира все. В тот день он был удовлетворен итогом их соперничества. Ричард был беден, покорен и худ, а его женщина казалось странной и несчастной. Уолтер - теперь, несомненно, старший брат - мог расслабиться и насладиться успехом Ричарда: это пикантное дополнение словно бы делало более значимыми его собственные достижения.»
«Вернуть Уолтера в то состояние, в котором он пребывал в колледже, терзаемый ощущением потери человека, которого он слишком любил, чтобы не стремиться превзойти, на том этапе могла бы лишь странная и маловероятная последовательность событий. Семейная жизнь должна была бы очень серьезно испортиться. Уолтеру надо было бы постоянно конфликтовать с Джоуи, не cуметь его понять, и не завоевать его уважение, и в итоге обнаружить, что повторяется история с его собственным отцом. Карьера Ричарда должна была бы в последнюю секунду взлететь на небывалые высоты, а Патти должна была по уши влюбиться в Ричарда. Каковы были шансы, что все это может произойти?
Увы, не нулевые.»
«он любил ее дыхание, потому что оно шло из ее глубин, а он любил ее глубины. Раньше он говорил ей подобные вещи, и ее окрыляли подобные признания, хотя она не могла на них ответить. Но постепенно бокал-другой превратился в шесть, семь, восемь бокалов, и все изменилось. Уолтер хотел, чтобы вечерами она была трезвой и могла выслушать перечень моральных дефектов их сына, а ей не хотелось быть трезвой и выслушивать все это. Это был не алкоголизм, а самозащита.
И именно в этом заключалась серьезная промашка Уолтера: он не мог смириться с тем, что Джоуи не похож на него. Если бы Джоуи нравилось быть ребенком, если бы Джоуи хотел, чтобы отец учил его всему, если бы Джоуи стеснялся девочек, не умел врать, вставал на сторону слабых, любил природу и плевал на деньги - они с Уолтером были бы лучшими друзьями. Но Джоуи «с годами становился все больше похож на Ричарда Каца - ему не требовалось прилагать никаких усилий, чтобы быть крутым, он был неизменно уверен в себе, полностью сосредоточен на достижении своей цели, невосприимчив к поучениям и не страшился девочек, - и Уолтер возлагал вину за свое раздражение и разочарование сыном на Патти. Пятнадцать лет он умолял ее стать на его сторону в деле воспитания Джоуи, помочь ему усилить домашний запрет на видеоигры, чрезмерное увлечение телевизором и унижающую женщин музыку, но Патти ничего не могла с собой поделать - она любила Джоуи таким, какой он был. »
«Откуда происходило такое количество жалости к себе? По любым стандартам жила она просто роскошно. Каждый день она могла полностью посвятить изобретению достойного и приятного образа жизни, но вся эта свобода, любой выбор делали Патти еще более несчастной. Автору приходится признать, что она жалела себя за то, что была настолько свободна.»
«Кац прочел много работ по этологии и потому причиной непонятной живучести депрессивного типа личности в океане человеческих генов считал тот факт, что депрессия помогает приспособиться к бесконечной боли и невзгодам. Пессимизм, чувство собственной никчемности и недооцененности, неспособность к радости, постоянное ощущение общей дерьмовости мироустройства: для еврейских предков Каца по отцовской линии, которых неумолимые антисемиты гоняли из местечка в местечко, и для его англосаксонских предков по материнской линии, которые растили рожь и ячмень на бедной почве Северной Европы с ее коротким холодным летом, было абсолютно естественно чувствовать, что все плохо, и знать, что будет еще хуже, - так они справлялись со своей неудавшейся жизнью.»
«Кац не мог сформулировать, что́ Уолтер значит для него. Привязанность его была так сильна во многом потому, что возникла в крайне восприимчивом подростковом возрасте, когда личность еще до конца не сформировалась. Уолтер просочился в его жизнь прежде, чем Ричард захлопнул дверь, ведущую в мир обычных людей, и связал свою судьбу с лузерами и отщепенцами. Уолтер, конечно, и сам был необычным: безнадежно наивный и в то же время проницательный, упрямый и эрудированный человек. Все усложнилось с появлением Патти, которая была еще необычнее Уолтера, хотя и пыталась в течение долгого времени доказать обратное, а потом усложнилось еще сильнее, когда Кац понял, что привязан к Патти не меньше, чем Уолтер, а к Уолтеру - гораздо сильнее, чем Патти. Это было странно. Встреча после долгой разлуки с Уолтером согревала сердце Каца сильнее, чем встреча с кем-либо еще. »
«С кошками. Все любят своих кошечек и выпускают их побегать по травке. Это же всего-навсего один котик, ну сколько птиц он убьет? Каждый год в США домашние и дикие кошки убивают один миллиард певчих птиц. Это одна из причин, почему певчие птицы в Северной Америке вымирают. Но всем плевать, потому что все любят своих кошечек.»
«Кац под этим напором ощутил печаль и отчуждение. Уолтер с этой девушкой явно слишком много думали о том, как хреново все вокруг. Они ухватились за одну идею и заставили друг друга поверить в нее. Надули пузырь, который оторвал их от реальности и унес вдаль. Они, казалось, не видели, что живут в мире с населением в два человека.»
«Должно быть, это очень странно - быть тобой, - сказал Уолтер, когда они вышли на 34-й улице.
- Мне не с чем сравнить.
- Хотя должно быть здорово. Не поверю, что тебе это не нравится в глубине души.
Кац честно задумался.
- Скорее так: отсутствие этого было бы ужасно, но наличие мне тоже не нравится.
- А мне бы понравилось, - сказал Уолтер.»
«И однажды, когда они говорили об изнасилованиях, ей показалось уместным сообщить, что ее саму в юности изнасиловали, но он не должен говорить об этом Джессике, потому что она не понимала мать так, как он, - а Джоуи понимал ее как никто. Впоследствии он не мог уснуть по ночам, чувствуя бешеную ненависть к насильнику и несправедливости мира, и вину за все те огорчения, которые он причинил матери, и гордость за то, что ему дан доступ в мир взрослых секретов. А потом в одно прекрасное утро он проснулся и понял, что ненавидит ее так сильно, что физически не может находиться с ней в одной комнате. Это напоминало химическую трансформацию. Как будто мышьяк начал проникать в его органы и костный мозг.
Этим вечером его ужаснуло то, как неглупо она разговаривала. В этом и состояла суть ее упреков. Она, видимо, не очень удачно справлялась с жизнью, но не по глупости. Скорее наоборот. У «нее было комически-трагическое ощущение себя, и она словно искренне извинялась за свое поведение. Но все равно упрекала его. Как будто она говорила на каком-то изысканном, но умирающем туземном языке, и молодому поколению (т. е. Джоуи) следовало либо сохранить его, либо ответить за его гибель. Или как будто она была одной из папиных вымирающих птиц, щебечущей в лесу свою устаревшую песню в отчаянной надежде заинтересовать ею какую-нибудь добрую душу. Она словно противопоставляла себя всему остальному миру и всем своим поведением упрекала его за то, что он предпочитает стать на сторону остального мира. Но кто мог винить его за этот выбор? У него была своя жизнь, которой он пытался жить!»
«Койл Мэтис воплощал собой дух отрицания, столь развитый в бедных районах Западной Вирджинии. Он упорно ненавидел всех и вся. Не любить врагов Мэтиса отнюдь не значило стать его другом - скорее наоборот. Союз шахтеров, защитники природы, правительство, чернокожие, янки - Койл равно терпеть не мог их всех. Его жизненная философия выражалась в словах “Вали отсюда, или пожалеешь”. Шесть поколений грубиянов покоились вечным сном на крутом склоне холма, который должен был пасть первой жертвой угольной компании. Никто и не подумал предупредить Уолтера о проблеме захоронений в Западной Вирджинии, когда он поступил на работу в трест, но теперь проблема встала перед ним в полный рост.
Зная по собственному опыту, что такое ненависть ко всем окружающим, Уолтер, возможно, сумел бы переубедить Мэтиса, если бы этот тип не напоминал так сильно его собственного отца. Упрямая и склонная к саморазрушению натура.
«Уолтер позвал официантку и попросил еще, а затем принялся мучительно просматривать меню. Памятуя о коровьем метане, пагубном воздействии свиного навоза и утиного помета, чрезмерном рыбном промысле в океанах, недостатках искусственно выведенных креветок и лосося, злоупотреблении антибиотиками на молочных фабриках и огромном количестве топлива, потраченном на глобализацию продукта, он немногое мог заказывать в ресторанах, не рискуя впоследствии страдать от угры «зений совести. Картошку, фасоль и пресноводную тилапию»
Это прямо как про современную войну: «Джоуи утверждал, что вторжение было необходимо, чтобы защитить нефтяные интересы Америки и отнять у Саддама оружие массового поражения, тогда как Джонатан, который летом работал сначала в редакции “Хилл”, а потом в “Вашингтон пост”, в надежде сделаться политическим обозревателем, выказывал крайнее недоверие к Фейту, Вулфовицу, Перлу и Чалаби, настаивавшим на войне. Оба с удовольствием поменялись ролями и стали некоторым образом отщепенцами в своих почтенных семействах - Джоуи говорил как отец Джонатана, а Джонатан - как отец Джоуи. Чем сильнее Джоуи хотелось быть рядом с Конни и защищать ее от материнского презрения, тем уютнее ему было в рядах ярых противников снобизма.»
«Джонатан, впрочем, был мрачнее обычного. Он думал только об иракских древностях, украденных мародерами из Национального музея.
- Небольшая оплошка, - сказал Джоуи. - Такое бывает, увы. Ты просто не хочешь признать, что все в целом идет хорошо.
- Признаю, когда найдут плутоний и ракеты, заряженные оспой, - ответил Джонатан. - Но их никогда не найдут, потому что все это чушь, чушь собачья, а люди, которые начали войну, - просто идиоты.
- Дубина, все говорят, что в Ираке есть оружие массового поражения. Даже “Нью-йоркер” об этом пишет. »
а это - «не все так однозначно».
«В чем тут разбираться? - спросил тот. - Это война ради политики и выгоды. Точка.
- Если ты не любишь политику, - заметил Джоуи, - это не значит, что политики всегда неправы. Ты притворяешься, что все их поступки плохи, и надеешься, что у них ничего не получится только потому, что ненавидишь их политику. Ты даже слышать не хочешь о том, что делается много хорошего!»
«Сидя c закрытыми глазами, в окружении компании придурков, он думал о том, что три человека, которых он больше всего любил (Конни), ценил (Джонатан) и уважал (отец), несчастливы рядом с ним - их буквально тошнит от него. Джоуи не мог избавиться от этой мысли, как будто совесть напоминала ему о каком-то невыполненном долге. »
«Если гость оставлял туалет загаженным, а Дороти не успевала немедленно его вымыть, Джин призывал сыновей, чтобы полюбоваться на отвратительное зрелище, после чего заставлял Уолтера заняться уборкой, приговаривая: “Это ему на пользу”. Братья дружно повторяли: “Да, это ему на пользу”. Если Дороти узнавала о случившемся и упрекала мужа, Джин выслушивал ее с улыбкой и удовлетворенно попыхивал сигаретой - он словно поглощал гнев жены, никак не откликаясь на него. Он всегда гордился тем, что не кричит на Дороти и ни разу не поднял на нее руку.
- Ладно, Дороти, перестань, - говорил он наконец. - Работа ему полезна. Она собьет с мальчишки спесь.
Как будто вся враждебность, которую Джин питал к своей образованной жене, но отказывался выпустить «наружу из опасения уподобиться Эйнару, нашла себе легкодостижимую мишень в лице среднего сына. Впрочем, Уолтер, как убедилась мать, был достаточно силен, чтобы выдержать отцовскую ненависть. Дороти считала справедливость вещью долговоременной; конечно, Джин был несправедлив, относясь к Уолтеру столь сурово, но в перспективе ее сыну предстояло достичь успеха, тогда как муж ничего не добился. Сам Уолтер, безропотно и бесслезно выполнявший все неприятные поручения и никогда не жаловавшийся матери, доказал отцу, что способен победить его даже на его поле. Ночные спотыкания о мебель, ребяческая паника, когда заканчивались сигареты, неприязнь к преуспевающим людям… Если бы Уолтер не был настолько переполнен ненавистью, он бы, возможно, пожалел отца. Джин ничего не боялся так, как жалости.»
«Лицо Джойс вдруг сморщилось. Она снова покачала головой и, словно с отвращением, попыталась сдержать слезы.
- Знаю, - сказала она. - Я жалею, что не приходила поболеть. Я виновата.
- Ничего страшного, что ты не приходила. Может быть, так даже было лучше, если подумать. Но мне просто стало любопытно…
После долгого молчания Джойс подвела итог:
- Моя жизнь не всегда была счастливой и простой. Много получилось не так, как хотелось. Честно говоря, я просто стараюсь не задумываться о некоторых «вещах - иначе у меня разорвется сердце.»
Отрывок из книги
Свобода
Джонатан Франзен
«Не думаю, что нам нужна еще одна бутылка, - заметила Джойс.
Рэй поднял руку - это был особый, джойсосмиряющий жест.
- Джойс. Пожалуйста. Просто… Просто успокойся. Все хорошо.
Патти с застывшей улыбкой разглядывала блестящие плутократические компании за другими столиками, освещенные уютным неярким светом. В мире, конечно, не было места лучше, чем Нью-Йорк. Этот факт лежал в основе самодовольства ее семьи - это был постамент, с которого можно было глумиться над всеми остальными, залог взрослой искушенности, дававшей им право вести себя по-детски. Быть Патти и сидеть в этом ресторане в Сохо означало вступить в схватку с силой, победить которую у нее не было ни малейшего шанса»
«Этими сведениями Уолтер широко пользовался на протяжении последующих месяцев: он купил пластинки всех музыкантов, упомянутых Ричардом, слушал их, занимаясь ремонтом, поражал соседей и коллег, которые считали себя подкованными в музыке, и чувствовал, что берет от мира все. В тот день он был удовлетворен итогом их соперничества. Ричард был беден, покорен и худ, а его женщина казалось странной и несчастной. Уолтер - теперь, несомненно, старший брат - мог расслабиться и насладиться успехом Ричарда: это пикантное дополнение словно бы делало более значимыми его собственные достижения.»
«Вернуть Уолтера в то состояние, в котором он пребывал в колледже, терзаемый ощущением потери человека, которого он слишком любил, чтобы не стремиться превзойти, на том этапе могла бы лишь странная и маловероятная последовательность событий. Семейная жизнь должна была бы очень серьезно испортиться. Уолтеру надо было бы постоянно конфликтовать с Джоуи, не cуметь его понять, и не завоевать его уважение, и в итоге обнаружить, что повторяется история с его собственным отцом. Карьера Ричарда должна была бы в последнюю секунду взлететь на небывалые высоты, а Патти должна была по уши влюбиться в Ричарда. Каковы были шансы, что все это может произойти?
Увы, не нулевые.»
«он любил ее дыхание, потому что оно шло из ее глубин, а он любил ее глубины. Раньше он говорил ей подобные вещи, и ее окрыляли подобные признания, хотя она не могла на них ответить. Но постепенно бокал-другой превратился в шесть, семь, восемь бокалов, и все изменилось. Уолтер хотел, чтобы вечерами она была трезвой и могла выслушать перечень моральных дефектов их сына, а ей не хотелось быть трезвой и выслушивать все это. Это был не алкоголизм, а самозащита.
И именно в этом заключалась серьезная промашка Уолтера: он не мог смириться с тем, что Джоуи не похож на него. Если бы Джоуи нравилось быть ребенком, если бы Джоуи хотел, чтобы отец учил его всему, если бы Джоуи стеснялся девочек, не умел врать, вставал на сторону слабых, любил природу и плевал на деньги - они с Уолтером были бы лучшими друзьями. Но Джоуи «с годами становился все больше похож на Ричарда Каца - ему не требовалось прилагать никаких усилий, чтобы быть крутым, он был неизменно уверен в себе, полностью сосредоточен на достижении своей цели, невосприимчив к поучениям и не страшился девочек, - и Уолтер возлагал вину за свое раздражение и разочарование сыном на Патти. Пятнадцать лет он умолял ее стать на его сторону в деле воспитания Джоуи, помочь ему усилить домашний запрет на видеоигры, чрезмерное увлечение телевизором и унижающую женщин музыку, но Патти ничего не могла с собой поделать - она любила Джоуи таким, какой он был. »
«Откуда происходило такое количество жалости к себе? По любым стандартам жила она просто роскошно. Каждый день она могла полностью посвятить изобретению достойного и приятного образа жизни, но вся эта свобода, любой выбор делали Патти еще более несчастной. Автору приходится признать, что она жалела себя за то, что была настолько свободна.»
«Кац прочел много работ по этологии и потому причиной непонятной живучести депрессивного типа личности в океане человеческих генов считал тот факт, что депрессия помогает приспособиться к бесконечной боли и невзгодам. Пессимизм, чувство собственной никчемности и недооцененности, неспособность к радости, постоянное ощущение общей дерьмовости мироустройства: для еврейских предков Каца по отцовской линии, которых неумолимые антисемиты гоняли из местечка в местечко, и для его англосаксонских предков по материнской линии, которые растили рожь и ячмень на бедной почве Северной Европы с ее коротким холодным летом, было абсолютно естественно чувствовать, что все плохо, и знать, что будет еще хуже, - так они справлялись со своей неудавшейся жизнью.»
«Кац не мог сформулировать, что́ Уолтер значит для него. Привязанность его была так сильна во многом потому, что возникла в крайне восприимчивом подростковом возрасте, когда личность еще до конца не сформировалась. Уолтер просочился в его жизнь прежде, чем Ричард захлопнул дверь, ведущую в мир обычных людей, и связал свою судьбу с лузерами и отщепенцами. Уолтер, конечно, и сам был необычным: безнадежно наивный и в то же время проницательный, упрямый и эрудированный человек. Все усложнилось с появлением Патти, которая была еще необычнее Уолтера, хотя и пыталась в течение долгого времени доказать обратное, а потом усложнилось еще сильнее, когда Кац понял, что привязан к Патти не меньше, чем Уолтер, а к Уолтеру - гораздо сильнее, чем Патти. Это было странно. Встреча после долгой разлуки с Уолтером согревала сердце Каца сильнее, чем встреча с кем-либо еще. »
«С кошками. Все любят своих кошечек и выпускают их побегать по травке. Это же всего-навсего один котик, ну сколько птиц он убьет? Каждый год в США домашние и дикие кошки убивают один миллиард певчих птиц. Это одна из причин, почему певчие птицы в Северной Америке вымирают. Но всем плевать, потому что все любят своих кошечек.»
«Кац под этим напором ощутил печаль и отчуждение. Уолтер с этой девушкой явно слишком много думали о том, как хреново все вокруг. Они ухватились за одну идею и заставили друг друга поверить в нее. Надули пузырь, который оторвал их от реальности и унес вдаль. Они, казалось, не видели, что живут в мире с населением в два человека.»
«Должно быть, это очень странно - быть тобой, - сказал Уолтер, когда они вышли на 34-й улице.
- Мне не с чем сравнить.
- Хотя должно быть здорово. Не поверю, что тебе это не нравится в глубине души.
Кац честно задумался.
- Скорее так: отсутствие этого было бы ужасно, но наличие мне тоже не нравится.
- А мне бы понравилось, - сказал Уолтер.»
«И однажды, когда они говорили об изнасилованиях, ей показалось уместным сообщить, что ее саму в юности изнасиловали, но он не должен говорить об этом Джессике, потому что она не понимала мать так, как он, - а Джоуи понимал ее как никто. Впоследствии он не мог уснуть по ночам, чувствуя бешеную ненависть к насильнику и несправедливости мира, и вину за все те огорчения, которые он причинил матери, и гордость за то, что ему дан доступ в мир взрослых секретов. А потом в одно прекрасное утро он проснулся и понял, что ненавидит ее так сильно, что физически не может находиться с ней в одной комнате. Это напоминало химическую трансформацию. Как будто мышьяк начал проникать в его органы и костный мозг.
Этим вечером его ужаснуло то, как неглупо она разговаривала. В этом и состояла суть ее упреков. Она, видимо, не очень удачно справлялась с жизнью, но не по глупости. Скорее наоборот. У «нее было комически-трагическое ощущение себя, и она словно искренне извинялась за свое поведение. Но все равно упрекала его. Как будто она говорила на каком-то изысканном, но умирающем туземном языке, и молодому поколению (т. е. Джоуи) следовало либо сохранить его, либо ответить за его гибель. Или как будто она была одной из папиных вымирающих птиц, щебечущей в лесу свою устаревшую песню в отчаянной надежде заинтересовать ею какую-нибудь добрую душу. Она словно противопоставляла себя всему остальному миру и всем своим поведением упрекала его за то, что он предпочитает стать на сторону остального мира. Но кто мог винить его за этот выбор? У него была своя жизнь, которой он пытался жить!»
«Койл Мэтис воплощал собой дух отрицания, столь развитый в бедных районах Западной Вирджинии. Он упорно ненавидел всех и вся. Не любить врагов Мэтиса отнюдь не значило стать его другом - скорее наоборот. Союз шахтеров, защитники природы, правительство, чернокожие, янки - Койл равно терпеть не мог их всех. Его жизненная философия выражалась в словах “Вали отсюда, или пожалеешь”. Шесть поколений грубиянов покоились вечным сном на крутом склоне холма, который должен был пасть первой жертвой угольной компании. Никто и не подумал предупредить Уолтера о проблеме захоронений в Западной Вирджинии, когда он поступил на работу в трест, но теперь проблема встала перед ним в полный рост.
Зная по собственному опыту, что такое ненависть ко всем окружающим, Уолтер, возможно, сумел бы переубедить Мэтиса, если бы этот тип не напоминал так сильно его собственного отца. Упрямая и склонная к саморазрушению натура.
«Уолтер позвал официантку и попросил еще, а затем принялся мучительно просматривать меню. Памятуя о коровьем метане, пагубном воздействии свиного навоза и утиного помета, чрезмерном рыбном промысле в океанах, недостатках искусственно выведенных креветок и лосося, злоупотреблении антибиотиками на молочных фабриках и огромном количестве топлива, потраченном на глобализацию продукта, он немногое мог заказывать в ресторанах, не рискуя впоследствии страдать от угры «зений совести. Картошку, фасоль и пресноводную тилапию»
Это прямо как про современную войну: «Джоуи утверждал, что вторжение было необходимо, чтобы защитить нефтяные интересы Америки и отнять у Саддама оружие массового поражения, тогда как Джонатан, который летом работал сначала в редакции “Хилл”, а потом в “Вашингтон пост”, в надежде сделаться политическим обозревателем, выказывал крайнее недоверие к Фейту, Вулфовицу, Перлу и Чалаби, настаивавшим на войне. Оба с удовольствием поменялись ролями и стали некоторым образом отщепенцами в своих почтенных семействах - Джоуи говорил как отец Джонатана, а Джонатан - как отец Джоуи. Чем сильнее Джоуи хотелось быть рядом с Конни и защищать ее от материнского презрения, тем уютнее ему было в рядах ярых противников снобизма.»
«Джонатан, впрочем, был мрачнее обычного. Он думал только об иракских древностях, украденных мародерами из Национального музея.
- Небольшая оплошка, - сказал Джоуи. - Такое бывает, увы. Ты просто не хочешь признать, что все в целом идет хорошо.
- Признаю, когда найдут плутоний и ракеты, заряженные оспой, - ответил Джонатан. - Но их никогда не найдут, потому что все это чушь, чушь собачья, а люди, которые начали войну, - просто идиоты.
- Дубина, все говорят, что в Ираке есть оружие массового поражения. Даже “Нью-йоркер” об этом пишет. »
а это - «не все так однозначно».
«В чем тут разбираться? - спросил тот. - Это война ради политики и выгоды. Точка.
- Если ты не любишь политику, - заметил Джоуи, - это не значит, что политики всегда неправы. Ты притворяешься, что все их поступки плохи, и надеешься, что у них ничего не получится только потому, что ненавидишь их политику. Ты даже слышать не хочешь о том, что делается много хорошего!»
«Сидя c закрытыми глазами, в окружении компании придурков, он думал о том, что три человека, которых он больше всего любил (Конни), ценил (Джонатан) и уважал (отец), несчастливы рядом с ним - их буквально тошнит от него. Джоуи не мог избавиться от этой мысли, как будто совесть напоминала ему о каком-то невыполненном долге. »
«Если гость оставлял туалет загаженным, а Дороти не успевала немедленно его вымыть, Джин призывал сыновей, чтобы полюбоваться на отвратительное зрелище, после чего заставлял Уолтера заняться уборкой, приговаривая: “Это ему на пользу”. Братья дружно повторяли: “Да, это ему на пользу”. Если Дороти узнавала о случившемся и упрекала мужа, Джин выслушивал ее с улыбкой и удовлетворенно попыхивал сигаретой - он словно поглощал гнев жены, никак не откликаясь на него. Он всегда гордился тем, что не кричит на Дороти и ни разу не поднял на нее руку.
- Ладно, Дороти, перестань, - говорил он наконец. - Работа ему полезна. Она собьет с мальчишки спесь.
Как будто вся враждебность, которую Джин питал к своей образованной жене, но отказывался выпустить «наружу из опасения уподобиться Эйнару, нашла себе легкодостижимую мишень в лице среднего сына. Впрочем, Уолтер, как убедилась мать, был достаточно силен, чтобы выдержать отцовскую ненависть. Дороти считала справедливость вещью долговоременной; конечно, Джин был несправедлив, относясь к Уолтеру столь сурово, но в перспективе ее сыну предстояло достичь успеха, тогда как муж ничего не добился. Сам Уолтер, безропотно и бесслезно выполнявший все неприятные поручения и никогда не жаловавшийся матери, доказал отцу, что способен победить его даже на его поле. Ночные спотыкания о мебель, ребяческая паника, когда заканчивались сигареты, неприязнь к преуспевающим людям… Если бы Уолтер не был настолько переполнен ненавистью, он бы, возможно, пожалел отца. Джин ничего не боялся так, как жалости.»
«Лицо Джойс вдруг сморщилось. Она снова покачала головой и, словно с отвращением, попыталась сдержать слезы.
- Знаю, - сказала она. - Я жалею, что не приходила поболеть. Я виновата.
- Ничего страшного, что ты не приходила. Может быть, так даже было лучше, если подумать. Но мне просто стало любопытно…
После долгого молчания Джойс подвела итог:
- Моя жизнь не всегда была счастливой и простой. Много получилось не так, как хотелось. Честно говоря, я просто стараюсь не задумываться о некоторых «вещах - иначе у меня разорвется сердце.»
Отрывок из книги
Свобода
Джонатан Франзен