Камчатка. Краями.
Ночью в Петропавловске, перед выездом в поле, не спится. Снимаю с полки «Унесенные ветром» с зеленоглазой Вивьен Ли на обложке. И чем мне так нравилась эта книга?
**
Погрузились в институтский автобусик: Анька, начальник отряда, держатель гранта, адепт Срединного хребта, Ваня, лабрадор, любитель полевых исследований, Андрей Демьяныч, старый геолог, держатель гранта, утренний кашевар, Адам Степаныч, елизовский фотограф, мастер художественного слова, камчатский аксакал, Сашка, московский спелеолог-промальп-турист-фрирайдер, Кирилл, петропавловский геолог, хозяин фетровой шляпы и запасов доширака, и я с ландухами.
**
47 километр, вертолетная площадка. Между небом и землей - плотный слой комаров. На окнах разваленной сторожки, где нам предстоит ночевать, шевелящееся комариное одеяло толщиной сантиметра три. Писк множится, переходит в инфразвуковой гул. Гардекс безмолвствует. Спирали где-то в глубине вьючника. Спасите-помогите! Паника! Адам Степаныч, бормоча «уу, злыдни!», трясущимися руками рвет застежку рюкзака, роется в глубинах, добывает из кармана пластинку для фумигатора, Кирилл поджигает, едкий дым тонкой струйкой стелется по комнате, все сбегаются в него и стоят, вытянувшись, как на торжественной линейке.
**
Ставим палатки в комнате. Тенты можно не натягивать, ладно.
**
Погрузка на борт. Оба пилота, бортмеханик и заправщики - руки в карманах, головы в накомарниках. В брюхо вертолета порывисто запихиваются палатки, рюкзаки, банки, крупы, плитки, печка, тенты, сухари солдатские, топоры, кувалды, посуда, капуста, лимоны, спирт, коробка хлеба, мешок доширака, стол для кейтеринга.
**
Как же незнакомо выглядит земля с борта вертолета. Мы смотрели на места предполагаемых лагерей на все гуглах и бингах, на аэрофотоснимках, но с воздуха - это совсем-совсем другое, неузнаваемое! И жутко быстро меняется пейзаж под брюхом вертолета, и сложно понять, как то или иное место будет выглядеть с земли, где будет хорошо стоять, а где - не очень… Ну так что, где сажать, начальник, - здесь? Вот здесь, да. Неет, здесь мы не сядем, винтом чиркнем, надо дальше от склона. Вот нервный какой экипаж! А нам как раз нужен и склон, и снежник - где такое? Вон там, может? Полетные минуты тикают. Ой, мамочки, помедленнее, помедленнее! В общем, Анька героически сажает борт.
**
Ай, какая тундра! Просторы! Снежник, из него ручеек - есть вода! И горы чуть поодаль - Хлебная, Кетепана, Щит. И палаточки разбросаны на ягеле. И стол для кейтеринга стоит возле палатки-шестерки, с рыбным салатом, макаронами и анисовкой. И дождя пока нет. Идиллия.
**
Ночь. Ветер люто грохочет полиэтиленовым тентом шестерки. Как уютно в моей маленькой штормовой палаточке; хотя ветер и гуляет внутри, зато дождь шуршит снаружи.
**
Мрачное утро. Новый RedFox Степаныча поломался дугами, у Кирилла совсем порвало тент. У Андрей Демьяныча подветренная стенка его Baska лежит, и через нее течет вода, но вдали от нее, в центре палатки, есть сухой островок на камне. У Сашки пробивается водою тент. Вновь поднимается западный ветер, шестерка надувается, как огромная жаба, похоже, ее сейчас просто порвет.
Днем, в перерывах между шквалами, шестерка переносится со всеми почестями в некоторую ямку и так штормится камнями, что полезной ее площади остается в два раза меньше. Вместе с нею переезжают бочки с крупами и коробки с банками. На старой стоянке остаются разбросанные уцелевшие личные «кельи» и кучка образцов. В какой-то момент обнаруживаем, что зипы с образцами сильно потрепаны медведем.
**
Бурная ночь. Забились в палаточку с Аней и Ваней, дрожим. Ветер «ловит стрелы молний и в своей пучине гасит».. - ой, не, не так, ветер хватает пригоршню воды и с размаху с дикой силой швыряет в тент палатки. И опять. И опять. Тент послушно течет. За ревом ветра вдруг начинает слышаться мне какой-то техногенный мощный низкочастотный гул. Ничего, кроме корабля пришельцев, не подходит а ум в качестве объяснения - любую человеческую технику размажет таким тайфуном.
Блин! Вот что значит читать «Унесенные ветром» перед вылетом! Ведь смотрела же Addams Family, ну.
Капает с потолка. Блин. Если вымокнем - сушиться негде! Клеим гигиенические прокладки на крышу внутренней палатки. Отличное впитывание, реклама Libresse не врет.
Однако не спится. Под грохот ветра очень хорошо в подробностях представлять себе все виденные в инете воронкообразные завихрения воздуха, смерчи и торнадо, как они подхватывают нашу желтую палаточку с нами вместе и тащат куда-то, а мы даже из спальников не можем выкуклиться…
..- Конечно, это никакая не тухлая, а чудесная желтая шелковая палатка,- сказал Снусмумрик.- Но не надо слишком привязываться к собственности. Брось ее!
- Прямо через край? - растерянно спросил Снифф и перестал плакать. Снусмумрик кивнул. Снифф подошел с палаткой к краю пропасти.
- И кастрюли туда же? - спросил он.
- По мне, так пожалуйста,- пожал плечами Снусмумрик…
Вокруг палатки заводят хоровод какие-то вспышки и блики. Блин. Я же говорю - пришельцы.
На Анькины вопросительные крики наконец отзывается Андрей Демьяныч - это он бликует, он совсем промок в своей келье и идет греться в шестерку. Минут через пять, вылезши из палатки, обнаруживаю Демьянычев фонарь, бодро удаляющийся от лагеря куда-то в сторону Кетепаны. Ой-ой, нам не туда!!!
В шестерке собрался весь бомонд, держат стенки, греются вокруг газовой плитки и приканчивают анисовку. Демьяныч радостно вливается в коллектив, а мне надо бежать назад - Аня с Ваней волнуются, поди.
**
Дождливое утро. Ваня в тумане гоняет медведя по близкому снежнику. Переставляем оставшиеся палатки поближе к шестерке, а то страшно. Сашкина палатка тоже обездужела.
**
Иногда наступает тишина, и это очень бьет по ушам. Иногда показывают небо. Есть такое понятие - глаз циклона; припадки тишины - это что, глаза, да? Правда, обычные циклоны как Полифем, а у нас - как Аргус.
**
Утро туманное, зато без сильных ветра и дождя!! Ура!! Курорт!! День большой бессолнечной сушки всего. Особо пострадали картонные коробки; теперь это большие комки массы для папье-маше. Банки выстраиваются по периметру шестерки, сверкают латунно, придавая ей какой-то военно-парадный, строевой вид.
Сашка из жестянки мастерит держатель для печной трубы - и ура, у нас есть печка; из стола для кейтеринга сооружает тент - ура, есть овощехранилище; остатками дуг Степаныча чинит свою Алексику.
Степаныч ставит запасную палатку, Кирилл из полиэтилена наворачивает себе новый тент - а ведь ничего, как-то живем!!
**
Кирилл должен был знаменовать новую эру в нашем полевом быту йые. Он вез с собою дрон (высматривать дороги в кустах), генератор (заряжать дрон и прочее) и мешок доширака (обеспечивать правильнопитание в маршруте). Долой солнечные батареи и еврейскую колбасу! Пусть старое уступит дорогу новому.
Генератор проработал двадцать минут, потом пару часов его с воодушевлением чинили, потом потеряли интерес, и он остался обиженно сочиться бензином на наши лимоны. Дрон был не очень нужен, потому что кедрача не было, да и с зарядкой проблемы. Из 48 пачек доширака было использовано четыре. Зато его пенопластовые контейнеры очень меня бодрили своей непотопляемостью и наплевательским отношением к любым стихийным бедствиям.
Так что йые forever. Никуда нам не деться из-под девиза «К ихнему берегу - все корабли да барки, к нашему берегу - все говно да палки».
**
Маршрут!! Ура, наконец-то! По тундре - вперед, по курумникам - вверх, по кедрачикам - вскользь, по комарам - сквозь. Ой, вы пироксены-амфиболы. И перекус на горе Хлебная.
Вниз почему-то решили идти по волнистому лысому гребню. Волны при ближайшем рассмотрении оказались столбами из спекшейся пирокластики, которая безбожно сыпется под ногами перелезающего. Ай да мы.
**
Бег вниз по какому-то очень отвесному склону «коленки, до свиданья», а потом вперед, к снежникам, где Ваня сразу падает на спину, потом на пузо, потом катится, толкаясь задними лапами, потом роется, взрывая снег передними лапами, и чистый восторг стоит вокруг него ореолом. Как комары.
**
Степаныч бубнит, мешая суп в казане - чего так рано пришли? По рации сказали, к восьми, а пришли на час раньше, а я взялся суп варить и закат пропустил из-за вас, а сказали бы вы, что в семь придете, я бы и не стал ничего варить, на закат пошел бы..
А суп наваристый был. Ры-па.
**
Для тех, кто не читал словарик Адам-Степаныча, небольшой экскурс в его вокабуляр:
Ландухи и хохоряшки - личные вещи разного достоинства
Келья - личная палатка, где можно «уйти в горизонт»
Глаза на пол-восьмого с флюгерами - большое удивление
Зад в горсть и потыкали - пора выходить
Торкает - хороший чай, кофе, водка, имбирь в сахаре. Остальное - «что-то не тое».
Чирикать - почти то же, что и токовать, т.е. говорить без умолку.
Ну и прочее такое.
**
Сидим на перевале у высоты 1253. Перед нами - долины, почти ущелья, ручьи, горы и хребтики, снежники и тучи. Внизу кружат парой черные вОроны. Целая страна массива Кетепана. А мы такие над нею мааленькие - как хоббитцы.
**
Анька нашла следы геологического молотка на камне - этим молотком мог работать только кто-то из отряда ее папы, Олега Назаровича, потому что кроме его партии в 1982 году никого тут не бывало.
**
Ваня живописен везде - на фоне соплеменных гор, на лысой тундре, на розовом снегу. Н особенно - в высокой траве с лиловыми ирисами, над которыми победным флагом плещутся его уши и хвост.
**
Обычно в поле самым распространенным блюдом становятся ландорики - оладушки из муки и остатков утренней каши. В этом сезоне Андрей Демьяныч достиг неимоверных высот в дозировании - и каши почти всегда доедались до дна.
Хотя Степаныч бубнил:
- Это не могу я есть, куриное зерно это (про пшенку). В каше что? В каше ложка должна стоять, ага. А на этой жиже я и до точки не дойду и есть захочу сразу. Неправильно это! А, Андрей Демьяныч? А что - должна же быть тонкая критика!
Иногда Степаныч подрывался раньше и варил гору «рысу» без сахара и молока. Ложка в нем стояла, что да, то да, а остатки приходилось переводить на ленивые голубцы.
**
Отмечаем день ВМФ (или ВДВ?) маршрутом на гору Армейская. Кирилл колотит камни и готовит доширак, я описываю образцы и собираю первую голубику. Дальний грохот. Самолет? Ракета с полигона Кура? Обвал под тяжестью медведя? Опять грохот. Опять. Ёлки, да это ж гром! Но ведь здесь, на Камчатке, не бывает гроз? Анька по рации командует отступление - а вдруг эта гроза с дождем? А если вообще с молнией, а у нас кувалды?? Несемся домой, поглядывая на мрачные черные тучи над Кетепаной - вот там дооождь! Успеем ли до лагеря? Ой, медведь по дороге. Сигнал охотника, ба-бац! Взлетает ракета, медведь вроде неторопиво уходит - ну и ладно, не до тебя сейчас, нам дальше бежать. Успели до дождя! И Анька с Саней успели.
**
Во время отступления с Армейской отвалилась подошва ботинка. Вот когда пригодился бензин из-под генератора - обезжирить подметки перед поклейкой.
«А: Помните, вы 1973 году ехали в поезде Москва-Краснодар?
Ч: Э-э.. ну..
А: И вы еще познакомились в купе с попутчиками
Ч: Наверное..
А: И вы пошли вместе в вагон-ресторан
Ч: Да..
А: И за соседним столиком сидела женщина
Ч: Возможно..
А: И она попросила вас передать ей соль
Ч: И я ей передал соль.
А: И вы передали ей соль
Ч: Передал.
А: Ну и вот..»
**
Сепаныч сторожил по ночам луну, говорил, что очень она неплохо работает фотомоделью. Мы дождались луну только один раз - она вылезала в узкой щели под облаками - гигантская, красная, неземная, откуда-то из-за гребня со стороны ЦКД, и сначала мы никак не могли поверить, что это огненное огромное прямоугольное зарево - просто напросто луна. А не пришельцы, как обычно.
**
Обычно Степаныч оставался на лагере и наблюдал за жизнью пищух через объектив. Как пищуха воровато выглядывает из-за камня. Как улыбается солнышку и празднично верещит. Как вприпрыжку бежит с камней куда-то на землю, как возвращается с пучочком травы в зубах. Как победно застывает на мгновение на камне, перед тем, как юркнуть в нору - ни дать, ни взять, горец в лезгинке, под носом торчат в стороны зеленые травянистые усы.
А тут вдруг пришел медведь - не совсем на лагерь, а рядом. То-то праздник для анималиста. Степаныч его то снимал, то сигналом охотника попугивал. Как-то игриво, похоже, потому что медведь не очень пугался, но делал вид, что обиделся и сейчас уходит, а Степаныч бежал за ним, потому что что ему опять, пищух фотографировать, что ли? Короче, медведь как-то к нам расположился, устроился в прямой видимости шестерки и начал копать яму. «Шурф на лагере», как сказала Анька. Мы отужинали, постучали в таз, пульнули сигнал охотника, а он все трудился на фоне вечереющих небес, и земля летела огромными комьями в стороны, он все рыл и рыл (кого???), иногда отходя от раскопа и принимаясь отплясывать какой-то танец с подбрасыванием в воздух толстой задницы, потом возвращался на раскоп, и опять летела земля. Стесняюсь подумать, как себя чувствовал тот торбоган или та евражка, нору которых он реновировал, но даже мы чувствовали себя как-то так себе.
- Точно придет в лагерь теперь, - вещал наш авгур Степаныч, т.е не авгур, а как там называются предсказатели будущего по скачкам медведей? - надо двоих дежурных на лагере оставлять всегда, и сейчас ночью надо сторожить.
Уже почти стемнело, но сквозь тьму медведь все еще копал.
**
Дежурить с вечера остался Демьяныч, а в три утра его должен был сменить Степаныч. Возле дежурного поставили табуретку с нашим арсеналом - ракетница, фальш, сигал охотника, баллон антизверя и паяльная на всякий случай лампа.
А нам всем пока спать, потому что завтра в маршрут, работа прежде всего и все такое.
Глухою ночью на лагере раздался дикий металлический лязг и грохот. Неужели все-таки приперся? И чем гремит - посудой? Банками? И что делать - вылезать? Пулять сигнал охотника - или фальш? И почему Ваня молчит? Сквозь продолжающийся тем временем лязг доносится «ууу, япона!». Это, стал быть, просто наш новый дежурный решил из печки вытрясти обгорелые консервные банки в три часа.
**
Утром угрюмые дежуранты провожают нас в маршрут, а мы замахнулись на самую нашу Кетепану вообще-то.
На Хлебной туман и не видно никого, зато на хребтике, соединяющем верхушку Хлебной и склон Кетепаны, облако остановилось и не перелезает в следующую долину. Как я повисала на заборе, не в силах перекинуть через него тучное тельце.
На фоне этого полутумана трепетно раскачиваются под ветерком колокольчики, венчающие макушку Хлебной.
**
Мы идем по хребту. Перед нами вздымаются то пирокластические «трубы», то крупноглыбовые дайки, через которые надо альпинистски лезть, пока они под ногами предательски сыпятся. Над обрывами справа и слева порхают ярчайшие крапивницы.
На пятой, совсем уж вертикальной, дайке мы сломались. «Не пришпошоблены мы, кролики, для лазания». А Кетепана - прям просится написать «гордо катила перед нами свои воды», но она ж, блин, гора! - так что Кетепана бесстрастно таращила на нас свои снежники. Неуязвимая.
**
Традиционный перекус на макушке Хлебной. Ушли туманы, открылись видасы. Далекооо, до вулканов северной группы. Толбачик вон заснеженный торчит. Господи. Как же прекрасно тут.
**
Выяснилось, что у нас подходят к концу запасы спирта и майонеза. Известие, что кончается майонез, вызвало панику в рядах; мальчики тут же из последней пачки выдавили сантиметров по десять в суп и забацали по паре тучных белых бутербродов с ним же, вместо того чтобы расходовать целево и экономно. Во какие разные стратегии жизненные, а.
«Раз ночь длинна - жгут едва-едва и берегут силы и дрова»...
Ладно. Попросим у вертолетчиков при переброске подкинуть нам водки с майонезом.
**
По ночам - отличное время для чтения. Только вот в Киндле у меня - тоска, плюнуть некуда… Это - про абьюз, это - про буллинг, это - про онкологию, это про Набережные Челны 1988 года, это про … Короче, Анька спасает меня, выдав клавелловского бодрого «Гайдзина» тысяча-трехсотстраничного. Теперь кругом сёдзи, самураи, юката, сакэ, козни, казни, интриги - игра престолов ориентальная. Борюсь с собой, чтобы не начать готовить суши из усть-камчатской нерки.
**
Делали ностальгический маршрут на языки, базальт искали. Там - пойма! Там - кедрач! Там - жимолость! Прям как год назад. И андезиты кругом.
**
Каждый раз, открывая новую пачку чая Ти-тэнг, мы читаем - ищите подарки внутри упаковки, а внутри упаковки находим штампик «Возможно удача улыбнется вам в следующий раз!»
**
Кирилл может часами сидеть на камне, молча глядя в даль - на лагере, между маршрутами. Ну, если не поручить ему какое-нибудь дело. Все-таки способность к медитации - это вещь.
Сашка может часами говорить - истории из его жизни неисчислимы, а ведь есть еще жизнь Дрюнчика, Рыжего, Борьки, Сереги и прочих-прочих-прочих. «Радио Зеленцов» работает безотказно. Перебивается только вопросом Степаныча «Ну, Беркут, чего ты там опять чирикаешь?». Во взлохмаченном носатом Сашке острый глаз фотохудожника видит хищную птицу.
Ванька может часами спать. Почти все время между маршрутами он дремлет как-то сразу у всех под ногами, чрезвычайно уютно.
Аньке надо всегда наносить пользу - описывать образцы, или читать, или варить кофе, или печь ландорики, или строгать капустный салат, или мыть плитки, или разжигать печку паяльной лампой, или кормить Ваню. Очень жалко только, что редко надо петь. Эх.
**
Погода невразумительная, туман. Идем с Андрей Демьянычем на ближнюю точку. На плато под 1200 сидит облако, идем по GPS. Из тумана выскакивает обнажение. Алло, мы ищем базальты! Они? Сколы моментально чернеют под каплями, были ли там пироксены - бог весть. Ладно, берем.Андрей Демьяныч лихо разбирает глыбы, только осколки свистят.
Дождь усиливается, надеваем плащи и с третьего обнажения топаем обратно.
Видимость на плато - метра три. Шорох дождя по капюшону. Сырая тяжесть сапога. И вдруг совсем рядом - какое-то бурчание-рычание. Панически оглядывают - ничего, кроме волглой мглы. Крепче сжимаю молоток, ускоряю шаг. Опять! Если медведь, то где?? Мама! «Вора-ворра-ворра-ворра!» - говорил Неизвестно-Кто.
Ссыпаемся по склону и с треском вываливаемся из-под облака. Видимость - метров двадцать. И никого по пятам. Ура, кажется.
**
Ночью лезу из низенькой своей палатки. Все спят, по небу ползут тучи с кусочками луны. И тут вдруг в коленопреклоненном состоянии меня застигает приступ радикулита. Торчу из палатки, как дурак, и двинуться вообще не могу.
«Винни-Пух закричал:
- Ай, спасите! Я лучше полезу назад! Ещё потом он закричал:
- Ай, помогите! Нет, уж лучше вперёд! И, наконец, он завопил отчаянным голосом:
- Ай-ай-ай, спасите-помогите! Не могу ни взад, ни вперёд!».
Все спят. Я торчу. Спасите-помогите.
«И вот целую неделю Кристофер Робин читал вслух именно такую удобоваримую, то есть понятную и интересную, книжку возле Северного Края Пуха, а Кролик вешал выстиранное белье на его Южный Край…»
Короче, поплакала, повздыхала, поползла.
Интересный опыт, особенно ухищрения, необходимые, чтоб попасть в штаны или сапоги. Но два дня циклона, вольтарена и аркоксии творят чудеса.
**
Анька по спутнику переговаривается с вертолетчиками. Завтра, после обеда. Майонез и водка, да, спасибо! Хорошо. Ждем. Кучу делаем там же.
Интересно, вертолетчики так же понимают слова «делаем кучу», как мы? В смысле - складываем горою все ландухи в месте будущей посадки борта..
**
Пакуем лагерь. Камни в мешки, крупу в бочки, банки.. банки в остатки коробок. Мокрый картон становится податлив и эластичен, из под наших рук выходят обмотанные скотчем сферические коробки, конические коробки, даже, может, параболические, как бы это ни выглядело.
**
Эй, а куда нам лететь-то? Место, запланированное для следующего лагеря на перевале Чайничек - чистый аэродром, всем ветрам открытый, да и с водой там непонятно. После Кетепаны открываться всем ветрам как-то стремно. А что, если сесть в истоках ручья на 1200?
Снимаем координаты в Оззи.
**
Летииим! Вот под нами - гора Анаун, а вот - дорога, по которой мы в прошлом году тряслись на вездеходе, а вот - озера, на которые я глазела с брони, и как же они хороши с неба, а вот конусочки Анаунского дола, а вот и наши горки - и куда тут нам садится? Координаты Оззи врут километра на три, оказывается. Анька героически сажает нас вблизи озера, и какой же это умильный и красивый лагерь оказывается. Под горою с мрачноватым названием Кабалан.
**
А дальше мне надоело писать, в общем, все было хорошо. Были маршруты по верховым болотам на высоте 1100 и по мягкой тундре - вот какие надо тренажеры-то делать для жиросжигательной ходьбы! Были заросли грибов, которые выскочили все во время самого длинного маршрута, и кидались нам под ноги, и нельзя было их не взять - и не чистить и не варить потом до ночи с отвращением. Потом, правда, Кирилл вылил бульон, потому что тот показался ему слишком черным, и сварил легкий супчик на новой воде. Были свежие брусника и голубика, и измененные породы - красные, желтые, оранжевые, и зеленые туфы, невиданные мною, и черные базальты на дальнем плато, и грозы с градом, и медведица с медвежатами на перевале, и страшный гнус, и тонкий снежник, в который провалилась Анька.
А потом был опять борт, и 47 километр, и адовы комары, и местная дворняга на летном поле стремительно понадкусывала шесть плиток бабаевского шоколада, приготовленного для передачи Марии Михайловне, и летчики пришли в ужас, услышав наше «ну, кучу делаем здесь», потому что под кучей они все же понимают что-то малоприличное.
А потом было Эссо, горячий бассейн, Асахи на Быстрой, а еще розовая сметана, помидоры и шампусик, которые в клюве приносил Степаныч.
А потом Долиновка, резиновая эскадра и отряд Марии Михайловны в оранжевых жилетах, недоеденный и бодрый.
А потом была трасса на П-К, когда в Мильково мы встретили Максима, вездеходчика, который забрасывал нас на Чекчебонай в 17-м году, а в Сокоче - Серегу, который ездил с нами на Ичу в 15-м.
А потом была Халактырка с ветром, бродом по пояс, купательным океаном, БТРами в песке и рядами противотанковых ежей до горизонта.
А потом были Большелагерная, Среднегалерная и Малолагерная бухты, и попытка на верткой резиновой лодке сквозь волну доплыть до скал Три Брата, которые торчат из моря в устье Авачинской бухты, и мы почти доплыли, и не вывалились из лодки на скаку, и вымокли с ног до головы, и получили толстого кижуча в награду.
А потом была конференция в ИВИСе, доклады, и разговоры, и много-много нового про спутники, лавины, купола и пеплы.
А потом была Мадам Баттерфляй в Театре HD, и Чио-Чио-сан там волшебно пела латышка лет сорока пяти, простоволосая и босая, больше похожая на Аксинью из Тихого Дона.
А потом была Мутновка с желтой серой, бурым снегом, красными камнями и бирюзовым озером, с толпами туристов и корпоративных групп («Агротек, ко мне!!» «Группа Шамсы, на выход!»), с угрюмыми тучами вначале и нежным закатным солнцем над водопадом под конец, с огромною луною, встающей прямо за Мутновкой, пока наш КАМАЗ, ревя и кренясь, полз по талым снежникам, спускаясь с вулкана..
В общем, Анька, что сказать, спасибо за.
PS Да, а на второй лагерь вертолетчики привезли нам два литра водки и четыре литра «Золотого майонеза ОТТОГИ».
https://www.flickr.com/gp/142221036@N04/8RcW40
**
Погрузились в институтский автобусик: Анька, начальник отряда, держатель гранта, адепт Срединного хребта, Ваня, лабрадор, любитель полевых исследований, Андрей Демьяныч, старый геолог, держатель гранта, утренний кашевар, Адам Степаныч, елизовский фотограф, мастер художественного слова, камчатский аксакал, Сашка, московский спелеолог-промальп-турист-фрирайдер, Кирилл, петропавловский геолог, хозяин фетровой шляпы и запасов доширака, и я с ландухами.
**
47 километр, вертолетная площадка. Между небом и землей - плотный слой комаров. На окнах разваленной сторожки, где нам предстоит ночевать, шевелящееся комариное одеяло толщиной сантиметра три. Писк множится, переходит в инфразвуковой гул. Гардекс безмолвствует. Спирали где-то в глубине вьючника. Спасите-помогите! Паника! Адам Степаныч, бормоча «уу, злыдни!», трясущимися руками рвет застежку рюкзака, роется в глубинах, добывает из кармана пластинку для фумигатора, Кирилл поджигает, едкий дым тонкой струйкой стелется по комнате, все сбегаются в него и стоят, вытянувшись, как на торжественной линейке.
**
Ставим палатки в комнате. Тенты можно не натягивать, ладно.
**
Погрузка на борт. Оба пилота, бортмеханик и заправщики - руки в карманах, головы в накомарниках. В брюхо вертолета порывисто запихиваются палатки, рюкзаки, банки, крупы, плитки, печка, тенты, сухари солдатские, топоры, кувалды, посуда, капуста, лимоны, спирт, коробка хлеба, мешок доширака, стол для кейтеринга.
**
Как же незнакомо выглядит земля с борта вертолета. Мы смотрели на места предполагаемых лагерей на все гуглах и бингах, на аэрофотоснимках, но с воздуха - это совсем-совсем другое, неузнаваемое! И жутко быстро меняется пейзаж под брюхом вертолета, и сложно понять, как то или иное место будет выглядеть с земли, где будет хорошо стоять, а где - не очень… Ну так что, где сажать, начальник, - здесь? Вот здесь, да. Неет, здесь мы не сядем, винтом чиркнем, надо дальше от склона. Вот нервный какой экипаж! А нам как раз нужен и склон, и снежник - где такое? Вон там, может? Полетные минуты тикают. Ой, мамочки, помедленнее, помедленнее! В общем, Анька героически сажает борт.
**
Ай, какая тундра! Просторы! Снежник, из него ручеек - есть вода! И горы чуть поодаль - Хлебная, Кетепана, Щит. И палаточки разбросаны на ягеле. И стол для кейтеринга стоит возле палатки-шестерки, с рыбным салатом, макаронами и анисовкой. И дождя пока нет. Идиллия.
**
Ночь. Ветер люто грохочет полиэтиленовым тентом шестерки. Как уютно в моей маленькой штормовой палаточке; хотя ветер и гуляет внутри, зато дождь шуршит снаружи.
**
Мрачное утро. Новый RedFox Степаныча поломался дугами, у Кирилла совсем порвало тент. У Андрей Демьяныча подветренная стенка его Baska лежит, и через нее течет вода, но вдали от нее, в центре палатки, есть сухой островок на камне. У Сашки пробивается водою тент. Вновь поднимается западный ветер, шестерка надувается, как огромная жаба, похоже, ее сейчас просто порвет.
Днем, в перерывах между шквалами, шестерка переносится со всеми почестями в некоторую ямку и так штормится камнями, что полезной ее площади остается в два раза меньше. Вместе с нею переезжают бочки с крупами и коробки с банками. На старой стоянке остаются разбросанные уцелевшие личные «кельи» и кучка образцов. В какой-то момент обнаруживаем, что зипы с образцами сильно потрепаны медведем.
**
Бурная ночь. Забились в палаточку с Аней и Ваней, дрожим. Ветер «ловит стрелы молний и в своей пучине гасит».. - ой, не, не так, ветер хватает пригоршню воды и с размаху с дикой силой швыряет в тент палатки. И опять. И опять. Тент послушно течет. За ревом ветра вдруг начинает слышаться мне какой-то техногенный мощный низкочастотный гул. Ничего, кроме корабля пришельцев, не подходит а ум в качестве объяснения - любую человеческую технику размажет таким тайфуном.
Блин! Вот что значит читать «Унесенные ветром» перед вылетом! Ведь смотрела же Addams Family, ну.
Капает с потолка. Блин. Если вымокнем - сушиться негде! Клеим гигиенические прокладки на крышу внутренней палатки. Отличное впитывание, реклама Libresse не врет.
Однако не спится. Под грохот ветра очень хорошо в подробностях представлять себе все виденные в инете воронкообразные завихрения воздуха, смерчи и торнадо, как они подхватывают нашу желтую палаточку с нами вместе и тащат куда-то, а мы даже из спальников не можем выкуклиться…
..- Конечно, это никакая не тухлая, а чудесная желтая шелковая палатка,- сказал Снусмумрик.- Но не надо слишком привязываться к собственности. Брось ее!
- Прямо через край? - растерянно спросил Снифф и перестал плакать. Снусмумрик кивнул. Снифф подошел с палаткой к краю пропасти.
- И кастрюли туда же? - спросил он.
- По мне, так пожалуйста,- пожал плечами Снусмумрик…
Вокруг палатки заводят хоровод какие-то вспышки и блики. Блин. Я же говорю - пришельцы.
На Анькины вопросительные крики наконец отзывается Андрей Демьяныч - это он бликует, он совсем промок в своей келье и идет греться в шестерку. Минут через пять, вылезши из палатки, обнаруживаю Демьянычев фонарь, бодро удаляющийся от лагеря куда-то в сторону Кетепаны. Ой-ой, нам не туда!!!
В шестерке собрался весь бомонд, держат стенки, греются вокруг газовой плитки и приканчивают анисовку. Демьяныч радостно вливается в коллектив, а мне надо бежать назад - Аня с Ваней волнуются, поди.
**
Дождливое утро. Ваня в тумане гоняет медведя по близкому снежнику. Переставляем оставшиеся палатки поближе к шестерке, а то страшно. Сашкина палатка тоже обездужела.
**
Иногда наступает тишина, и это очень бьет по ушам. Иногда показывают небо. Есть такое понятие - глаз циклона; припадки тишины - это что, глаза, да? Правда, обычные циклоны как Полифем, а у нас - как Аргус.
**
Утро туманное, зато без сильных ветра и дождя!! Ура!! Курорт!! День большой бессолнечной сушки всего. Особо пострадали картонные коробки; теперь это большие комки массы для папье-маше. Банки выстраиваются по периметру шестерки, сверкают латунно, придавая ей какой-то военно-парадный, строевой вид.
Сашка из жестянки мастерит держатель для печной трубы - и ура, у нас есть печка; из стола для кейтеринга сооружает тент - ура, есть овощехранилище; остатками дуг Степаныча чинит свою Алексику.
Степаныч ставит запасную палатку, Кирилл из полиэтилена наворачивает себе новый тент - а ведь ничего, как-то живем!!
**
Кирилл должен был знаменовать новую эру в нашем полевом быту йые. Он вез с собою дрон (высматривать дороги в кустах), генератор (заряжать дрон и прочее) и мешок доширака (обеспечивать правильнопитание в маршруте). Долой солнечные батареи и еврейскую колбасу! Пусть старое уступит дорогу новому.
Генератор проработал двадцать минут, потом пару часов его с воодушевлением чинили, потом потеряли интерес, и он остался обиженно сочиться бензином на наши лимоны. Дрон был не очень нужен, потому что кедрача не было, да и с зарядкой проблемы. Из 48 пачек доширака было использовано четыре. Зато его пенопластовые контейнеры очень меня бодрили своей непотопляемостью и наплевательским отношением к любым стихийным бедствиям.
Так что йые forever. Никуда нам не деться из-под девиза «К ихнему берегу - все корабли да барки, к нашему берегу - все говно да палки».
**
Маршрут!! Ура, наконец-то! По тундре - вперед, по курумникам - вверх, по кедрачикам - вскользь, по комарам - сквозь. Ой, вы пироксены-амфиболы. И перекус на горе Хлебная.
Вниз почему-то решили идти по волнистому лысому гребню. Волны при ближайшем рассмотрении оказались столбами из спекшейся пирокластики, которая безбожно сыпется под ногами перелезающего. Ай да мы.
**
Бег вниз по какому-то очень отвесному склону «коленки, до свиданья», а потом вперед, к снежникам, где Ваня сразу падает на спину, потом на пузо, потом катится, толкаясь задними лапами, потом роется, взрывая снег передними лапами, и чистый восторг стоит вокруг него ореолом. Как комары.
**
Степаныч бубнит, мешая суп в казане - чего так рано пришли? По рации сказали, к восьми, а пришли на час раньше, а я взялся суп варить и закат пропустил из-за вас, а сказали бы вы, что в семь придете, я бы и не стал ничего варить, на закат пошел бы..
А суп наваристый был. Ры-па.
**
Для тех, кто не читал словарик Адам-Степаныча, небольшой экскурс в его вокабуляр:
Ландухи и хохоряшки - личные вещи разного достоинства
Келья - личная палатка, где можно «уйти в горизонт»
Глаза на пол-восьмого с флюгерами - большое удивление
Зад в горсть и потыкали - пора выходить
Торкает - хороший чай, кофе, водка, имбирь в сахаре. Остальное - «что-то не тое».
Чирикать - почти то же, что и токовать, т.е. говорить без умолку.
Ну и прочее такое.
**
Сидим на перевале у высоты 1253. Перед нами - долины, почти ущелья, ручьи, горы и хребтики, снежники и тучи. Внизу кружат парой черные вОроны. Целая страна массива Кетепана. А мы такие над нею мааленькие - как хоббитцы.
**
Анька нашла следы геологического молотка на камне - этим молотком мог работать только кто-то из отряда ее папы, Олега Назаровича, потому что кроме его партии в 1982 году никого тут не бывало.
**
Ваня живописен везде - на фоне соплеменных гор, на лысой тундре, на розовом снегу. Н особенно - в высокой траве с лиловыми ирисами, над которыми победным флагом плещутся его уши и хвост.
**
Обычно в поле самым распространенным блюдом становятся ландорики - оладушки из муки и остатков утренней каши. В этом сезоне Андрей Демьяныч достиг неимоверных высот в дозировании - и каши почти всегда доедались до дна.
Хотя Степаныч бубнил:
- Это не могу я есть, куриное зерно это (про пшенку). В каше что? В каше ложка должна стоять, ага. А на этой жиже я и до точки не дойду и есть захочу сразу. Неправильно это! А, Андрей Демьяныч? А что - должна же быть тонкая критика!
Иногда Степаныч подрывался раньше и варил гору «рысу» без сахара и молока. Ложка в нем стояла, что да, то да, а остатки приходилось переводить на ленивые голубцы.
**
Отмечаем день ВМФ (или ВДВ?) маршрутом на гору Армейская. Кирилл колотит камни и готовит доширак, я описываю образцы и собираю первую голубику. Дальний грохот. Самолет? Ракета с полигона Кура? Обвал под тяжестью медведя? Опять грохот. Опять. Ёлки, да это ж гром! Но ведь здесь, на Камчатке, не бывает гроз? Анька по рации командует отступление - а вдруг эта гроза с дождем? А если вообще с молнией, а у нас кувалды?? Несемся домой, поглядывая на мрачные черные тучи над Кетепаной - вот там дооождь! Успеем ли до лагеря? Ой, медведь по дороге. Сигнал охотника, ба-бац! Взлетает ракета, медведь вроде неторопиво уходит - ну и ладно, не до тебя сейчас, нам дальше бежать. Успели до дождя! И Анька с Саней успели.
**
Во время отступления с Армейской отвалилась подошва ботинка. Вот когда пригодился бензин из-под генератора - обезжирить подметки перед поклейкой.
«А: Помните, вы 1973 году ехали в поезде Москва-Краснодар?
Ч: Э-э.. ну..
А: И вы еще познакомились в купе с попутчиками
Ч: Наверное..
А: И вы пошли вместе в вагон-ресторан
Ч: Да..
А: И за соседним столиком сидела женщина
Ч: Возможно..
А: И она попросила вас передать ей соль
Ч: И я ей передал соль.
А: И вы передали ей соль
Ч: Передал.
А: Ну и вот..»
**
Сепаныч сторожил по ночам луну, говорил, что очень она неплохо работает фотомоделью. Мы дождались луну только один раз - она вылезала в узкой щели под облаками - гигантская, красная, неземная, откуда-то из-за гребня со стороны ЦКД, и сначала мы никак не могли поверить, что это огненное огромное прямоугольное зарево - просто напросто луна. А не пришельцы, как обычно.
**
Обычно Степаныч оставался на лагере и наблюдал за жизнью пищух через объектив. Как пищуха воровато выглядывает из-за камня. Как улыбается солнышку и празднично верещит. Как вприпрыжку бежит с камней куда-то на землю, как возвращается с пучочком травы в зубах. Как победно застывает на мгновение на камне, перед тем, как юркнуть в нору - ни дать, ни взять, горец в лезгинке, под носом торчат в стороны зеленые травянистые усы.
А тут вдруг пришел медведь - не совсем на лагерь, а рядом. То-то праздник для анималиста. Степаныч его то снимал, то сигналом охотника попугивал. Как-то игриво, похоже, потому что медведь не очень пугался, но делал вид, что обиделся и сейчас уходит, а Степаныч бежал за ним, потому что что ему опять, пищух фотографировать, что ли? Короче, медведь как-то к нам расположился, устроился в прямой видимости шестерки и начал копать яму. «Шурф на лагере», как сказала Анька. Мы отужинали, постучали в таз, пульнули сигнал охотника, а он все трудился на фоне вечереющих небес, и земля летела огромными комьями в стороны, он все рыл и рыл (кого???), иногда отходя от раскопа и принимаясь отплясывать какой-то танец с подбрасыванием в воздух толстой задницы, потом возвращался на раскоп, и опять летела земля. Стесняюсь подумать, как себя чувствовал тот торбоган или та евражка, нору которых он реновировал, но даже мы чувствовали себя как-то так себе.
- Точно придет в лагерь теперь, - вещал наш авгур Степаныч, т.е не авгур, а как там называются предсказатели будущего по скачкам медведей? - надо двоих дежурных на лагере оставлять всегда, и сейчас ночью надо сторожить.
Уже почти стемнело, но сквозь тьму медведь все еще копал.
**
Дежурить с вечера остался Демьяныч, а в три утра его должен был сменить Степаныч. Возле дежурного поставили табуретку с нашим арсеналом - ракетница, фальш, сигал охотника, баллон антизверя и паяльная на всякий случай лампа.
А нам всем пока спать, потому что завтра в маршрут, работа прежде всего и все такое.
Глухою ночью на лагере раздался дикий металлический лязг и грохот. Неужели все-таки приперся? И чем гремит - посудой? Банками? И что делать - вылезать? Пулять сигнал охотника - или фальш? И почему Ваня молчит? Сквозь продолжающийся тем временем лязг доносится «ууу, япона!». Это, стал быть, просто наш новый дежурный решил из печки вытрясти обгорелые консервные банки в три часа.
**
Утром угрюмые дежуранты провожают нас в маршрут, а мы замахнулись на самую нашу Кетепану вообще-то.
На Хлебной туман и не видно никого, зато на хребтике, соединяющем верхушку Хлебной и склон Кетепаны, облако остановилось и не перелезает в следующую долину. Как я повисала на заборе, не в силах перекинуть через него тучное тельце.
На фоне этого полутумана трепетно раскачиваются под ветерком колокольчики, венчающие макушку Хлебной.
**
Мы идем по хребту. Перед нами вздымаются то пирокластические «трубы», то крупноглыбовые дайки, через которые надо альпинистски лезть, пока они под ногами предательски сыпятся. Над обрывами справа и слева порхают ярчайшие крапивницы.
На пятой, совсем уж вертикальной, дайке мы сломались. «Не пришпошоблены мы, кролики, для лазания». А Кетепана - прям просится написать «гордо катила перед нами свои воды», но она ж, блин, гора! - так что Кетепана бесстрастно таращила на нас свои снежники. Неуязвимая.
**
Традиционный перекус на макушке Хлебной. Ушли туманы, открылись видасы. Далекооо, до вулканов северной группы. Толбачик вон заснеженный торчит. Господи. Как же прекрасно тут.
**
Выяснилось, что у нас подходят к концу запасы спирта и майонеза. Известие, что кончается майонез, вызвало панику в рядах; мальчики тут же из последней пачки выдавили сантиметров по десять в суп и забацали по паре тучных белых бутербродов с ним же, вместо того чтобы расходовать целево и экономно. Во какие разные стратегии жизненные, а.
«Раз ночь длинна - жгут едва-едва и берегут силы и дрова»...
Ладно. Попросим у вертолетчиков при переброске подкинуть нам водки с майонезом.
**
По ночам - отличное время для чтения. Только вот в Киндле у меня - тоска, плюнуть некуда… Это - про абьюз, это - про буллинг, это - про онкологию, это про Набережные Челны 1988 года, это про … Короче, Анька спасает меня, выдав клавелловского бодрого «Гайдзина» тысяча-трехсотстраничного. Теперь кругом сёдзи, самураи, юката, сакэ, козни, казни, интриги - игра престолов ориентальная. Борюсь с собой, чтобы не начать готовить суши из усть-камчатской нерки.
**
Делали ностальгический маршрут на языки, базальт искали. Там - пойма! Там - кедрач! Там - жимолость! Прям как год назад. И андезиты кругом.
**
Каждый раз, открывая новую пачку чая Ти-тэнг, мы читаем - ищите подарки внутри упаковки, а внутри упаковки находим штампик «Возможно удача улыбнется вам в следующий раз!»
**
Кирилл может часами сидеть на камне, молча глядя в даль - на лагере, между маршрутами. Ну, если не поручить ему какое-нибудь дело. Все-таки способность к медитации - это вещь.
Сашка может часами говорить - истории из его жизни неисчислимы, а ведь есть еще жизнь Дрюнчика, Рыжего, Борьки, Сереги и прочих-прочих-прочих. «Радио Зеленцов» работает безотказно. Перебивается только вопросом Степаныча «Ну, Беркут, чего ты там опять чирикаешь?». Во взлохмаченном носатом Сашке острый глаз фотохудожника видит хищную птицу.
Ванька может часами спать. Почти все время между маршрутами он дремлет как-то сразу у всех под ногами, чрезвычайно уютно.
Аньке надо всегда наносить пользу - описывать образцы, или читать, или варить кофе, или печь ландорики, или строгать капустный салат, или мыть плитки, или разжигать печку паяльной лампой, или кормить Ваню. Очень жалко только, что редко надо петь. Эх.
**
Погода невразумительная, туман. Идем с Андрей Демьянычем на ближнюю точку. На плато под 1200 сидит облако, идем по GPS. Из тумана выскакивает обнажение. Алло, мы ищем базальты! Они? Сколы моментально чернеют под каплями, были ли там пироксены - бог весть. Ладно, берем.Андрей Демьяныч лихо разбирает глыбы, только осколки свистят.
Дождь усиливается, надеваем плащи и с третьего обнажения топаем обратно.
Видимость на плато - метра три. Шорох дождя по капюшону. Сырая тяжесть сапога. И вдруг совсем рядом - какое-то бурчание-рычание. Панически оглядывают - ничего, кроме волглой мглы. Крепче сжимаю молоток, ускоряю шаг. Опять! Если медведь, то где?? Мама! «Вора-ворра-ворра-ворра!» - говорил Неизвестно-Кто.
Ссыпаемся по склону и с треском вываливаемся из-под облака. Видимость - метров двадцать. И никого по пятам. Ура, кажется.
**
Ночью лезу из низенькой своей палатки. Все спят, по небу ползут тучи с кусочками луны. И тут вдруг в коленопреклоненном состоянии меня застигает приступ радикулита. Торчу из палатки, как дурак, и двинуться вообще не могу.
«Винни-Пух закричал:
- Ай, спасите! Я лучше полезу назад! Ещё потом он закричал:
- Ай, помогите! Нет, уж лучше вперёд! И, наконец, он завопил отчаянным голосом:
- Ай-ай-ай, спасите-помогите! Не могу ни взад, ни вперёд!».
Все спят. Я торчу. Спасите-помогите.
«И вот целую неделю Кристофер Робин читал вслух именно такую удобоваримую, то есть понятную и интересную, книжку возле Северного Края Пуха, а Кролик вешал выстиранное белье на его Южный Край…»
Короче, поплакала, повздыхала, поползла.
Интересный опыт, особенно ухищрения, необходимые, чтоб попасть в штаны или сапоги. Но два дня циклона, вольтарена и аркоксии творят чудеса.
**
Анька по спутнику переговаривается с вертолетчиками. Завтра, после обеда. Майонез и водка, да, спасибо! Хорошо. Ждем. Кучу делаем там же.
Интересно, вертолетчики так же понимают слова «делаем кучу», как мы? В смысле - складываем горою все ландухи в месте будущей посадки борта..
**
Пакуем лагерь. Камни в мешки, крупу в бочки, банки.. банки в остатки коробок. Мокрый картон становится податлив и эластичен, из под наших рук выходят обмотанные скотчем сферические коробки, конические коробки, даже, может, параболические, как бы это ни выглядело.
**
Эй, а куда нам лететь-то? Место, запланированное для следующего лагеря на перевале Чайничек - чистый аэродром, всем ветрам открытый, да и с водой там непонятно. После Кетепаны открываться всем ветрам как-то стремно. А что, если сесть в истоках ручья на 1200?
Снимаем координаты в Оззи.
**
Летииим! Вот под нами - гора Анаун, а вот - дорога, по которой мы в прошлом году тряслись на вездеходе, а вот - озера, на которые я глазела с брони, и как же они хороши с неба, а вот конусочки Анаунского дола, а вот и наши горки - и куда тут нам садится? Координаты Оззи врут километра на три, оказывается. Анька героически сажает нас вблизи озера, и какой же это умильный и красивый лагерь оказывается. Под горою с мрачноватым названием Кабалан.
**
А дальше мне надоело писать, в общем, все было хорошо. Были маршруты по верховым болотам на высоте 1100 и по мягкой тундре - вот какие надо тренажеры-то делать для жиросжигательной ходьбы! Были заросли грибов, которые выскочили все во время самого длинного маршрута, и кидались нам под ноги, и нельзя было их не взять - и не чистить и не варить потом до ночи с отвращением. Потом, правда, Кирилл вылил бульон, потому что тот показался ему слишком черным, и сварил легкий супчик на новой воде. Были свежие брусника и голубика, и измененные породы - красные, желтые, оранжевые, и зеленые туфы, невиданные мною, и черные базальты на дальнем плато, и грозы с градом, и медведица с медвежатами на перевале, и страшный гнус, и тонкий снежник, в который провалилась Анька.
А потом был опять борт, и 47 километр, и адовы комары, и местная дворняга на летном поле стремительно понадкусывала шесть плиток бабаевского шоколада, приготовленного для передачи Марии Михайловне, и летчики пришли в ужас, услышав наше «ну, кучу делаем здесь», потому что под кучей они все же понимают что-то малоприличное.
А потом было Эссо, горячий бассейн, Асахи на Быстрой, а еще розовая сметана, помидоры и шампусик, которые в клюве приносил Степаныч.
А потом Долиновка, резиновая эскадра и отряд Марии Михайловны в оранжевых жилетах, недоеденный и бодрый.
А потом была трасса на П-К, когда в Мильково мы встретили Максима, вездеходчика, который забрасывал нас на Чекчебонай в 17-м году, а в Сокоче - Серегу, который ездил с нами на Ичу в 15-м.
А потом была Халактырка с ветром, бродом по пояс, купательным океаном, БТРами в песке и рядами противотанковых ежей до горизонта.
А потом были Большелагерная, Среднегалерная и Малолагерная бухты, и попытка на верткой резиновой лодке сквозь волну доплыть до скал Три Брата, которые торчат из моря в устье Авачинской бухты, и мы почти доплыли, и не вывалились из лодки на скаку, и вымокли с ног до головы, и получили толстого кижуча в награду.
А потом была конференция в ИВИСе, доклады, и разговоры, и много-много нового про спутники, лавины, купола и пеплы.
А потом была Мадам Баттерфляй в Театре HD, и Чио-Чио-сан там волшебно пела латышка лет сорока пяти, простоволосая и босая, больше похожая на Аксинью из Тихого Дона.
А потом была Мутновка с желтой серой, бурым снегом, красными камнями и бирюзовым озером, с толпами туристов и корпоративных групп («Агротек, ко мне!!» «Группа Шамсы, на выход!»), с угрюмыми тучами вначале и нежным закатным солнцем над водопадом под конец, с огромною луною, встающей прямо за Мутновкой, пока наш КАМАЗ, ревя и кренясь, полз по талым снежникам, спускаясь с вулкана..
В общем, Анька, что сказать, спасибо за.
PS Да, а на второй лагерь вертолетчики привезли нам два литра водки и четыре литра «Золотого майонеза ОТТОГИ».
https://www.flickr.com/gp/142221036@N04/8RcW40