Белый башмачок
Социальные сети - это не общение, а шпионаж. Не отходя от монитора, можно держать руку на пульсе жизни целой сотни людей, имеющих или не имеющих к тебе отношение. Сразу видишь, кто когда и где был в отпуске, у кого родилась дочь и сколько малышка весит, кто похудел или поправился, кто празднует день рожденья. Все стали пресс-секретарями самим себе, понимая, что на выставку их фотографий заходят не только желанные гости. Понятие дружбы тоже как-то видоизменилось, все уравнялись в списке контактов, так что судить о человеке по фотографиям его "друзей", наверное, не самый верный путь к познанию его души. Я уже и не помню, когда появились эти сетевые сборища и когда я там зарегистрировалась. Как будто всю жизнь там находилась, меняя время от времени фотографию на главной странице. Впрочем, сейчас речь не об этом.
В один из спокойных вечеров, когда дочка преспокойно спала в кроватке, а муж с другом обсуждали на кухне футбольный матч, я устроилась с ноутбуком на диване, не желая мешать мужской дискуссии, и отправилась в шпионское путешествие. В графе «поиск людей» набрала всплывшее внезапно в голове имя - Виталий Овсянников. Редкая, злаковая фамилия. Зарегистрированных пользователей с такой фамилией всего четыре. Нажимаю на того, чей возраст приближается к пятидесяти, и моему взору открывается целая палитра картинок, надписи к которым, впрочем, совершенно лишние - всё понятно по глазам.
- Он называет свою дочку «Тыквочкой», - рассказывала мне сестра.
«Тыквочке» тогда было лет пять-шесть. А вот она теперь, положив руку на плечо костюмному папе, улыбается на выпускном вечере, в узком голубом платье, с тонкими загорелыми плечиками, с кокетливо выглядывающей из декольте ямочкой между двух девичьих холмов. В глазах папы нескрываемая гордость за красавицу-дочь.
Сестра тогда напевала мне под гитару песни, которые он сочинял по ходу поезда Москва-Тверь во время одной из их командировок, пересказывала его шутки, жаловалась, как он контролирует её работу в течение всего дня, как беспристрастно критикует её идеи в присутствии других коллег. Он взял её на работу студенткой третьего курса, когда она пришла на собеседование в цветочном платье, с сумкой учебников и лёгкостью от последнего сданного экзамена летней сессии. Сестра успевала всё: и отработать целый день в офисных стенах, и переписать лекции у одногруппницы, и прочитать заданную главу в метро, и подняться со мной над верхушками деревьев в кабинке колеса обозрения в нашем парке, и испечь нам вечером сырный пирог.
- Те вещи, которые тебе даются легко, нужно делать на лету, - учила она меня. - Хватит читать дома параграф по истории, ты можешь прочитать его по дороге в школу. Зато мы с тобой заскочим к Людке.
Она дразнила меня «копушей», но почти всегда брала с собой.
Папа с дочкой на берегу пруда кормят уток. Оба в осенних плащах, с протянутыми к голодным клювам руками, с замеревшими улыбками на красивых лицах. Фотография тоже недавняя, Тыквочка так же беспечно хороша распустившейся юностью и восторженностью.
Сестра как-то вскользь потом упомянула, что он развёлся, или разводился, что, какое бы ни было у него настроение, он всё равно лучший начальник, что работы стало невпроворот и ей нужно хорошенько подготовиться к гос.экзаменам. В какой-то вечер, когда она, уволившись, вернулась домой, она закрылась в своей комнате.
И сердцу горько верить,
Что близок, близок срок,
Что всем он станет мерить
Мой белый башмачок.
Нажимаю на следующую фотографию и попадаю в детскую комнату. У стены стоит деревянная двухэтажная кровать с зелёными матрацами. Со второго этажа свешиваются две худощавые девчонки, их озорные глаза горят, длинные светлые волосы достают почти до пояса. Их внешнее сходство бросается в глаза моментально. У него дочки-близнецы... Высчитываю, когда они родились, ищу маму близнецов на других фотографиях, и комар любопытства нестерпимо жужжит над ухом.
Через два года после окончания института сестра поехала с подругой в Турцию, совершенно внезапно и неподготовленно, как будто убегая от кого-то. Я узнала о её поездке за сутки, натолкнувшись в углу комнаты на чемодан. И таким же внезапным через три дня было осознание, что из Турции она не вернётся, когда папа встретил меня вечером в прихожей с трагической новостью. Машина, которую девушки взяли напрокат в отеле, не справилась с управлением на повороте, где-то на петляющей дороге между Анталией и Кумлуджей, и турецкая полиция, под моросящий дождь и ветер, сообщила в российское консульство о случившемся.
На поминках сестры я узнала его сразу, хотя до этого так и не выпросила у неё ни одной его фотографии. Худощавый, в чёрной рубашке и чёрных брюках, он молча сидел где-то сбоку стола. Потом резко встал и начал отрывисто говорить, выдыхая фразы между сдерживаемыми рыданиями. О том, какой яркой сестра всегда была... И вдруг, с паузами между словами, произнёс:
- Мы все её любили. И я её любил... - и заплакал.
И в тот момент передо мной пронеслись все её истории о нём, про работу и Тыквочку, про гитару и Тверь, и в груди было, возможно, то же жжение, которое всегда испытывала сестра, произнося его имя.
Я не смогла подойти к нему тогда. И он не узнает меня на фотографии сейчас, когда мой профиль появится на страничке его гостей. Жизненные островки в виде школы-института-работы совсем другие, фамилия теперь тоже. Неведомая ему слежка, одностороннее проникновение в его новую жизнь, которая, как у меня, идёт своим ходом. А вот и он крупным планом, в клоуновском колпаке, обсыпанный новогодней мишурой, смеющийся в лицо фотографу. Выхваченная из потока смеха судорога, запечатлённая в кадре, искра счастья на неизвестном фоне.
«Что всем он станет мерить мой белый башмачок...» Стараясь избавиться от назойливой уверенности, что он продолжает всем мерить башмачок моей сестры, я закрыла страницу с фотографиями, взглянула на дату его последнего визита на сайт - три дня назад, - и откинулась на спинку дивана с целой палитрой впечатлений, эмоций, мыслей.
Сегодня вечером сестра бы каталась со своей племянницей на колесе обозрения в нашем парке, учила бы её делать уроки на лету. И может быть, с ними в кабинке сидели бы две озорные двойняшки. Возможно, эта жизнь и существует где-то по другую сторону случившегося, откуда нам знать?
2010, Дюссельдорф
В один из спокойных вечеров, когда дочка преспокойно спала в кроватке, а муж с другом обсуждали на кухне футбольный матч, я устроилась с ноутбуком на диване, не желая мешать мужской дискуссии, и отправилась в шпионское путешествие. В графе «поиск людей» набрала всплывшее внезапно в голове имя - Виталий Овсянников. Редкая, злаковая фамилия. Зарегистрированных пользователей с такой фамилией всего четыре. Нажимаю на того, чей возраст приближается к пятидесяти, и моему взору открывается целая палитра картинок, надписи к которым, впрочем, совершенно лишние - всё понятно по глазам.
- Он называет свою дочку «Тыквочкой», - рассказывала мне сестра.
«Тыквочке» тогда было лет пять-шесть. А вот она теперь, положив руку на плечо костюмному папе, улыбается на выпускном вечере, в узком голубом платье, с тонкими загорелыми плечиками, с кокетливо выглядывающей из декольте ямочкой между двух девичьих холмов. В глазах папы нескрываемая гордость за красавицу-дочь.
Сестра тогда напевала мне под гитару песни, которые он сочинял по ходу поезда Москва-Тверь во время одной из их командировок, пересказывала его шутки, жаловалась, как он контролирует её работу в течение всего дня, как беспристрастно критикует её идеи в присутствии других коллег. Он взял её на работу студенткой третьего курса, когда она пришла на собеседование в цветочном платье, с сумкой учебников и лёгкостью от последнего сданного экзамена летней сессии. Сестра успевала всё: и отработать целый день в офисных стенах, и переписать лекции у одногруппницы, и прочитать заданную главу в метро, и подняться со мной над верхушками деревьев в кабинке колеса обозрения в нашем парке, и испечь нам вечером сырный пирог.
- Те вещи, которые тебе даются легко, нужно делать на лету, - учила она меня. - Хватит читать дома параграф по истории, ты можешь прочитать его по дороге в школу. Зато мы с тобой заскочим к Людке.
Она дразнила меня «копушей», но почти всегда брала с собой.
Папа с дочкой на берегу пруда кормят уток. Оба в осенних плащах, с протянутыми к голодным клювам руками, с замеревшими улыбками на красивых лицах. Фотография тоже недавняя, Тыквочка так же беспечно хороша распустившейся юностью и восторженностью.
Сестра как-то вскользь потом упомянула, что он развёлся, или разводился, что, какое бы ни было у него настроение, он всё равно лучший начальник, что работы стало невпроворот и ей нужно хорошенько подготовиться к гос.экзаменам. В какой-то вечер, когда она, уволившись, вернулась домой, она закрылась в своей комнате.
И сердцу горько верить,
Что близок, близок срок,
Что всем он станет мерить
Мой белый башмачок.
Нажимаю на следующую фотографию и попадаю в детскую комнату. У стены стоит деревянная двухэтажная кровать с зелёными матрацами. Со второго этажа свешиваются две худощавые девчонки, их озорные глаза горят, длинные светлые волосы достают почти до пояса. Их внешнее сходство бросается в глаза моментально. У него дочки-близнецы... Высчитываю, когда они родились, ищу маму близнецов на других фотографиях, и комар любопытства нестерпимо жужжит над ухом.
Через два года после окончания института сестра поехала с подругой в Турцию, совершенно внезапно и неподготовленно, как будто убегая от кого-то. Я узнала о её поездке за сутки, натолкнувшись в углу комнаты на чемодан. И таким же внезапным через три дня было осознание, что из Турции она не вернётся, когда папа встретил меня вечером в прихожей с трагической новостью. Машина, которую девушки взяли напрокат в отеле, не справилась с управлением на повороте, где-то на петляющей дороге между Анталией и Кумлуджей, и турецкая полиция, под моросящий дождь и ветер, сообщила в российское консульство о случившемся.
На поминках сестры я узнала его сразу, хотя до этого так и не выпросила у неё ни одной его фотографии. Худощавый, в чёрной рубашке и чёрных брюках, он молча сидел где-то сбоку стола. Потом резко встал и начал отрывисто говорить, выдыхая фразы между сдерживаемыми рыданиями. О том, какой яркой сестра всегда была... И вдруг, с паузами между словами, произнёс:
- Мы все её любили. И я её любил... - и заплакал.
И в тот момент передо мной пронеслись все её истории о нём, про работу и Тыквочку, про гитару и Тверь, и в груди было, возможно, то же жжение, которое всегда испытывала сестра, произнося его имя.
Я не смогла подойти к нему тогда. И он не узнает меня на фотографии сейчас, когда мой профиль появится на страничке его гостей. Жизненные островки в виде школы-института-работы совсем другие, фамилия теперь тоже. Неведомая ему слежка, одностороннее проникновение в его новую жизнь, которая, как у меня, идёт своим ходом. А вот и он крупным планом, в клоуновском колпаке, обсыпанный новогодней мишурой, смеющийся в лицо фотографу. Выхваченная из потока смеха судорога, запечатлённая в кадре, искра счастья на неизвестном фоне.
«Что всем он станет мерить мой белый башмачок...» Стараясь избавиться от назойливой уверенности, что он продолжает всем мерить башмачок моей сестры, я закрыла страницу с фотографиями, взглянула на дату его последнего визита на сайт - три дня назад, - и откинулась на спинку дивана с целой палитрой впечатлений, эмоций, мыслей.
Сегодня вечером сестра бы каталась со своей племянницей на колесе обозрения в нашем парке, учила бы её делать уроки на лету. И может быть, с ними в кабинке сидели бы две озорные двойняшки. Возможно, эта жизнь и существует где-то по другую сторону случившегося, откуда нам знать?
2010, Дюссельдорф