Отец Сергий Дурылин об отце Павле Флоренском (дневники)
"...Разговор об о. Павле. Холод от него. Мертвая вода ума. Русалка - с холодом. Все опускает в сгущенный воздух - Св. Чашу, листик березовый, человека, тварь, Бога.
Страшно и холодно от него.
Я не хочу его осуждать. Избави меня, Господи, от осуждения. Прости мне, если осуждаю. Отведи от меня осуждение. Но, приехав из Оптиной, я почувствовал - по моему, хранительно - что он мне далек, от него на меня холод, мешающий мне жить. Почувствовал, как холодом входит он в душу Миши. Вспомнил, как отошел от него и всегда отходил Коля. Вспомнил, чтo знают о нем Михаил Александрович и арх. Вениамин. Нет, Бог с ним. Оптина - и он несоединимы, а чтo не соединимо с нею - мне не нужно, я не могу и хотеть этого. Надо не говорить о нем, надо никак, ни тенью мысли, не осуждать его. От В.В-ча (Розанова), - даже в кощунствах его - я не испытывал никогда отвода меня от живого, теплого, греющего в религии. А тут - холодом веет даже от его благословляющей руки. Его сочинения - ледяной дом. И рядом этот страшный - обезьяна его - Каптерев (сын известного историка). И не нужны мне его схемы, его чертежи - мистические и религиозные. А его гений - вот что: рисунок, контуры вещей он видит на лету, с какой-то холодной, ледяной-ледяной пустоты-высоты, но ни одной краски, ни одной светотени, заполняющей этот рисунок, - он не видит. Его «Старец Исидор" - стилизация соответствующие мысли в «Столпе» - стилизация, расцвечивание ледяных узоров. Он глубоко несчастен с его «минералом», с его вопросом мне, когда я передавал ему потрясающее сумасшедшее письмо Георгия: «Когда написано? Узнайте». - И больше ничего, ничего. Лед, лед, лед. Лед в церкви. Чтo может быть страшнее? Мне почему-то представляется, что великие еретики - Ориген - так мыслью своей леденили Церковь (и она - тело! живое! с кровью!), и оттого Церковь отметала их мысль! И это было жизненно, прекрасно в ней. Думается, что и Он (не как душа человеческая, а как гений, как мысль) не нужен Церкви и она откажется от его мертвой воды: мертвая вода, по сказкам, соединяет, сращивает разрубленные части тела, но она не дает жизни. Это и он делает: сращивает то, что, по видимому, отделилось или отрублено от Церкви и ее тела.
И чего-чего тут только нет! Математика, теософия, хиромантия (статья о Божией матери Одигитрии), генеалогия, языкознание, учение о Софии, каббала, Египет, символика цветов, Орфей и Дионис, гекатомбы и т.д., и т.д. все это опрыскивает мертвой водой, и все срастается, - действительно, срастается. Но Тело Церкви живо, а он к Живому сращает мертвое, и в мертвом нет ни струйки жизни, ни жилки с кровью. И Церковь должна, не может не обрубить этих мертвых его сращений, приростов, налепок на Ее теле, они мертвы, а она жива, ничего этого не нужно! По отдельности все отдельное, как будто хорошо, церковно, право, - право, хорошоv, церковно, покav в холодном сгущенном воздухе, но как только из сгущенного воздуха перенесется в живое: ложь, ужас! Слушали Коля и Ваня лекции об Евхаристии: хорошо, возвращает к онтологии, борется с протестантизмом, - но вот почувствовали, что что-то соблазняет их перед Св. Чашей, и нужно было забыть его лекции, чтоб со страхом Божиим и Верою приступать к ней. Бедный Миша теперь бредит гекатомбами, экстазами, священными жертвами. Мертвая вода. Мертвая, ледяная. Что из того, что чистая? Что из того, что бьет сильной, ослепительной струей? Все-таки - мертвая, все-таки ледяная. А у В.В-ча покойного (Розанова) и с грязцой была, и с мутью, и с завороженной в нее землей - но теплая, живая… Грязь отстоится и землю выплеснуть можно, а тепло, а живота останется. А от льда, только и избавиться можно тем одним - растопить его на солнце, и его не будет, просто не будет.
Вьюга с шумом, с воем, со снегом и вихрями. Мне казалось, что он был по-великому полезен для меня: сращал кусочки культуры, мiра и всего, чем я дорожил в 1913, 1914 году (поэзия, София, греки), во что-то церковное и кусочки оставались, и я оказывался в Церкви. И все это неправда была! Церковь разрезает человека на двое, меч проходит в душу, - и мне не нужны сейчас сросшиеся кусочки, я откажусь, открещусь от любого из них, некогда мне самого дорогого, - только бы быть в притворе Церкви с нищими. И живую Церковь, Живое Тело, я учуял только тогда, когда капелька живой воды Церкви капнула на меня в Оптиной пустыни. И тогда стало мне ненужно все это ледяное великолепие. И никому оно ненужно. И ему самому ненужно. Лед в комнате не держат - на это есть погреб"
Свящ.Сергий Дурылин, "ТРОИЦКИЕ ЗАПИСКИ" (март 1919)