Мой отчим, папа, Юрий Николаевич Садовников
В середине января ушел человек, который для моего становления сделал пожалуй больше, чем кто бы то ни было из родных, - мой отчим, которого я называла папой, Юрий Николаевич Садовников. Длинная серия инсультов постепенно его ментально ограбила, а мне хочется его вспомнить таким, каким он вошел в мою жизнь, когда мне было 6 лет. Человек он был необыкновенно обаятельный и теплый, от природы очень одаренный, и при этом, как многие в горной компании родителей, сделавший себя сам. Меня до сих пор поражает их жажда знаний и тяга к искусству, идущие изнутри, шестидесятники, к которым они относились, действительно ценили духовное выше материального, и целью жизни с молодости считали духовное развитие. И столь же серьезно относились к воспитанию детей, вот только со временем всегда было туго.
Папа Юра был из семьи потомственных москвичей, тех, кто жил в Москве чуть не с 19-го века. Прадед-прадед был николаевским солдатом, и привез жену с Кавказа, то ли черкешенку, то ли армянку, то ли грузинку. Эта пра-пра-бабушка сказалась в нескольких поколениях вплоть до моей сестры (которую принимают за армянку). Папа же был красив изящной французской красотой, а к старости полюбил носить кепку-аэродром и стал уже кавказцем, грузинский князь с картин Пиросмани. Тонкая кость не мешала атлетизму, тренировался он много и постоянно. Бег, велосипед, лыжи, горы, и футбол, в котором он поднялся до регионального уровня, ибо благодаря феноменальной скорости реакции был отличным вратарем. Мы ходили за него болеть, и до сих пор помню, как он брал мяч в полете.
Дома он обожал читать, лежа на диване, при этом крутя в пальцах 2-кг гантелю. Когда пальцы уставали, переходил на кисть. Но вот эти часы лежания с книжкой и гантелей то в одной, то в другой руке - забыть не могу. Если я устраивалась рядом почитать, то он перебрасывал гантелю в другую руку, чтоб не задеть. Он был левша, с очень сильным доминированием левой руки. К сожалению при совке левшей пытались переучивать, типа привязывая левую руку за спиной. Ему в детстве от этого было плохо, пока он не решил стать амбидекстром. И научился работать правой почти не хуже, чем левой (но ел все-таки левой). Особенно клево было смотреть, как он рисовал. У него был талант, сохранились его блокноты с сериями рисунков в стиле Сетон-Томпсона, животные, природа, пейзажи. Будучи инженером, он прекрасно чертил, и мог двумя руками рисовать разные вещи. Это выглядело как трюк: из под каждой руки свой рисунок. Маме он рисовал плакаты для защиты диссертации. Там была органическая химия, формулы, под которые тогда почти не было трафаретов. И надо было видеть, как легко он все это рисовал, и как два рисунка из под двух рук потом сходились в один.
Самое удивительное, что у него был врожденный тремор рук, который не мешал точной работе. Будучи инженером-электронщиком, он много паял. Помню, как он чинил дома какой-то прибор, рука с раскаленным паяльником двигается к цели по синусоиде, а в последний момент четкий толчок вперед и точное попадание. По складу он был скорее гуманитарием, но при его одаренности - мог все. На работе, в почтовом ящике, занимавшемся радиолокаторами, его ценили за интуицию. Когда на очередном полигоне очередная установка отказывалась работать, его посылали на нее взглянуть и сказать, что там не так. И происходило это постоянно, чуть не раз в месяц. Обычно возвращался он довольно быстро, раз - и диагностика сделана.
Папа Юра был очень музыкален. Мать его пела чуть не с Лещенко, сам он был запевалой детского хора радио, пока голос не сломался. Хороший проигрыватель и пластинки были ему так же необходимы, как книги. Вечерами папа подрабатывал переводами, английский он освоил сам так,
что мог переводить с листа со скоростью печатания на машинке. И ювелирно выгонял ровно полторы страницы русского на страницу английского текста, как было разрешено, ведь платили за объем русского текста. Язык у него был хороший, и его ценили, периодически заваливая срочной работой по переводу технических патентов. И одно из детских воспоминаний: на проигрывателе Бранденбургские концерты, и папа подсвистывает и стучит на машинке очередной перевод. А как он подсвистывал скрипичный концерт Мендельсона!
Память у него была совершенно поразительной. Все прочитанное он запоминал, факты, даты, цифры. Учитывая, что читал он постоянно и самые разные книги, спорить с ним было крайне сложно, он очень быстро мог завести меня в тупик, где мне не хватало фактов, а у него они были всегда. Интересовало его все на свете, больше всего - история и путешествия. И он готов был бегать по книжным, налаживать связи, покупать из-под полы, лишь бы библиотека прирастала, и было, что читать. Достать он мог практически все, у него был "Один день Ивана Денисовича" и "Мастер и Маргарита" (еще журнальная версия в самодельном переплете), первые издания. Книги в нашей квартире были везде, в туалете, под диваном, в стенных шкафах, под столом и швейной машинкой. Был и Самиздат, многое было перепечатано им самим, типа “Крутого Маршрута” Гинзбург.
Папа Юра, как и многие в их горной компании, был убежденным анти-советчиком. Он старательно изучал открытые документы времен сталинских репрессий, добывал воспоминания из самиздата и редкие заграничные издания, тайком бродившие по Москве. Удивительное количество сведений можно было кстати почерпнуть из открытых источников. Cухие цифры, но при наличии интереса и логического мышления можно было очень многое уяснить насчет настоящего положения дел.
Все это папа пересказывал в компании и рассказывал мне, и он же мне объяснял необходимость держать рот на замке в общественных местах. И именно он в свое время, когда я уже училась в 57-й школе и радостно начала впадать в сионизм, долго и подробно рассказывал, что при Усатом и совке страдали все народы, а не только евреи. Он вообще стремился к балансу и всячески умерял мою восторженность, что мне несомненно шло на пользу.
Папа в целом был человеком тихим. В шумной родительской компании он спокойно отходил на задний план. Те, кто хотел с ним пообщаться, обычно приходили к нам домой. И какие там случались беседы, целые лекции по истории совка, полет мысли, я сидела в углу, затаив дух. А когда меня выгоняли спать, устраивалась в коридоре на ведрах с протертой смородиной, где все было прекрасно слышно.
Огромную роль он сыграл в моем культурном образовании. Правда любовь к классической музыке он мне привить не смог, несмотря на абонементы в консерваторию. Но некое знание живописи, истории культуры, любовь к музеям - во многом от него. И все, что я знаю про библейские сюжеты, тоже от него, я так и не дошла до самостоятельного чтения, ибо он мне все так хорошо и в красках уже рассказывал. При этом он был атеистом, к религии относился скорее скептически, но говорил, что не зная Библии, невозможно понять искусство. А вот греческую мифологию он посадил меня изучать самостоятельно по "Мифам и Легендам" Куна. Логика у него была: книжечка-то в отличие от Библии тоненькая, справишься сама.
Благодаря папе Юре, мои детство и юность прошли на даче: примерно 100 км от Москвы на западе, тогда в глухих лесах. Мне было 8 лет, когда его отец, мой любимый дед Коля, получил участок. Мы сами с нуля все строили и сажали, по началу жили в палатке, потом в шалаше, потом уже домик, крошечный, какой смогли. Какие там были места! Невысокие гряды холмов, заросшие могучими ельниками, по опушкам березняки и дубравы, речушки, родники, луга с зарослями таволги. Черемуха весной, буйные волны медового запаха, потом ландыши, купальницы, орхидеи. Кое-где вырубки, которые сначала заростали земляникой, а потом малинниками. Огромные торфяные болота с черникой, брусникой и клюквой.
Папа лес любил больше всего на свете. Чтобы расширить радиус походов, у нас были велосипеды. Сначала км 10-15 по проселкам (асфальта тогда было немного), потом пешком по лесным тропам, ведя велосипед. Когда мне было трудно, папа брал мой велосипед плюс к своему. Ездили так собирать ягоды, грибы, просто на разведку, цветочки посмотреть. Никакие курорты родителям были не нужны, лес заменял все. Когда родилась сестренка, ее грузили на велосипед, и папа таскал и ее тоже. И так же потом и мою дочку брал с собой, она тоже выросла при нем в лесу. Днем ребенка клали поспать под кустом, продолжая собирать ягоды кругом. Если отдалялись, то проснувшись, ребенок поднимал вой. Приходили, кормили, и продолжали таскать по лесу.
В результате всего этого собирательства, дома всю зиму были грибы и ягоды. Дачей тоже приходилось заниматься, папа выращивал отличную смородину, ездил за саженцами в питомник, читал книжки по удобрениям. Вообще добыча пропитания своими руками было занятие перманентное, на него уходила масса времени. И если лес был обычно в радость (иногда и там бывали дикие комары-слепни как раз в ягодный сезон, или жара), то пахота в саду была в тягость. Наверно поэтому я сейчас совершенно не в состоянии заниматься садоводством. А вот дочка - с удовольствием.
Зато сбор ягод и грибов для меня счастье всю жизнь. И природа, лес, горы. Как же я все это люблю! К сожалению, места вокруг дачи сейчас пригород Москвы, все стало либо застроено, либо захвачено какими-то мутными "охот-хозяйствами". Либо испорчено огромными песчаными карьерами, это вообще караул, даже думать об этом не хочу. Сейчас правда мне проще поехать на Аляску, там то же самое, что в моем детстве, только чистое, без свалок в лесу, нетронутое, и с дорогами, чтоб добраться.
В юности папа был охотником, потом ему быстро стало жалко убивать живые существа. Но вот наблюдать за ними он обожал. И уже в моей юности каждую весну водил меня на вальдшнепиную тягу. Вальдшнеп это довольно крупный кулик, по весне вечером, в самых сумерках они вылетают над просеками и опушками в поисках пары. Они летят низко, раскрыв хвост веером, типа токуют, с характерным "хорканьем". Папа нашел места с хорошей тягой киломентрах в 3 от дачи, и мы туда ходили на вечерней зорьке. Один раз повезло, видели штук 6, обычно хорошо, если одного-двоих. Но до чего же мне это все нравилось: сумерки, закат догорает, огромная луна встает, роса на траве, умопомрачительные запахи талой воды и весны. Стоишь на прогалине, ждешь, прислушиваешься к хорканью, и вот летит, вальдшнеп "тянет" над лесом. И папа, сияющий от счастья, и его рассказы про охоту в молодости.
Папа Юра вообще очень много со мной разговаривал, и это общение мне было очень нужно. Так же как и его одобрение. Он не ругал меня, не наказывал, на это была мама, но мама быстро отходила, а вот папа мог долго огорчаться на мой счет. Главный мой грех был лень, попытки
избежать многочисленных обязанностей по дому-даче, спрятаться с книжкой, умчаться с друзьями кататься на великах, забыв о времени.
Папа же очень старался следить за тем, куда и с кем я хожу в горы. Он долго заседал в маршрутно- квалификационной комиссии, разбиравшей в частности и несчастные случаи. Друзей погибших тоже было много. И каждый мой очередной поход надо было ему описывать заранее, маршрут, группу и т.д. Были и строгие табу - никакого межсезонья, он не верил, что мы можем нормально оценивать лавинную опасность. Думаю, что один раз это меня спасло, когда я собралась в марте с тур клубом на Кавказ (пол группы погибло под лавиной). Папа меня просто не пустил, привлек маму, у которой в горах погиб старший брат. Я не рыпалась - он заведомо знал все лучше меня, через него я получала оборудование (типа его ледоруба и серебрянки), и он же давал денег, пока я не стала сама зарабатывать. Да и тогда тоже, он получал гораздо больше, и постоянно подрабатывал переводами.
Папа очень любил животных, у него, как и у деда Коли, как и сейчас у моей сестры, был талант найти подход к любой собаке или кошке. Я этого напрочь лишена, но всегда с радостью наблюдала его общение с собаками. И в старости собаки ему очень скрашивали жизнь.
А вот мой отъезд с дочкой папу огорчил. Он нас любил, понимал, что за границей нам обоим сильно лучше жить, одобрял наши решения. Но самому это было грустно. Отчасти он воспринимал наш отъезд как свою неудачу, не смог обеспечить нам нормальную жизнь. Я, как могла, пыталась объяснить про необходимость для меня занятий наукой. Мне ведь всю жизнь наука была нужна не меньше природы и леса. И это и была причина того, что даже попытавшись пару раз, я не вернулась. Мне нужно было его общение, и долгие разлуки этому сильно мешали. Он не любил разговаривать по телефону, природа-погода-собаки и все. И категорически отказывался приезжать к нам за границу, убедить его мне так и не удалось. Все, что я могла, это посылать к ним на лето в Россию дочку. Она жила с ними на даче по 1-2 месяца, ездила на велике в лес, читала русские книжки и общалась с папой. Собственно, для нее он был так же важен, как и для меня.
Как ни обидно, перестойка папу отправила на преждевременную пенсию, его работа приказала долго жить. Технические переводы тоже стали невостребованы, и в эту область хлынул поток народа, которым иначе нечем было зарабатывать. Поэтому переводы стали доставаться только по блату, которого не было. Какое-то время папа занимался общественными делами в дачном поселке, но в общем он оказался во многом на обочине новой жизни. Семья материально вполне справлялась, пенсии, заработки моей сестры, жить перебрались на дачу, где завели кучу любимых и очень хороших собак. А я сначала еще приезжала раз в год, потом раз в два, а то и реже - дел стало очень много, карьера пошла вперед, а от этого уменьшились возможности. Раньше можно было плюнуть на все и взять месяц, а тут лафа закончилась.
Один раз удалось приехать с нашими молодыми и Ланой, которой тогда было 2.5 года. Вот такие фото получились. Прожили рядом неделю, и было хорошо. Но как всегда - мало, а больше невозможно. И это расставание с родными надолго, а часто и навсегда, - мое главное сожаление в жизни.
Как и папа, я агностик. Но мне хочется верить в индейские Поля Счастливой Охоты. Где папа может сейчас гулять в окружении дюжины ушедших любимых собак, ходить на тягу, и собирать землянику в легкой тени березовой рощи.
Папа Юра был из семьи потомственных москвичей, тех, кто жил в Москве чуть не с 19-го века. Прадед-прадед был николаевским солдатом, и привез жену с Кавказа, то ли черкешенку, то ли армянку, то ли грузинку. Эта пра-пра-бабушка сказалась в нескольких поколениях вплоть до моей сестры (которую принимают за армянку). Папа же был красив изящной французской красотой, а к старости полюбил носить кепку-аэродром и стал уже кавказцем, грузинский князь с картин Пиросмани. Тонкая кость не мешала атлетизму, тренировался он много и постоянно. Бег, велосипед, лыжи, горы, и футбол, в котором он поднялся до регионального уровня, ибо благодаря феноменальной скорости реакции был отличным вратарем. Мы ходили за него болеть, и до сих пор помню, как он брал мяч в полете.
Дома он обожал читать, лежа на диване, при этом крутя в пальцах 2-кг гантелю. Когда пальцы уставали, переходил на кисть. Но вот эти часы лежания с книжкой и гантелей то в одной, то в другой руке - забыть не могу. Если я устраивалась рядом почитать, то он перебрасывал гантелю в другую руку, чтоб не задеть. Он был левша, с очень сильным доминированием левой руки. К сожалению при совке левшей пытались переучивать, типа привязывая левую руку за спиной. Ему в детстве от этого было плохо, пока он не решил стать амбидекстром. И научился работать правой почти не хуже, чем левой (но ел все-таки левой). Особенно клево было смотреть, как он рисовал. У него был талант, сохранились его блокноты с сериями рисунков в стиле Сетон-Томпсона, животные, природа, пейзажи. Будучи инженером, он прекрасно чертил, и мог двумя руками рисовать разные вещи. Это выглядело как трюк: из под каждой руки свой рисунок. Маме он рисовал плакаты для защиты диссертации. Там была органическая химия, формулы, под которые тогда почти не было трафаретов. И надо было видеть, как легко он все это рисовал, и как два рисунка из под двух рук потом сходились в один.
Самое удивительное, что у него был врожденный тремор рук, который не мешал точной работе. Будучи инженером-электронщиком, он много паял. Помню, как он чинил дома какой-то прибор, рука с раскаленным паяльником двигается к цели по синусоиде, а в последний момент четкий толчок вперед и точное попадание. По складу он был скорее гуманитарием, но при его одаренности - мог все. На работе, в почтовом ящике, занимавшемся радиолокаторами, его ценили за интуицию. Когда на очередном полигоне очередная установка отказывалась работать, его посылали на нее взглянуть и сказать, что там не так. И происходило это постоянно, чуть не раз в месяц. Обычно возвращался он довольно быстро, раз - и диагностика сделана.
Папа Юра был очень музыкален. Мать его пела чуть не с Лещенко, сам он был запевалой детского хора радио, пока голос не сломался. Хороший проигрыватель и пластинки были ему так же необходимы, как книги. Вечерами папа подрабатывал переводами, английский он освоил сам так,
что мог переводить с листа со скоростью печатания на машинке. И ювелирно выгонял ровно полторы страницы русского на страницу английского текста, как было разрешено, ведь платили за объем русского текста. Язык у него был хороший, и его ценили, периодически заваливая срочной работой по переводу технических патентов. И одно из детских воспоминаний: на проигрывателе Бранденбургские концерты, и папа подсвистывает и стучит на машинке очередной перевод. А как он подсвистывал скрипичный концерт Мендельсона!
Память у него была совершенно поразительной. Все прочитанное он запоминал, факты, даты, цифры. Учитывая, что читал он постоянно и самые разные книги, спорить с ним было крайне сложно, он очень быстро мог завести меня в тупик, где мне не хватало фактов, а у него они были всегда. Интересовало его все на свете, больше всего - история и путешествия. И он готов был бегать по книжным, налаживать связи, покупать из-под полы, лишь бы библиотека прирастала, и было, что читать. Достать он мог практически все, у него был "Один день Ивана Денисовича" и "Мастер и Маргарита" (еще журнальная версия в самодельном переплете), первые издания. Книги в нашей квартире были везде, в туалете, под диваном, в стенных шкафах, под столом и швейной машинкой. Был и Самиздат, многое было перепечатано им самим, типа “Крутого Маршрута” Гинзбург.
Папа Юра, как и многие в их горной компании, был убежденным анти-советчиком. Он старательно изучал открытые документы времен сталинских репрессий, добывал воспоминания из самиздата и редкие заграничные издания, тайком бродившие по Москве. Удивительное количество сведений можно было кстати почерпнуть из открытых источников. Cухие цифры, но при наличии интереса и логического мышления можно было очень многое уяснить насчет настоящего положения дел.
Все это папа пересказывал в компании и рассказывал мне, и он же мне объяснял необходимость держать рот на замке в общественных местах. И именно он в свое время, когда я уже училась в 57-й школе и радостно начала впадать в сионизм, долго и подробно рассказывал, что при Усатом и совке страдали все народы, а не только евреи. Он вообще стремился к балансу и всячески умерял мою восторженность, что мне несомненно шло на пользу.
Папа в целом был человеком тихим. В шумной родительской компании он спокойно отходил на задний план. Те, кто хотел с ним пообщаться, обычно приходили к нам домой. И какие там случались беседы, целые лекции по истории совка, полет мысли, я сидела в углу, затаив дух. А когда меня выгоняли спать, устраивалась в коридоре на ведрах с протертой смородиной, где все было прекрасно слышно.
Огромную роль он сыграл в моем культурном образовании. Правда любовь к классической музыке он мне привить не смог, несмотря на абонементы в консерваторию. Но некое знание живописи, истории культуры, любовь к музеям - во многом от него. И все, что я знаю про библейские сюжеты, тоже от него, я так и не дошла до самостоятельного чтения, ибо он мне все так хорошо и в красках уже рассказывал. При этом он был атеистом, к религии относился скорее скептически, но говорил, что не зная Библии, невозможно понять искусство. А вот греческую мифологию он посадил меня изучать самостоятельно по "Мифам и Легендам" Куна. Логика у него была: книжечка-то в отличие от Библии тоненькая, справишься сама.
Благодаря папе Юре, мои детство и юность прошли на даче: примерно 100 км от Москвы на западе, тогда в глухих лесах. Мне было 8 лет, когда его отец, мой любимый дед Коля, получил участок. Мы сами с нуля все строили и сажали, по началу жили в палатке, потом в шалаше, потом уже домик, крошечный, какой смогли. Какие там были места! Невысокие гряды холмов, заросшие могучими ельниками, по опушкам березняки и дубравы, речушки, родники, луга с зарослями таволги. Черемуха весной, буйные волны медового запаха, потом ландыши, купальницы, орхидеи. Кое-где вырубки, которые сначала заростали земляникой, а потом малинниками. Огромные торфяные болота с черникой, брусникой и клюквой.
Папа лес любил больше всего на свете. Чтобы расширить радиус походов, у нас были велосипеды. Сначала км 10-15 по проселкам (асфальта тогда было немного), потом пешком по лесным тропам, ведя велосипед. Когда мне было трудно, папа брал мой велосипед плюс к своему. Ездили так собирать ягоды, грибы, просто на разведку, цветочки посмотреть. Никакие курорты родителям были не нужны, лес заменял все. Когда родилась сестренка, ее грузили на велосипед, и папа таскал и ее тоже. И так же потом и мою дочку брал с собой, она тоже выросла при нем в лесу. Днем ребенка клали поспать под кустом, продолжая собирать ягоды кругом. Если отдалялись, то проснувшись, ребенок поднимал вой. Приходили, кормили, и продолжали таскать по лесу.
В результате всего этого собирательства, дома всю зиму были грибы и ягоды. Дачей тоже приходилось заниматься, папа выращивал отличную смородину, ездил за саженцами в питомник, читал книжки по удобрениям. Вообще добыча пропитания своими руками было занятие перманентное, на него уходила масса времени. И если лес был обычно в радость (иногда и там бывали дикие комары-слепни как раз в ягодный сезон, или жара), то пахота в саду была в тягость. Наверно поэтому я сейчас совершенно не в состоянии заниматься садоводством. А вот дочка - с удовольствием.
Зато сбор ягод и грибов для меня счастье всю жизнь. И природа, лес, горы. Как же я все это люблю! К сожалению, места вокруг дачи сейчас пригород Москвы, все стало либо застроено, либо захвачено какими-то мутными "охот-хозяйствами". Либо испорчено огромными песчаными карьерами, это вообще караул, даже думать об этом не хочу. Сейчас правда мне проще поехать на Аляску, там то же самое, что в моем детстве, только чистое, без свалок в лесу, нетронутое, и с дорогами, чтоб добраться.
В юности папа был охотником, потом ему быстро стало жалко убивать живые существа. Но вот наблюдать за ними он обожал. И уже в моей юности каждую весну водил меня на вальдшнепиную тягу. Вальдшнеп это довольно крупный кулик, по весне вечером, в самых сумерках они вылетают над просеками и опушками в поисках пары. Они летят низко, раскрыв хвост веером, типа токуют, с характерным "хорканьем". Папа нашел места с хорошей тягой киломентрах в 3 от дачи, и мы туда ходили на вечерней зорьке. Один раз повезло, видели штук 6, обычно хорошо, если одного-двоих. Но до чего же мне это все нравилось: сумерки, закат догорает, огромная луна встает, роса на траве, умопомрачительные запахи талой воды и весны. Стоишь на прогалине, ждешь, прислушиваешься к хорканью, и вот летит, вальдшнеп "тянет" над лесом. И папа, сияющий от счастья, и его рассказы про охоту в молодости.
Папа Юра вообще очень много со мной разговаривал, и это общение мне было очень нужно. Так же как и его одобрение. Он не ругал меня, не наказывал, на это была мама, но мама быстро отходила, а вот папа мог долго огорчаться на мой счет. Главный мой грех был лень, попытки
избежать многочисленных обязанностей по дому-даче, спрятаться с книжкой, умчаться с друзьями кататься на великах, забыв о времени.
Папа же очень старался следить за тем, куда и с кем я хожу в горы. Он долго заседал в маршрутно- квалификационной комиссии, разбиравшей в частности и несчастные случаи. Друзей погибших тоже было много. И каждый мой очередной поход надо было ему описывать заранее, маршрут, группу и т.д. Были и строгие табу - никакого межсезонья, он не верил, что мы можем нормально оценивать лавинную опасность. Думаю, что один раз это меня спасло, когда я собралась в марте с тур клубом на Кавказ (пол группы погибло под лавиной). Папа меня просто не пустил, привлек маму, у которой в горах погиб старший брат. Я не рыпалась - он заведомо знал все лучше меня, через него я получала оборудование (типа его ледоруба и серебрянки), и он же давал денег, пока я не стала сама зарабатывать. Да и тогда тоже, он получал гораздо больше, и постоянно подрабатывал переводами.
Папа очень любил животных, у него, как и у деда Коли, как и сейчас у моей сестры, был талант найти подход к любой собаке или кошке. Я этого напрочь лишена, но всегда с радостью наблюдала его общение с собаками. И в старости собаки ему очень скрашивали жизнь.
А вот мой отъезд с дочкой папу огорчил. Он нас любил, понимал, что за границей нам обоим сильно лучше жить, одобрял наши решения. Но самому это было грустно. Отчасти он воспринимал наш отъезд как свою неудачу, не смог обеспечить нам нормальную жизнь. Я, как могла, пыталась объяснить про необходимость для меня занятий наукой. Мне ведь всю жизнь наука была нужна не меньше природы и леса. И это и была причина того, что даже попытавшись пару раз, я не вернулась. Мне нужно было его общение, и долгие разлуки этому сильно мешали. Он не любил разговаривать по телефону, природа-погода-собаки и все. И категорически отказывался приезжать к нам за границу, убедить его мне так и не удалось. Все, что я могла, это посылать к ним на лето в Россию дочку. Она жила с ними на даче по 1-2 месяца, ездила на велике в лес, читала русские книжки и общалась с папой. Собственно, для нее он был так же важен, как и для меня.
Как ни обидно, перестойка папу отправила на преждевременную пенсию, его работа приказала долго жить. Технические переводы тоже стали невостребованы, и в эту область хлынул поток народа, которым иначе нечем было зарабатывать. Поэтому переводы стали доставаться только по блату, которого не было. Какое-то время папа занимался общественными делами в дачном поселке, но в общем он оказался во многом на обочине новой жизни. Семья материально вполне справлялась, пенсии, заработки моей сестры, жить перебрались на дачу, где завели кучу любимых и очень хороших собак. А я сначала еще приезжала раз в год, потом раз в два, а то и реже - дел стало очень много, карьера пошла вперед, а от этого уменьшились возможности. Раньше можно было плюнуть на все и взять месяц, а тут лафа закончилась.
Один раз удалось приехать с нашими молодыми и Ланой, которой тогда было 2.5 года. Вот такие фото получились. Прожили рядом неделю, и было хорошо. Но как всегда - мало, а больше невозможно. И это расставание с родными надолго, а часто и навсегда, - мое главное сожаление в жизни.
Как и папа, я агностик. Но мне хочется верить в индейские Поля Счастливой Охоты. Где папа может сейчас гулять в окружении дюжины ушедших любимых собак, ходить на тягу, и собирать землянику в легкой тени березовой рощи.