Чистые глазёнки-2.
Мама сказала, что когда монах умирает, его келью разряжают. Я мгновенно представила, как тело остывает в углу, а трое монахов деловито ставят лестницу и снимают с потолка и со стен звёздочку, фонарики, дождь. А то, что они вынимают патроны и обезвреживают мины - нет, в голову не пришло, я очень мирный человек. Там более, у мамы на столе лежит псалтирь, где в качестве закладки - обёртка от шоколадки «Алёнка».
На окошке у неё стоит небольшой вертепчик. Кто это сделал, спрашиваю. «Дети» - отвечает она с какой-то ленинской интонацией. Стриженные под горшок дети в косоворотках подарили маме инсталляцию: в коробке овечка из пакли, на стенки наклеен бородатый старик, фея с крылышками, принц в берете и фрагмент фантика от конфетки «Красная шапочка», крестик нарисован. Мама приколола туда же брошку из «янтаря», которая восхищала меня в детстве: внутри прозрачного цветка застыли кусочки бабушкиного яблочного варенья (не из райских яблочек, которые целиком, а из порезанных). Рядом она поставила оленя с кожаными рогами, которого прозорливый муж однажды привёз мне из командировки.
Между тем, она не сумасшедшая. Поэтому я называю это «наивным искусством».
В детстве я не владела маминым умением играть (кстати, hrivelote о себе то же пишет). У меня были скучные угрюмые куклы. Вот у сестры - другое дело, она могла их мыть, переодевать, причёсывать, красить им крошечные ногти и укладывать спать в небольшой чемоданчик, обитый изнутри красным плюшем. Но со мной они общаться отказывались, и поэтому, когда я до них добиралась, то не знала, что делать, разве только отрывала им руки, ноги и головы, складывая отдельными кучками. Иногда меняла конечности местами - и то, подсмотрев идею в образцовской «божественной комедии». Поэтому сестра говорила, что у меня борьба с вещами. Я разбирала часы, утюги, пылесос и телевизор. В 14 лет решила посмотреть, как устроен радиоприёмник. Я его вскрыла, потом не помню, а потом оказалось, что все шурупчики раскручены, а разноцветные проводки любовно сплетены в тугие косички.
Это даже наивным искусством не назовёшь. Но это мой способ играть.
Не могу спокойно пользоваться вещью, пока не пойму, что у неё внутри.
На окошке у неё стоит небольшой вертепчик. Кто это сделал, спрашиваю. «Дети» - отвечает она с какой-то ленинской интонацией. Стриженные под горшок дети в косоворотках подарили маме инсталляцию: в коробке овечка из пакли, на стенки наклеен бородатый старик, фея с крылышками, принц в берете и фрагмент фантика от конфетки «Красная шапочка», крестик нарисован. Мама приколола туда же брошку из «янтаря», которая восхищала меня в детстве: внутри прозрачного цветка застыли кусочки бабушкиного яблочного варенья (не из райских яблочек, которые целиком, а из порезанных). Рядом она поставила оленя с кожаными рогами, которого прозорливый муж однажды привёз мне из командировки.
Между тем, она не сумасшедшая. Поэтому я называю это «наивным искусством».
В детстве я не владела маминым умением играть (кстати, hrivelote о себе то же пишет). У меня были скучные угрюмые куклы. Вот у сестры - другое дело, она могла их мыть, переодевать, причёсывать, красить им крошечные ногти и укладывать спать в небольшой чемоданчик, обитый изнутри красным плюшем. Но со мной они общаться отказывались, и поэтому, когда я до них добиралась, то не знала, что делать, разве только отрывала им руки, ноги и головы, складывая отдельными кучками. Иногда меняла конечности местами - и то, подсмотрев идею в образцовской «божественной комедии». Поэтому сестра говорила, что у меня борьба с вещами. Я разбирала часы, утюги, пылесос и телевизор. В 14 лет решила посмотреть, как устроен радиоприёмник. Я его вскрыла, потом не помню, а потом оказалось, что все шурупчики раскручены, а разноцветные проводки любовно сплетены в тугие косички.
Это даже наивным искусством не назовёшь. Но это мой способ играть.
Не могу спокойно пользоваться вещью, пока не пойму, что у неё внутри.