Письмо
Время такое, душа моя, что пишешь письма на адреса, забытые лет десять назад. Более поздние - чересчур живые, фейсбук приносит фотографии, и при первом же взгляде понятно, что мне нечего сказать этим отяжелевшим мужчинам, слишком многозначительным для подлинной силы и слишком тревожным для хороших любовников. Да и не станут они слушать эльфа, оказавшегося поддельным - ведь настоящие не стареют, не толстеют и кудри их не распрямляются в отсутствие химической завивки.
Ты же помнишь меня прямоволосой, и пишу тебе я, прежняя, тому, каким ты был в ледяном марте, в самый тяжёлый год из всех моих, не считая нынешнего.
Живу я теперь очень просто. Встаю в три утра и ставлю хлеб, чтобы был к завтраку. Мама однажды сказала «тесто наощупь должно быть, как женская грудь», и более никаких рецептов, но мне, ты знаешь, хватило - каждая женщина учит дочь всего одной вещи, и мне с моей повезло.
Выхожу вынести мусор в половине четвёртого ночи, так что денег не будет, но днём нельзя, мы в тотальном карантине, чтобы не заразить окружающих гриппом, которого у нас нет, но быть может (в сети его уже назвали вирусом Шредингера, правда, хорошая шутка?). Могла бы выйти и в час, но ты понимаешь, около трёх баки вывозят со двора на улицу и у меня появляется формальный повод пройти метров на сорок больше, а это в моём положении бесценно.
Сегодня я вдохнула ночной воздух, а он горячий. Пришёл хамсин, весна заканчивается, а я её толком не видела, вот где горе. После Песаха дождей не жди, Кинерет в этом году не наполнится, а ведь осталось сантиметров тридцать. Это озеро такое с пресной водой, важное для жителей пустыни, вечно его вычерпывают до дна и всё время ждут, что однажды зимой оно всё же нальётся до краёв и тогда откроют дамбу Дгания, чтобы выпустить лишнее. Я надеялась, что это случится сейчас, и кто-нибудь меня отвезёт смотреть на воду, которую ждали двадцать восемь лет - столько ты жил ко дню, когда я в тебя влюбилась (последний раз она открылась в 1992 году). Вооот, а потом подумала-подумала, и знаешь что? да ну его нафиг. Ты девяносто второй помнишь? Гайдаровская реформа, когда жрать не стало, Югославию разорвало и многих убили, и в Карабахе столько людей, совок весь переколбасило, Грузия воевала Абхазию, Приднестровье запылало, а главное, Марлен Дитрих умерла. Вдруг не к добру эта Дгания - сейчас ещё тридцать сантиметров осталось, а смотри уже что творится.
Скоро Песах, в садике Сюзан Даляль зацветут грейпфруты и густой сладкий запах накроет маленькую площадь, на которой меня не будет. Не будет меня и на берегу, до которого мне двести двадцать метров. Но наш личный жестокий карантин закончится, останется всеобщий, когда можно выйти на сто - а значит, я выйду на перекрёсток Яркона и Трумпельдор и в просвете увижу море.
Видишь, у меня впереди большие планы, будущее определено и обещает быть лучше, чем моё настоящее - не этого ли я желала?
Не этого. Я желала никогда не стареть, любить тебя, оставаться худой, иметь свой дом и бессмертного кота. Ничего не вышло, ничего.
Вышли, вот видишь, книги, буквы, в которых мы с тобой молоды и прекрасны, как два персонажа Китано - ты со своим мечом, и я твоя кукла с крошечными ступнями, которые помещались на ладонях. Помещаются и сейчас, но не на твоих, и никто из нас о том не жалеет.
Я надеюсь, душа моя, что ты себя помнишь. Меня не нужно, обязательно помни себя, такого красивого, худого, любимого, горячего, нервного и всем чужого. Хорошо бы ты остался таким ещё где-нибудь, кроме моей памяти, которая ненадёжна (хотя я всё записала).
С тех пор по завету бро прошла целая жизнь, в которой я люблю только буквы и цифры, кота и ещё одного мужчину, на этот раз, взаимно. От нас с тобою в ней не осталось ничего, смотри-ка, даже мир, бывший для нас подложкой, рассыпался, иссохла трава - ложе наше, сгорели кипарисы и кедры - стены наши и кровля, шумные базары и площади городов наших опустели, и бесполезно спрашивать стражей, где возлюбленный мой - он в карантине, и там, где была нефть по восемьдесят, теперь она по тридцать пять.
Поэтому, прощаясь, я тебя не целую, ухожу из твоего сна ни чихнув ни кашлянув, а только нашептав на ухо ту колыбельную, из-за которой много плакала тогда, «all the pretty little horses». Проснёшься в слезах, знай, это мои.
Обнимаю длинными мытыми руками, ничего не бойся,
М.
ps. Любила. Не забудь - я забыла, а ты помни: очень тебя любила.
Из канала https://boosty.to/ketro, там по подписке будет появляться всякое, не только книжка
Кое что бывает в телеге https://t.me/ketro
Ты же помнишь меня прямоволосой, и пишу тебе я, прежняя, тому, каким ты был в ледяном марте, в самый тяжёлый год из всех моих, не считая нынешнего.
Живу я теперь очень просто. Встаю в три утра и ставлю хлеб, чтобы был к завтраку. Мама однажды сказала «тесто наощупь должно быть, как женская грудь», и более никаких рецептов, но мне, ты знаешь, хватило - каждая женщина учит дочь всего одной вещи, и мне с моей повезло.
Выхожу вынести мусор в половине четвёртого ночи, так что денег не будет, но днём нельзя, мы в тотальном карантине, чтобы не заразить окружающих гриппом, которого у нас нет, но быть может (в сети его уже назвали вирусом Шредингера, правда, хорошая шутка?). Могла бы выйти и в час, но ты понимаешь, около трёх баки вывозят со двора на улицу и у меня появляется формальный повод пройти метров на сорок больше, а это в моём положении бесценно.
Сегодня я вдохнула ночной воздух, а он горячий. Пришёл хамсин, весна заканчивается, а я её толком не видела, вот где горе. После Песаха дождей не жди, Кинерет в этом году не наполнится, а ведь осталось сантиметров тридцать. Это озеро такое с пресной водой, важное для жителей пустыни, вечно его вычерпывают до дна и всё время ждут, что однажды зимой оно всё же нальётся до краёв и тогда откроют дамбу Дгания, чтобы выпустить лишнее. Я надеялась, что это случится сейчас, и кто-нибудь меня отвезёт смотреть на воду, которую ждали двадцать восемь лет - столько ты жил ко дню, когда я в тебя влюбилась (последний раз она открылась в 1992 году). Вооот, а потом подумала-подумала, и знаешь что? да ну его нафиг. Ты девяносто второй помнишь? Гайдаровская реформа, когда жрать не стало, Югославию разорвало и многих убили, и в Карабахе столько людей, совок весь переколбасило, Грузия воевала Абхазию, Приднестровье запылало, а главное, Марлен Дитрих умерла. Вдруг не к добру эта Дгания - сейчас ещё тридцать сантиметров осталось, а смотри уже что творится.
Скоро Песах, в садике Сюзан Даляль зацветут грейпфруты и густой сладкий запах накроет маленькую площадь, на которой меня не будет. Не будет меня и на берегу, до которого мне двести двадцать метров. Но наш личный жестокий карантин закончится, останется всеобщий, когда можно выйти на сто - а значит, я выйду на перекрёсток Яркона и Трумпельдор и в просвете увижу море.
Видишь, у меня впереди большие планы, будущее определено и обещает быть лучше, чем моё настоящее - не этого ли я желала?
Не этого. Я желала никогда не стареть, любить тебя, оставаться худой, иметь свой дом и бессмертного кота. Ничего не вышло, ничего.
Вышли, вот видишь, книги, буквы, в которых мы с тобой молоды и прекрасны, как два персонажа Китано - ты со своим мечом, и я твоя кукла с крошечными ступнями, которые помещались на ладонях. Помещаются и сейчас, но не на твоих, и никто из нас о том не жалеет.
Я надеюсь, душа моя, что ты себя помнишь. Меня не нужно, обязательно помни себя, такого красивого, худого, любимого, горячего, нервного и всем чужого. Хорошо бы ты остался таким ещё где-нибудь, кроме моей памяти, которая ненадёжна (хотя я всё записала).
С тех пор по завету бро прошла целая жизнь, в которой я люблю только буквы и цифры, кота и ещё одного мужчину, на этот раз, взаимно. От нас с тобою в ней не осталось ничего, смотри-ка, даже мир, бывший для нас подложкой, рассыпался, иссохла трава - ложе наше, сгорели кипарисы и кедры - стены наши и кровля, шумные базары и площади городов наших опустели, и бесполезно спрашивать стражей, где возлюбленный мой - он в карантине, и там, где была нефть по восемьдесят, теперь она по тридцать пять.
Поэтому, прощаясь, я тебя не целую, ухожу из твоего сна ни чихнув ни кашлянув, а только нашептав на ухо ту колыбельную, из-за которой много плакала тогда, «all the pretty little horses». Проснёшься в слезах, знай, это мои.
Обнимаю длинными мытыми руками, ничего не бойся,
М.
ps. Любила. Не забудь - я забыла, а ты помни: очень тебя любила.
Click to viewИз канала https://boosty.to/ketro, там по подписке будет появляться всякое, не только книжка
Кое что бывает в телеге https://t.me/ketro