(no subject)
Есть ряд простых вещей, которые я не в состоянии полностью осознать. Эти слепые пятна я теоретически могу обдумать, но когда только пытаюсь, меня охватывает такая специальная тянущая тоска, отдающаяся в теле по-разному, от мелких холодных иголочек в затылке до жжения в желудке. Сразу понятно, что не нужно сейчас об этом. А когда? Может быть, потом, как говорил Дениска, «когда мы будем жить просторней». Когда я стану старше или когда обрету просветление, съем всё-таки кислоты или просто погода чуть переменится, и кровь научится ровно перетекать во мне, сообразно кругам кровообращения, которые мы в школе рисовали двумя карандашами, синим и красным.
В дурных книжках принято обозначать незначительность чужого бытия фразой «жил человек и умер». Вот это я очень хорошо понимаю - мужика с пятого этажа вынесли или старушка из соседнего подъезда перестала появляться во дворе. Всякие случайные люди заканчивают своё существования, а я это мельком отмечаю. И не то, чтобы я их обесценивала, но на свете по-честному есть только три жизни. Первая - моя, вторая разделена на моих близких, а третью живёт всё остальное человечество. Конечность одной семимиллиардной составляющей этой третьей жизни меня не пугает - уж извините ради бога. Другое дело, те, кто рядом, я их люблю и всё такое. Но речь не о них, а только о первой и третьей, или, если вы запутались, обо мне и о семи миллиардах.
Мы сейчас не об эгоизме, и не о том, что я дурачок. Нет, речь о жестком физиологическом барьере, который я не в состоянии преодолеть. То есть разумная и начитанная я не способна телом осознать, что моя нежная взлелеянная жизнь абсолютно равна любой другой из семи миллиардов. Этот очевидный факт принят только на уровне рассудка.
Ведь все эти люди существуют, только когда я о них думаю. А я, я-то живу каждый день. Открываю глаза - и уже живу, уже на меня обрушивается поток ощущений, которые я впитываю всем телом, и вот он, мой мизинец, которым я провожу по шершавой простыне, холодной металлической спинке кровати, по тёплой кошкиной шерсти. Добираюсь до собственных тонких волос, и чувствую уже не только пальцами, но и кожей головы. А ещё я при этом чувствую чуть онемевшим правым плечом, замёрзшей пяткой, с которой сползло одеяло, животом, на котором лежу, и всем вообще. Это не говоря о том, что слышу и вижу. Потом эмоции - я, допустим, грустна с похмелья, или мне весело, что есть мальчик А, мужчина Б, женщина В и котик Г, а также я вроде бы вчера не доела творожок с коричневым сахаром, и попозже предстоит поехать по поводу новой книжки.
И всё это ещё до того, как я перевернусь набок.
Как вы понимаете, я не могу допустить, что одна семимиллиардная старушка, умершая вчера, была настолько живой. Потому что иначе меня сначала затошнит от сострадания, а потом и от ужаса, - что я однажды, как она… и мир после этого не схлопнется, не свернётся в точку и не угаснет, а будет подло просыпаться, сонно гладя миллиардами пальцев шершавую простыню, прохладную спинку кровати и тёплую кошкину шерсть.
В дурных книжках принято обозначать незначительность чужого бытия фразой «жил человек и умер». Вот это я очень хорошо понимаю - мужика с пятого этажа вынесли или старушка из соседнего подъезда перестала появляться во дворе. Всякие случайные люди заканчивают своё существования, а я это мельком отмечаю. И не то, чтобы я их обесценивала, но на свете по-честному есть только три жизни. Первая - моя, вторая разделена на моих близких, а третью живёт всё остальное человечество. Конечность одной семимиллиардной составляющей этой третьей жизни меня не пугает - уж извините ради бога. Другое дело, те, кто рядом, я их люблю и всё такое. Но речь не о них, а только о первой и третьей, или, если вы запутались, обо мне и о семи миллиардах.
Мы сейчас не об эгоизме, и не о том, что я дурачок. Нет, речь о жестком физиологическом барьере, который я не в состоянии преодолеть. То есть разумная и начитанная я не способна телом осознать, что моя нежная взлелеянная жизнь абсолютно равна любой другой из семи миллиардов. Этот очевидный факт принят только на уровне рассудка.
Ведь все эти люди существуют, только когда я о них думаю. А я, я-то живу каждый день. Открываю глаза - и уже живу, уже на меня обрушивается поток ощущений, которые я впитываю всем телом, и вот он, мой мизинец, которым я провожу по шершавой простыне, холодной металлической спинке кровати, по тёплой кошкиной шерсти. Добираюсь до собственных тонких волос, и чувствую уже не только пальцами, но и кожей головы. А ещё я при этом чувствую чуть онемевшим правым плечом, замёрзшей пяткой, с которой сползло одеяло, животом, на котором лежу, и всем вообще. Это не говоря о том, что слышу и вижу. Потом эмоции - я, допустим, грустна с похмелья, или мне весело, что есть мальчик А, мужчина Б, женщина В и котик Г, а также я вроде бы вчера не доела творожок с коричневым сахаром, и попозже предстоит поехать по поводу новой книжки.
И всё это ещё до того, как я перевернусь набок.
Как вы понимаете, я не могу допустить, что одна семимиллиардная старушка, умершая вчера, была настолько живой. Потому что иначе меня сначала затошнит от сострадания, а потом и от ужаса, - что я однажды, как она… и мир после этого не схлопнется, не свернётся в точку и не угаснет, а будет подло просыпаться, сонно гладя миллиардами пальцев шершавую простыню, прохладную спинку кровати и тёплую кошкину шерсть.