txt
…не город - чаша, чаша из розоватого камня, которую я всю жизнь наполняла любовью, от первой, до нынешней. Всё, что не сбылось с ними - всё случилось, всё, оказывается, существует: и половина жизни, которую мы могли прожить вместе, и дети, которые могли родиться, и просто долгие бестревожные ночи, когда не нужно в полусне и ознобе ждать будильника, чтобы встать и разъехаться по домам. Она никуда не исчезла - вся эта любовь, казалось, бесплодно вылитая на мостовые, вся она собрана по капле и сохранена в городе… нет, в чаше из дымчато-розового камня.
Горечь, впрочем, тоже никуда не делась, и тоже сейчас при мне, в стакане из самого обычного зеленоватого стекла. Там отстаивается знание, что я часто принимала за нежность грамотное использование; что страсть насыщает тело и оставляет голодной кожу; что я совершаю ошибку каждый раз, когда говорю «я с этим справлюсь».
Мне теперь всё время снятся долгие сны, будто один любимый мужчина умирает, а другой оказывается живым. Идёт рядом со мной, и лицо его неуловимо меняется, взгляд у него твой, а подбородок, как у тебя, и только голос остаётся прежним, низкий и ласковый голос моей любви. Мы идём, и нас окружают знаки всех прошлых любовей, - высокая росная трава, через которую он когда-то переносил меня на руках, летучие белые занавески из его комнаты, невыводимый запах лака, витавший в съёмной квартире той осенью, - и ещё какие-то незнакомые приметы, которые мне только предстоит запомнить. Потом он исчезает, и я спрашиваю, "где же N", а мне отвечают - "ты пришла одна".
Среди печалей возраста мне известна такая: человек начинает знать, что он будет чувствовать завтра. Не делать, - случиться по-прежнему может многое, а постоянны в моей жизни только головные боли, - но чувствовать. Что бы ни произошло, остался довольно маленький диапазон эмоций, которые можно себе позволить (не считая НЗ на случай бедствий): аккуратные порции скуки, раздражения, веселья, вожделения и тоски. Большего уже не надо, печень слабовата.
А сейчас я будто живу с завязанными глазами, каждый раз протягиваю руку и не знаю, на чём сомкнутся мои пальцы - на тёплом камне или на холодном стекле. Знаю только, что будет чисто, сильно и несовместимо с ленивым любопытством, которое так давно стало главным поводом прикасаться к миру, что я думала - навсегда.
И ещё. В моих силах смешать всё снова и получить безопасно-слабенький раствор любви, пригодный для жизни, такой, что не отравит, но и не осчастливит. И это единственное из происходящего, пугающее меня, - до тоскливых слёз, - что мне не хватит стойкости чувствовать, как сейчас.
Горечь, впрочем, тоже никуда не делась, и тоже сейчас при мне, в стакане из самого обычного зеленоватого стекла. Там отстаивается знание, что я часто принимала за нежность грамотное использование; что страсть насыщает тело и оставляет голодной кожу; что я совершаю ошибку каждый раз, когда говорю «я с этим справлюсь».
Мне теперь всё время снятся долгие сны, будто один любимый мужчина умирает, а другой оказывается живым. Идёт рядом со мной, и лицо его неуловимо меняется, взгляд у него твой, а подбородок, как у тебя, и только голос остаётся прежним, низкий и ласковый голос моей любви. Мы идём, и нас окружают знаки всех прошлых любовей, - высокая росная трава, через которую он когда-то переносил меня на руках, летучие белые занавески из его комнаты, невыводимый запах лака, витавший в съёмной квартире той осенью, - и ещё какие-то незнакомые приметы, которые мне только предстоит запомнить. Потом он исчезает, и я спрашиваю, "где же N", а мне отвечают - "ты пришла одна".
Среди печалей возраста мне известна такая: человек начинает знать, что он будет чувствовать завтра. Не делать, - случиться по-прежнему может многое, а постоянны в моей жизни только головные боли, - но чувствовать. Что бы ни произошло, остался довольно маленький диапазон эмоций, которые можно себе позволить (не считая НЗ на случай бедствий): аккуратные порции скуки, раздражения, веселья, вожделения и тоски. Большего уже не надо, печень слабовата.
А сейчас я будто живу с завязанными глазами, каждый раз протягиваю руку и не знаю, на чём сомкнутся мои пальцы - на тёплом камне или на холодном стекле. Знаю только, что будет чисто, сильно и несовместимо с ленивым любопытством, которое так давно стало главным поводом прикасаться к миру, что я думала - навсегда.
И ещё. В моих силах смешать всё снова и получить безопасно-слабенький раствор любви, пригодный для жизни, такой, что не отравит, но и не осчастливит. И это единственное из происходящего, пугающее меня, - до тоскливых слёз, - что мне не хватит стойкости чувствовать, как сейчас.