Иосиф Герасимов "Сказки дальних странствий" (1977)
Ио́сиф Абра́мович Гера́симов (1922 - 1991) - советский писатель, участник войны, писал романтические книги в манере шестидесятников о жизни позднесовектской интеллигенции. Его книги похожи на раннего Василия Аксенова, хотя он сам из более старшего поколения.
Пишет интересно ,читается легко.
.
По роману Иосифа Герасимова «Радости земные» (и его же сценарию) о послевоенной жизни в Кишинёве режиссёром Сергеем Колосовым в 1988 году был поставлен одноимённый художественный фильм.
И. Герасимов написал также сценарии к кинокартинам «Пять дней отдыха» (Мосфильм, 1969), «Улица без конца» (Беларусьфильм, 1972), «Старые долги» (Киностудия им. Горького, 1979), «Предел возможного» (Мосфильм, 1984), «Время сыновей» (Мосфильм, 1986), и «Стук в дверь» (Мосфильм, 1989)
.
подростковая повесть "Сказки дальних странствий" - о моряках советского торгового флота, романтическим стилем похожа на "Апельсины из Марокко"
Написано неплохо.Есть в сети.
.
отрывок под катом
.
До сих пор я не знаю, что такое море, хотя познание его стало моей профессией; до сих пор во мне нет уверенности, правильно ли я избрал свой путь, хотя порой кажется - иначе не могло и быть, потому что с детства мне объяснили: три четверти мира состоит из океанов, а суша слишком ограниченное пространство для человека, потому-то те, кто истинно любил свободу, покидали берега, чтоб увидеть беспредельность простора, узнать, неповторимую его суровость, умиротворение покоя, закалить себя в терпении и утвердить прочную уверенность - никогда не сдаваться перед стихией.
.
Все это я усвоил с детства, свято поверив в рассказы отца.
Но сейчас я должен сам все оцепить, сам решить, верен ли мой путь, потому что при ближайшем рассмотрении картина оказалась по той, какой представлял я ее на расстоянии, да, пожалуй, и не обнаружилось никакой картины, а вместо нее возник поток будничных дней и событий: ведь если на войне как на войне, то в море как в море…
.
- Только за одного удава тебя надо было списать, - сказал Юра. - Я бы списал.
- Ты бы списал, - согласился я.
- Ну вот, а он тебя пожалел…
.
Когда Юра волновался, он все время поправлял тонким указательным пальцем очки.
Вообще-то очкам он придавал особое значение; у него их было не менее десятка в разных оправах, и он менял их иногда по два раза в день, - это называлось у него «переодеться»; в течение дня он так часто прилаживал их, что к вечеру его топкий, скошенный в левую сторону пос, расщепленный короткой вмятиной на кончике, краснел, и тогда Юра вынужден был его припудривать.
На пароходе все считали, что мы друзья; сначала этому удивлялись, потому что штурманы и пассажирские помощники редко дружат.
.
- И за велосипедные гонки вокруг бассейна тебя бы тоже надо было списать, - сказал он.
- Конечно, - согласился я. - И за ракеты.
- Ну уж, за ракеты! - воскликнул Юра. - Тут вопроса нет.
- Конечно, никакого вопроса нет…
.
Если бы он напомнил мне об этом самом удаве при других обстоятельствах, мы бы наверняка поссорились - я терпеть не мог, чтоб мне об этом напоминали, - но сейчас я не стал задираться, сейчас я покорно соглашался с Юрой…
.
А вообще-то, если уж говорить всерьез, то в истории с этим удавом виноват и Нестеров, хотя об этом никто и не догадывается.
У него в каюте жил крокодил, небольшой, пожалуй, с полметра, еще молоденький - они ведь растут очень долго.
Нестеров привез его с собой на наш пароход с сухогруза, и жил этот крокодил у него в ящике, а иногда Нестеров запускал его в раковину с водой.
.
Очень забавное было это животное, хотя Нестеров даже не дал ому имени, но вот из-за этой твари он пользовался особым расположением товарищей и, конечно же, наших девочек.
Вообще его считали истинным моряком; в нем и впрямь было что-то от старых шкиперов - загадочная угрюмость, особый прищур глаз, который возникает у тех, кто долго бывает на тропическом солнце, да ко всему этому Нестеров еще курил прямую вересковую трубку, набивая ее душистым кэпстеном.
.
Когда я увидел удава, медленно обвивающего своим радужным телом тонкую коричневую шею индийца, я сразу подумал: «Вот что мне нужно!»
.
Индиец даже не торговался. У него горели от счастья воспаленные глаза, когда я отсчитывал ему деньги - сущую мелочь. Удав оказался покорным.
Мы уложили его в большую клетчатую сумку, и индиец помог мне донести его до трапа.
.
Вахтенный даже и не спросил, что я такое несу, - мало ли что можно купить на Цейлоне, да и вообще вахтенному было не до меня, он изнывал от липкой, удушливой жары.
Я достал у артельщика ящик из-под консервов и оборудовал для змея уютное гнездышко под раковиной, почти как у Нестерова, где жил его крокодил.
Честно говоря, спать мне было трудновато: удав все время шевелился и шуршал своей шкурой.
Утром я напоил его молоком и пошел на вахту.
Тут-то все и случилось.
.
Ну откуда мне было знать, что индийцы опаивают этих демонстрационных змей наркотическим пойлом, от которого они становятся вялыми и покорными; возможно, продавший мне удава, что-то и объяснил, он много говорил дорогой, но я не понимал его языка…
.
Мой змей за ночь отошел, а молоко, наверное, совсем привело его в порядок, он легко выбрался из каюты и пополз по палубе прямиком в бухгалтерию - там всегда двери настежь и яркий свет.
Бухгалтерские девчонки подняли такой визг, что пожарный чиф объявил тревогу.
.
Бедного удава били струей из огнетушителя, поливали из шланга, потом боцман догадался приволочь рыболовецкую капроновую сеть, да и то, пока тащили змея к борту, он успел ее порвать, и вообще натворил дел: поломал в бухгалтерии стулья, два арифмометра и начисто изгадил квартальный отчет, - но, может быть, все это сделал не он, может быть, всё покалечили те, кто его ловил, - ботом на тварь легче всего спихнуть.
И не имели они права его топить.
.
Дело не в том, что я за него заплатил, это пустяки, хотя все-таки тоже деньги, но я успел ему дать имя - Гоша, это в пику Нестерову за то, что тот не посмел назвать по-человечески крокодила, - а если у твари есть имя, то с ней нужно обращаться не так грубо.
.
Я, конечно, пытался это объяснить на командирском совещании, но разве можно что-нибудь доказать таким несерьезным людям, как моряки!
Я все вытерпел: их улыбки, переходящие в сардонический хохот, полную сарказма речь старпома, - все это было пустяком по сравнению с одним-единственным словом Нестерова, брошенным, как бы ненароком, сквозь зубы, сжимавшие мундштук трубки: «Факир».
Я сразу оценил, что это значит.
А значило это - мне влепили кличку, и теперь от нее ни за какие коврижки не отделаешься, даже если перейдешь на другой пароход; кличка на флоте - страшное дело, потому что каким бы ты ни был моряком, но если тебя зовут не по фамилии или по должности, а по кличке, то ты словно бы человек более низкого сорта, в чем-то пожизненно проштрафившийся.
И, поняв все это, я тут же решил: вот чего я Нестерову никогда не прощу.
.
Да, я не мог терпеть никакого напоминания об истории с удавом, по сегодня для Юры сделал исключение, сегодня я ему все прощал, и он мог дотошно составлять список моих прегрешений, потому что речь сейчас шла не обо мне, а о Луке Ивановиче.
Утром в Сиднее капитан уходил с «Чайковского».
.
Мы шли Тасмановым морем, ветер дул небольшой, балла три, на горизонте собирались бурые, предзакатные облака, а само море было густо-фиолетовое, покрытое нежным перламутровым налетом, и пахло оно здесь талыми снегами, - может быть, этот запах долетал из Южного океана, из зоны айсбергов, а может быть, он мне просто причудился, это бывает: то вдруг почувствуешь хвойный запах лесов в открытом океане, то распаханной пашни или любой иной запах земли, по которой тайно, даже не сознаваясь себе, тоскуешь.
.
Мы стояли на своем любимом местечке на корме, возле пустого флагштока, тут всегда было свободно, даже в хорошую погоду, и можно было поболтать на досуге.
.
Я смотрел, как проплывали над морем два могучих странствующих альбатроса, они летели за нами уже третьи сутки; правда, вчера утром я решил - это другие птицы, они сменяются, ведь ночью, когда была моя вахта, их не было видно, а я не знал, где они ночуют, но тут убедился - это все те же птицы, я различил на каждой из них маленькие особые приметы: у одного альбатроса на белой груди была желтая подпалинка, а у второго необычно отливал золотистым налетом темно-коричневый верх крыльев.
.
Птицы плавно и торжественно плыли в воздухе за кормой, иногда, вырываясь вперед, долетали до полубака, и было видно, как опускали вниз то левую, то правую растопыренную лапку, чтобы сделать поворот, или сразу выбрасывали обе вниз и, так притормаживая, недвижно застывали над морем, и ни одно перо не вздрагивало на их крыльях.
.
Я смотрел на этих молчаливых птиц; я никогда еще не слышал, как они кричат.
Ребята говорили: это самая терпеливая птица, она не вопит, даже когда ей бывает больно.
Я смотрел на полет альбатросов, слушал Юру, а сам все время думал о Луке Ивановиче.
.
Ведь, по сути дела, это мой первый капитан, я начинал с ним на «Перове», а потом в силу обстоятельств оказался, здесь на «пассажире» «Чайковском», и вот сейчас нам предстоит расстаться.
Лука Иванович сойдет, а на мостик придет другой, и хорошо это будет для меня или плохо, я не знаю.
Честно говоря, я не мог понять: жаль мне, что Лука Иванович уходит, или нет?
Во мне давно жило тайное желание перемен, да оно, говорят, у всех почти возникает, кто долго плавает, по вместе с тем перемены и страшили: ведь как ни было сложно с Лукой Ивановичем, но я к нему привык, а вот сработаемся ли мы с новым капитаном - это еще вопрос.
И Юру это заботило да и всех в экипаже.
.
- Что было хорошо с Лукой Ивановичем - он нас не трогал, - сказал Юра. - Он ничего не понимал в пассажирской службе и не трогал.
- Конечно, - согласился я. - В пассажирской он ничего не понимал, поэтому он тебя сделал помощником.
.
Это был ответный удар, и Юра сразу же оценил его.
Дело в том, что Юра только второй год плавает и прибыл к нам не из мореходки, а с дипломом «иняза» - переводчиком, или, точнее, как пишут в судовой роли, администратором, и ходить бы ему в этой должности годков пять, а тут пришел на турбоход «Чайковский» Лука Иванович, узнал перед выходом в море, что отдел кадров не обеспечил нас пассажирским помощником, и сразу же решил: назначить на эту должность Юрия Тредубского - парень молодой, освоит, не на мостике вахту держать.
Впрочем, в словах Юры была и своя правда: Лука Иванович плавает тридцать два года, он настоящий сухогрузник и на «пассажира» попал не по своей воле… Новый капитан ждал час в Сиднее, он прилетел туда самолетом.
.
- Ну да, он сделал меня помощником, - подтвердил Юра, - но ведь никого другого назначить было нельзя. - Он надменно посмотрел на альбатроса.
.
Птица висела над кормой, и глаза ее были безразличными.
.
- Привет, мальчики!
- Привет, - сказал я, не оборачиваясь.
- Привет, - сказал Юра. - Давно тебя ждали.
- Я не ждал, - сказал я.
- Конечно, - согласилась Нина. - Ты и так знал, что я приду.
.
Это было сущей правдой: стоило нам с Юрой в свободную минутку выйти на корму, как и Нина появлялась там; впрочем, на судне привыкли видеть нас троих вместе… Когда шло увольнение на берег, как правило, нас записывали в одну группу, в кино и на собраниях мы садились рядом.
.
Мне никогда не нравились девушки такого типа, как Нина; не нравилась ни их подчеркнутая строгость, ни постоянно присутствующая на лице надменность,
Нина всегда была при форме, волосы гладко зачесаны назад, руки у нее были длинные, и она любила держать их впереди себя, сложив ладонь к ладони, словно для молитвы.
Юра как-то объяснил мне: пассажиры-англичане любуются этой ее внешней строгостью, она им очень по душе.
.
Но я-то не пассажир, и наблюдать рядом с собой невозмутимый взгляд, хоть его и посылали большие серо-голубые глаза, - правда, к ним еще надо было пробиться сквозь этот взгляд, - слушать ровный голос, в котором довольно часто звучали назидательные нотки, было мне явно ни к чему, однако я смирился, признал право Нины на товарищество, и для этого имелась серьезная причина:
Нина была женой Леши Курганова, моего лучшего друга, который плавал сейчас на «Перове»..
.
Пишет интересно ,читается легко.
.
По роману Иосифа Герасимова «Радости земные» (и его же сценарию) о послевоенной жизни в Кишинёве режиссёром Сергеем Колосовым в 1988 году был поставлен одноимённый художественный фильм.
И. Герасимов написал также сценарии к кинокартинам «Пять дней отдыха» (Мосфильм, 1969), «Улица без конца» (Беларусьфильм, 1972), «Старые долги» (Киностудия им. Горького, 1979), «Предел возможного» (Мосфильм, 1984), «Время сыновей» (Мосфильм, 1986), и «Стук в дверь» (Мосфильм, 1989)
.
подростковая повесть "Сказки дальних странствий" - о моряках советского торгового флота, романтическим стилем похожа на "Апельсины из Марокко"
Написано неплохо.Есть в сети.
.
отрывок под катом
.
До сих пор я не знаю, что такое море, хотя познание его стало моей профессией; до сих пор во мне нет уверенности, правильно ли я избрал свой путь, хотя порой кажется - иначе не могло и быть, потому что с детства мне объяснили: три четверти мира состоит из океанов, а суша слишком ограниченное пространство для человека, потому-то те, кто истинно любил свободу, покидали берега, чтоб увидеть беспредельность простора, узнать, неповторимую его суровость, умиротворение покоя, закалить себя в терпении и утвердить прочную уверенность - никогда не сдаваться перед стихией.
.
Все это я усвоил с детства, свято поверив в рассказы отца.
Но сейчас я должен сам все оцепить, сам решить, верен ли мой путь, потому что при ближайшем рассмотрении картина оказалась по той, какой представлял я ее на расстоянии, да, пожалуй, и не обнаружилось никакой картины, а вместо нее возник поток будничных дней и событий: ведь если на войне как на войне, то в море как в море…
.
- Только за одного удава тебя надо было списать, - сказал Юра. - Я бы списал.
- Ты бы списал, - согласился я.
- Ну вот, а он тебя пожалел…
.
Когда Юра волновался, он все время поправлял тонким указательным пальцем очки.
Вообще-то очкам он придавал особое значение; у него их было не менее десятка в разных оправах, и он менял их иногда по два раза в день, - это называлось у него «переодеться»; в течение дня он так часто прилаживал их, что к вечеру его топкий, скошенный в левую сторону пос, расщепленный короткой вмятиной на кончике, краснел, и тогда Юра вынужден был его припудривать.
На пароходе все считали, что мы друзья; сначала этому удивлялись, потому что штурманы и пассажирские помощники редко дружат.
.
- И за велосипедные гонки вокруг бассейна тебя бы тоже надо было списать, - сказал он.
- Конечно, - согласился я. - И за ракеты.
- Ну уж, за ракеты! - воскликнул Юра. - Тут вопроса нет.
- Конечно, никакого вопроса нет…
.
Если бы он напомнил мне об этом самом удаве при других обстоятельствах, мы бы наверняка поссорились - я терпеть не мог, чтоб мне об этом напоминали, - но сейчас я не стал задираться, сейчас я покорно соглашался с Юрой…
.
А вообще-то, если уж говорить всерьез, то в истории с этим удавом виноват и Нестеров, хотя об этом никто и не догадывается.
У него в каюте жил крокодил, небольшой, пожалуй, с полметра, еще молоденький - они ведь растут очень долго.
Нестеров привез его с собой на наш пароход с сухогруза, и жил этот крокодил у него в ящике, а иногда Нестеров запускал его в раковину с водой.
.
Очень забавное было это животное, хотя Нестеров даже не дал ому имени, но вот из-за этой твари он пользовался особым расположением товарищей и, конечно же, наших девочек.
Вообще его считали истинным моряком; в нем и впрямь было что-то от старых шкиперов - загадочная угрюмость, особый прищур глаз, который возникает у тех, кто долго бывает на тропическом солнце, да ко всему этому Нестеров еще курил прямую вересковую трубку, набивая ее душистым кэпстеном.
.
Когда я увидел удава, медленно обвивающего своим радужным телом тонкую коричневую шею индийца, я сразу подумал: «Вот что мне нужно!»
.
Индиец даже не торговался. У него горели от счастья воспаленные глаза, когда я отсчитывал ему деньги - сущую мелочь. Удав оказался покорным.
Мы уложили его в большую клетчатую сумку, и индиец помог мне донести его до трапа.
.
Вахтенный даже и не спросил, что я такое несу, - мало ли что можно купить на Цейлоне, да и вообще вахтенному было не до меня, он изнывал от липкой, удушливой жары.
Я достал у артельщика ящик из-под консервов и оборудовал для змея уютное гнездышко под раковиной, почти как у Нестерова, где жил его крокодил.
Честно говоря, спать мне было трудновато: удав все время шевелился и шуршал своей шкурой.
Утром я напоил его молоком и пошел на вахту.
Тут-то все и случилось.
.
Ну откуда мне было знать, что индийцы опаивают этих демонстрационных змей наркотическим пойлом, от которого они становятся вялыми и покорными; возможно, продавший мне удава, что-то и объяснил, он много говорил дорогой, но я не понимал его языка…
.
Мой змей за ночь отошел, а молоко, наверное, совсем привело его в порядок, он легко выбрался из каюты и пополз по палубе прямиком в бухгалтерию - там всегда двери настежь и яркий свет.
Бухгалтерские девчонки подняли такой визг, что пожарный чиф объявил тревогу.
.
Бедного удава били струей из огнетушителя, поливали из шланга, потом боцман догадался приволочь рыболовецкую капроновую сеть, да и то, пока тащили змея к борту, он успел ее порвать, и вообще натворил дел: поломал в бухгалтерии стулья, два арифмометра и начисто изгадил квартальный отчет, - но, может быть, все это сделал не он, может быть, всё покалечили те, кто его ловил, - ботом на тварь легче всего спихнуть.
И не имели они права его топить.
.
Дело не в том, что я за него заплатил, это пустяки, хотя все-таки тоже деньги, но я успел ему дать имя - Гоша, это в пику Нестерову за то, что тот не посмел назвать по-человечески крокодила, - а если у твари есть имя, то с ней нужно обращаться не так грубо.
.
Я, конечно, пытался это объяснить на командирском совещании, но разве можно что-нибудь доказать таким несерьезным людям, как моряки!
Я все вытерпел: их улыбки, переходящие в сардонический хохот, полную сарказма речь старпома, - все это было пустяком по сравнению с одним-единственным словом Нестерова, брошенным, как бы ненароком, сквозь зубы, сжимавшие мундштук трубки: «Факир».
Я сразу оценил, что это значит.
А значило это - мне влепили кличку, и теперь от нее ни за какие коврижки не отделаешься, даже если перейдешь на другой пароход; кличка на флоте - страшное дело, потому что каким бы ты ни был моряком, но если тебя зовут не по фамилии или по должности, а по кличке, то ты словно бы человек более низкого сорта, в чем-то пожизненно проштрафившийся.
И, поняв все это, я тут же решил: вот чего я Нестерову никогда не прощу.
.
Да, я не мог терпеть никакого напоминания об истории с удавом, по сегодня для Юры сделал исключение, сегодня я ему все прощал, и он мог дотошно составлять список моих прегрешений, потому что речь сейчас шла не обо мне, а о Луке Ивановиче.
Утром в Сиднее капитан уходил с «Чайковского».
.
Мы шли Тасмановым морем, ветер дул небольшой, балла три, на горизонте собирались бурые, предзакатные облака, а само море было густо-фиолетовое, покрытое нежным перламутровым налетом, и пахло оно здесь талыми снегами, - может быть, этот запах долетал из Южного океана, из зоны айсбергов, а может быть, он мне просто причудился, это бывает: то вдруг почувствуешь хвойный запах лесов в открытом океане, то распаханной пашни или любой иной запах земли, по которой тайно, даже не сознаваясь себе, тоскуешь.
.
Мы стояли на своем любимом местечке на корме, возле пустого флагштока, тут всегда было свободно, даже в хорошую погоду, и можно было поболтать на досуге.
.
Я смотрел, как проплывали над морем два могучих странствующих альбатроса, они летели за нами уже третьи сутки; правда, вчера утром я решил - это другие птицы, они сменяются, ведь ночью, когда была моя вахта, их не было видно, а я не знал, где они ночуют, но тут убедился - это все те же птицы, я различил на каждой из них маленькие особые приметы: у одного альбатроса на белой груди была желтая подпалинка, а у второго необычно отливал золотистым налетом темно-коричневый верх крыльев.
.
Птицы плавно и торжественно плыли в воздухе за кормой, иногда, вырываясь вперед, долетали до полубака, и было видно, как опускали вниз то левую, то правую растопыренную лапку, чтобы сделать поворот, или сразу выбрасывали обе вниз и, так притормаживая, недвижно застывали над морем, и ни одно перо не вздрагивало на их крыльях.
.
Я смотрел на этих молчаливых птиц; я никогда еще не слышал, как они кричат.
Ребята говорили: это самая терпеливая птица, она не вопит, даже когда ей бывает больно.
Я смотрел на полет альбатросов, слушал Юру, а сам все время думал о Луке Ивановиче.
.
Ведь, по сути дела, это мой первый капитан, я начинал с ним на «Перове», а потом в силу обстоятельств оказался, здесь на «пассажире» «Чайковском», и вот сейчас нам предстоит расстаться.
Лука Иванович сойдет, а на мостик придет другой, и хорошо это будет для меня или плохо, я не знаю.
Честно говоря, я не мог понять: жаль мне, что Лука Иванович уходит, или нет?
Во мне давно жило тайное желание перемен, да оно, говорят, у всех почти возникает, кто долго плавает, по вместе с тем перемены и страшили: ведь как ни было сложно с Лукой Ивановичем, но я к нему привык, а вот сработаемся ли мы с новым капитаном - это еще вопрос.
И Юру это заботило да и всех в экипаже.
.
- Что было хорошо с Лукой Ивановичем - он нас не трогал, - сказал Юра. - Он ничего не понимал в пассажирской службе и не трогал.
- Конечно, - согласился я. - В пассажирской он ничего не понимал, поэтому он тебя сделал помощником.
.
Это был ответный удар, и Юра сразу же оценил его.
Дело в том, что Юра только второй год плавает и прибыл к нам не из мореходки, а с дипломом «иняза» - переводчиком, или, точнее, как пишут в судовой роли, администратором, и ходить бы ему в этой должности годков пять, а тут пришел на турбоход «Чайковский» Лука Иванович, узнал перед выходом в море, что отдел кадров не обеспечил нас пассажирским помощником, и сразу же решил: назначить на эту должность Юрия Тредубского - парень молодой, освоит, не на мостике вахту держать.
Впрочем, в словах Юры была и своя правда: Лука Иванович плавает тридцать два года, он настоящий сухогрузник и на «пассажира» попал не по своей воле… Новый капитан ждал час в Сиднее, он прилетел туда самолетом.
.
- Ну да, он сделал меня помощником, - подтвердил Юра, - но ведь никого другого назначить было нельзя. - Он надменно посмотрел на альбатроса.
.
Птица висела над кормой, и глаза ее были безразличными.
.
- Привет, мальчики!
- Привет, - сказал я, не оборачиваясь.
- Привет, - сказал Юра. - Давно тебя ждали.
- Я не ждал, - сказал я.
- Конечно, - согласилась Нина. - Ты и так знал, что я приду.
.
Это было сущей правдой: стоило нам с Юрой в свободную минутку выйти на корму, как и Нина появлялась там; впрочем, на судне привыкли видеть нас троих вместе… Когда шло увольнение на берег, как правило, нас записывали в одну группу, в кино и на собраниях мы садились рядом.
.
Мне никогда не нравились девушки такого типа, как Нина; не нравилась ни их подчеркнутая строгость, ни постоянно присутствующая на лице надменность,
Нина всегда была при форме, волосы гладко зачесаны назад, руки у нее были длинные, и она любила держать их впереди себя, сложив ладонь к ладони, словно для молитвы.
Юра как-то объяснил мне: пассажиры-англичане любуются этой ее внешней строгостью, она им очень по душе.
.
Но я-то не пассажир, и наблюдать рядом с собой невозмутимый взгляд, хоть его и посылали большие серо-голубые глаза, - правда, к ним еще надо было пробиться сквозь этот взгляд, - слушать ровный голос, в котором довольно часто звучали назидательные нотки, было мне явно ни к чему, однако я смирился, признал право Нины на товарищество, и для этого имелась серьезная причина:
Нина была женой Леши Курганова, моего лучшего друга, который плавал сейчас на «Перове»..
.