Дмитрий Быков. Открытое письмо Дмитрия Быкова Михаилу Горбачеву (1995 года):
Дмитрий Львович Быков вообще человек неумный, хотя и с кипучим темпераментом.
А тут еще пошла чистая достоевщина "Пусть миру провалиться ,а мне чаю пить!"
***
Дорогой Михаил Сергеевич!
Я Вас люблю.
Пишу это письмо, чтобы, во-первых, поздравить Вас с десятилетием перестройки, официально отсчитываемой от апрельского пленума, а во-вторых, поблагодарить.
В наше время стало хорошим тоном разделываться с Вами походя: подогревает безнаказанность.
Ваш стенобитный преемник еще может рявкнуть, а Вы человек толерантный.
Пренебрежение Вам чаще всего высказывают ничтожества, которые Вам же всем обязаны.
Пищу не для того, чтобы бросить вызов общественному мнению: оно сделало для меня куда меньше Вашего, а потому интересует меня сейчас в последнюю очередь.
С любовию народной Вам везло недолго, и, ежели Вдуматься, только время Вашей популярности и было еще сравнительно пристойным.
Во времена недолгой славы программы "Взгляд", во дни радостных надежд и первых разрешений, между властью и обществом как будто возникла гармония... пока Вас не стали подкусывать, пользуясь Вашим же дозволением и словно нащупывая границу, дальше которой Ваше терпение не простирается.
"Тут все и кончилось".
*
Ей-Богу, есть в этом что-то судьбоносное: чем меньше Вас любят, тем хуже живут.
Объяснение я могу предложить только одно: Вы - наше последнее заблуждение, последний приступ эйфории.
С тем большим остервенением Вас топтали, когда отрезвели. А я всю жизнь не в кассу. Любил и люблю.
В Ваши (в наши!) времена бытовал каламбур: перестройка должна начинаться с себя самой. Начну с себя, поскольку Вы нас этому научили, став первой жертвой собственного либерализма.
Так вот: поскольку Вы провозгласили приоритет интересов личности, позвольте пару слов о моих приоритетах.
Я принадлежу едва ли не к самому гнилому поколению в российской истории: мы были до такой степени развращены двойной моралью, что сакральных понятий у нас практически не оставалось.
Вы, несомненно, помните волну сюжетов о детском зверстве - еще в прессе застойного образца: это зверство было прямым следствием того, что говорилось одно, думалось другое, а делалось третье.
Последствия мы и посейчас еще расхлебываем, получив вместо искусства - тотальную иронию, а вместо мировоззрения - вялый стеб.
*
Выбор мой в те времена был небогат: либо голый цинизм с последующим алкоголизмом, либо правоверные иллюзии с последующим похмельем.
Как раз эти правоверные иллюзии я, подобно опоздавшему шестидесятнику, питал весьма надолго.
Когда меня потравливали в школе за домашность, книжность, толстость и полупринадлежность к пресловутому национальному меньшинству, я искренне полагал, что в этом есть сермяжная правда.
Тогда считалось, что если вся рота идет в ногу, а один не в ногу, то надо непременно пройти по нему.
Помню блаженное чувство отмщенности и гордости за фамилию на премьере быковского "Чучела": при Вас на какой-то момент (дальше никогда не бывает) в обществе утвердилась мысль, что если все идут в ногу, а один не в ногу, - в любом случае неправы все.
Ну вот, вообразите мою жизнь, если бы не Вы. К теперешним двадцати семи годам в тогдашнем СССР был бы я младшим корреспондентом отдела коммунистического воспитания (где и начинал) и писал бы о доярках.
*
Я успел это застать.
Я выезжал бы в командировки для ознакомления с гущей жизни и расспрашивал несчастных работяг, с трудом сдерживающих желание меня послать, что они чувствуют, ночь напролет самозабвенно обсуждая решения XXX съезда КПСС.
О, вечный ужас, вечный мрак!
Еще я пописывал бы стишки, и мне бы их благополучно заворачивали такие же, как я, неудачники, но уже на следующей ступени падения: полуспившиеся литконсультанты, искренне ненавидящие пишущий молодняк.
К сорока годам я издал бы первую книжку в серии "Молодые голоса": в аннотации к ней говорилось бы, что я воспеваю трудовые будни нашего современника. Один раз я съездил бы в Болгарию, на Золотые Пески, и заслуженно презирающей меня жене купил бы дубленку.
*
Понимал бы я, что происходит со мной и страной?
Едва ли.
Куда мне до моих умных собратьев, которые, судя по их теперешним заявлениям, с пеленок ненавидели тоталитаризм и вместо "Агу!" говорили "Молчать не могу!".
Честно Вам признаюсь: не токмо что о Ленине, а и о Сталине до известного возраста я думал без содрогания, объясняя все советские трагедии отрыжками, издержками и советологическими передержками.
Какой там Гумилев, какой Гроссман!
Я очень не любил бы диссидентов, а они меня.
Борец и конспиратор из меня, как из Вас Ельцин.
Не люблю подполья, не люблю фрондерства и пухлых, растрепанных ксероксов, выдаваемых на одну ночь пухлыми, растрепанными людьми (о подлинной правозащите сейчас речи нет).
Двух станов не боец, ни рыба ни мясо, классический лишний человек (им-то всего и хуже при тоталитаризме: борец хоть знает, зачем живет), я искал бы легальных путей выживания.
*
С детства отказываюсь признавать, что чем человеку хуже, тем он лучше.
А на пути приспособленчества, как мы с Вами знаем, не замараться невозможно.
Так что Ваш покорный слуга, если б не перестройка (сейчас у меня уже две книжки стихов и на подходе третья), мог являть собою крайне непривлекательное зрелище: фрондирующий маргинал и розовый приспособленец равно отвратительны.
Проболтался бы всю жизнь цветком в проруби - я ведь и сейчас ни в одной обойме, любые обоймы рано или поздно употребляются для стрельбы.
*
Мы очень быстро забыли, от какого маразма были избавлены благодаря свободе слова.
Мне, разумеется, возразят: на эту свободу я и мне подобные купились.
Нам дали оптимальные условия для наших профессиональных занятий, зато страну ввергли в пучину бедствий.
Раньше других это понял Андрей Синявский, которого я тоже прочел благодаря Вам (не то мои сведения о нем ограничивались бы набором цитат из книги Н. Яковлева "ЦРУ против СССР"). Он очень рано осознал главное: что хорошо для него плохо для общества.
Мы вредны для своей страны - пора, пора признать это. Я поэт, мое место в канаве, - Ахматова, кажется?
Ну, оптимизируем прогноз: в Канаде.
*
Но не тут.
Как только страна начинает исповедовать ценности отдельно взятой творческой личности - тут уж пиши пропало.
Стоит ли свобода слова всего этого кошмара, нищих толп в подземных переходах, Приднестровья и Самащек, Тбилиси и Вильнюса?
Ну, разумеется, не стоит.
Но своя рогожа чужой рожи дороже.
Где нам было тогда предугадать, какой деструкцией, каким запойным разрушительством отзовется наша захлебывающаяся вольность?
Какой рев - подземный, подлинно адский, утробный - будет ответом на наше эйфорическое "Говори"?!
*
Меня отчасти оправдывает то, что и я за эту свободу расплачиваюсь.
Слава Богу, не так, как население окраин или как голодающие беженцы (хотя дамоклов меч висит над каждым, и это ощущение вечной незащищенности тоже прямое следствие свободы: любишь кататься - люби и переворачиваться вместе с саночками).
Грех жаловаться, но если вдуматься - я не очень счастливый человек, дорогой Михаил Сергеевич.
Вы думаете, я благополучен? - неправда. Мои эссе проходят в печать, жестоко обдирая себе бока.
Номенклатура поменялась, и вместо доярочных соцсоревнований на первые полосы повылезли ночные оргии мадам Моисеева, - овчинка выделки не слаще. Амплуа критика невостребовано. Народ резко охладел к печатному слову.
Редкий нувориш, сволочь тупорылая, не использует всякий случай, чтобы ткнуть меня в мою же ненужность и обозвать человеком второго сорта.
Я зарабатываю на хлеб свой в поте пера своего, трудясь во многих изданиях и сочиняя порою такую дрянь, такую дрянь!
*
Мой читатель, средний городской интеллигент, зачастую не имеет средств, чтобы купить мои стремительно дорожающие издания, которые к тому же лопаются - даже без треска, с каким-то уныло-покорным звуком: плям-плям-плям...
Презентационные хроники, рекламные заметки да указания, где купить мыло того единственного сорта, которым нынче бонтонно мыться.
Перед читателем стыдно, верите, нет?
Поневоле вспомнишь Ильича: свобода в буржуазной прессе невозможна, как немыслима свобода от денежного мешка. (Я-то от этого мешка вполне свободен: у меня его не было и нет.)
А все же у меня хватает трезвости поклониться Вам в ноги: всем хорошим в этих временах мы обязаны Вам.
А все издержки, ударившие прежде всего по народу, - исключительно вина народа.
Серьезно.
Помните, был такой стих у кого-то из немецких антифашистов, еще Камбурова пела: как все было бы хорошо, если б не люди!
Без всякой иронии говорю: населяй нашу страну одна интеллигенция - перестройка бы удалась,
Мы себя худо-бедно прокормим, тем более что во всем цивилизованном мире не народ кормит интеллигенцию, а давно наоборот: наука движет миром, а грубый ручной труд может посчитаться уважаемым только у нас, где вечно обожествляются страдания и неудобства.
*
Интеллигенция ведь легко прикармливается.
Мы бы вполне столковались с Вами на идее социализма с человеческим лицом.
Возвращение политзаключенных, уход из Афганистана, Сахаров в Кремле, потом тихо начала бы вводить рынок с Вашей осторожной тактикой "Две шаги налево, две шаги направо", любо-мило!
Полный поворот кругом на тормозах.
Вам пришлось бы уйти так или иначе, но уйти достойно: мавр сделал свое дело, мавр может гулять смело.
Так нет же!
Народ у нас таков, что с поразительной радостью подхватывает все деструктивные тенденции.
Гвозди - серебро, кувалда - золото.
Бабах!
Не успела эта наша свобода слова свить себе гнездо в родных Палестинах - тут же раздувается, например, национализм, которого интеллигенция совсем не любит - ей при ее национальном составе любить его решительно не с руки.
Сепаратизм на Украине, национальная гордость в Таджикистане, приватизация воздушного пространства над городом Кислоплюйском Ногузадерищенской области...
Я думаю, дело вот в чем: Вашими усилиями самоуважение интеллигенции резко поднялось.
*
Ее допустили к кормилу и прибавили корму.
А народ у нас не любит, чтобы интеллигенция себя уважала, и тоже хочет себя уважать.
Оснований же для этого у него минимум - разве что национальная принадлежность.
Вы гордитесь мозгами и этой вашей, как бишь ее, свободой: так мы же будем происхождением!
Вы хотите перемен: так мы же подхватим эту идею и пойдем громить, устраивая вольницу, упраздняя закон и выпуская наружу все дурные инстинкты, до той поры сдерживаемые всеобщим заморозком.
Истерическая деструкция овладела умами, новое время востребовало нового лидера, и возник Борис Николаевич, тоже никогда не вспоминающий, кто извлек его из Свердловска.
*
Он стал делать себе имя на борьбе с привилегиями.
Молчал бы он тогда, ей-Богу, об этих привилегиях!
Ведь пришли его люди втрое нахапали!
Потом он на лету стал подхватывать всякую разрушительную идею, спорол свою позорную чушь насчет берите независимости, сколько унесете... - а там все ясно.
Мне страшная мысль приходит на ум: если бы Вы тогда, в октябре восемьдесят седьмого, поддержали его на Пленуме, - как знать, может, сегодня Грозный был бы цел...
А ежели серьезно, оказалось, что страной вроде нашей нельзя долго управлять либеральными методами.
*
Интеллигенции у власти делать нечего - и это главная иллюзия, которой мы лишились.
Ведь та же Ваша пресловутая речь без бумажки умиляла только поначалу.
Расплывчатость и многословие - не без оснований, кстати, - вам тут же принялись ставить в вину. Здесь вообще больше любят немногословных и мрачных: что ехал-ехал - не свистел, а как наехал - артобстрел.
Решительные действия любят. Мотивировки третьестепенны: лишь бы был страдалец, молчун, решительный и склонный к авралам.
Сперва завяжет всех узлом, потом этот узел разрубит.
И так - пока все, из кого потенциально возможно завязать узел, не окажутся изрублены до состояния лапши.
*
На самом деле история развивается не по спирали.
Она - качели.
Есть эпоха титанов и тиранов, эпоха борьбы с собой во имя коллектива, толпы.
Смиряй себя молитвой и постом, никакой связи без брака, люби революцию.
Эта эпоха порождает великих борцов, любящих смирение и самоограничение как категории национальной жизни: эти люди способны на великие дела, но с ними чаю не попьешь.
Потом человечеству надоедает: идет оттепель, Ренессанс, приоритет интересов личности...
Все это вырождается в торгашество, в индивидуализм, рынок и промышленную революцию.
После чего неравенство надоедает, происходит новый переворот, большой террор образца 1793 и 1917 годов - так и идет, разве что в средствах умерщвления противников наблюдается некоторый прогресс в сторону их меньшей ритуальности и громоздкости, своего рода гуманизация, прости, Господи. Блажен тот, кому достается промежуток, зазор, переходный период.
Вот перестройка и была такой паузой, страшно сжатой во времени.
*
Прокрути мне кто-нибудь ускоренной переметкой эти десять лет - честное слово, я бы рехнулся: от крайности до крайности - "он и ахнуть не успел, как на него медведь насел".
Вместо маразма - торжествующий цинизм, вместо официоза - пошлость, вместо партийного пресса - диктат массового вкуса...
Переползая из одного болота в другое, из издержек равенства в издержки свободы, всего десяток лет задержались мы на пограничной кочке, когда казалось, что у народа и личности могут быть общие идеалы. АН нет.
*
Толпа называется народом лишь в ходе перемен: потом она опять - стадо.
Ужасные вещи я пишу, да?
Но ничего не поделаешь: нет и не может быть компромисса между личностью и толпой (властью и единицей, народом и интеллигенцией).
Нельзя управлять страной, руководствуясь идеалистическими либеральными ценностями.
Иногда я думаю: почему основной коллизией перестройки стала коллизия русско-еврейская?
Еще Розанов усматривал в ней зерно главных противоречий в мировой истории.
Вечной завистью чужака завидую я всем, кто стоит на твердой почве абсолютной истины, - а без них куда же: разреженного воздуха свободы человек толпы не выдерживает.
*
Признаемся: евреи, вечно гонимые, вечно лишенные государственности, никак не вписываются в общинный, основательный русский менталитет, приверженный твердым ценностям.
России государственность подавай - одиночкам государственность невыносима в любых ее проявлениях.
У массы нет чувства ответственности: она вечно будет творить кумира, а потом валить на него, выискивая себе религиозные, мистические и иные внеличностные оправдания.
Ни-ког-да интеллигент и толпа ни о чем не договорятся (интеллигент может быть русским, а толпа - еврейской, это неважно).
В одну телегу впрячь неможно табун и трепетную лань. Историю вершат титаны, толпы, моногамные одноверпы, плоские люди, делатели вещей.
*
Мы - не делатели.
Мы - думатели, сомневатели, мутители воды.
Вы взяли нашу сторону, попытавшись защитить одиночек и растопить каменный лед всеобщей обязаловки, априорной вины каждого перед всеми.
Но кратковременная наша победа оборачивается для народа катастрофой: подхватив наши лозунги, он тут же заменяет их более компактным "Долой", каковую программу немедленно осуществляет.
И виноваты у него оказываемся мы.
Нечего надеяться, что социальным путем можно хоть что-нибудь изменить в нашем положении: когда открываем первую в жизни книжку - обязаны знать, на что идем.
Нам хорошо - всем плохо.
Народу даже не надо особого благоденствия: он увидит, что нам плохо, - и сразу решит, что ему хорошо.
Я выбираю свой крошечный клан и готов за это расплачиваться: очень может быть, что откат, ужесточение цензуры и могучая дубиноголовая государственность действительно необходимы.
Но поддерживать их не мне. Честнее признать свою вредоносность, делать, что предназначено, и расплачиваться за это.
Спасибо за то, что благодаря Вам я понял все эти закономерности.
*
И отказался от последних иллюзий относительно согласия народа и личности, государства и интеллигента, плахи и головы.
Трудно, трудно, знаете.
Думаю, в почву упираюсь, а на самом деле в воздухе вишу.
Бывает, отчаяние накатит вот именно метафизическое. Жизнь становится несносна, как небо Атланту: не держу.
То есть держу на чистом самолюбии.
Вы начали процесс, отнявший у общества ряд гипнозов, без которых оно не живет.
Не всякий может существовать с жизнью лицом к лицу: остальным нужен посредник.
Или уж по крайней мере конкретный виновник.
Эту нишу - нишу человека, с которого Все Началось, - заняли Вы. Это тяжкий крест, и не Вы его выбрали, но, думаю, знали на что шли.
*
В Карабахе я слышал одинаково бурную ругань в Ваш адрес на армянской и азербайджанской сторонах.
Две деревни, разбуженные очередным ночным обстрелом, - одна карабахская, другая приграничная азербайджанская, наотрез отказывались искать собственную долю вины в происходящем, хотя в каждой деревне укрывали боевиков от стоявших в Карабахе союзных частей.
Из двуязычной ругани, которую я там слушал две ночи подряд, только одно слово было мне знакомо и понятно: Горбачев.
*
Вы теперь за всех виноваты.
У Юрия Буйды есть рассказ "Рита Шмидт Кто Угодно": о немецкой девочке, которая осталась в Кенигсберге после войны и попала на воспитание к двум сестрам-садисткам.
И били ее, и насиловали, и унижали слито возможно.
Так вот, эта девочка говорит единственному любящему ее человеку, что должен быть Кто-то, на Кого все можно свалить.
Кто угодно, берущий на себя бремя всей вины и открытый всем возмездиям.
Этот Кто-то, по Буйде, и есть Бог в безбожной стране.
Не Демиург, не карающий Творец, не Вседержитель, управляющий судьбами, - Конкретный Виновник, Ответчик За Всех.
Боже меня упаси от подобных параллелей, но что должен быть кто-то, добровольно принявший на себя крест Главного Виноватого, - в этом я убежден.
Для миллионов темных и мрачных людей Вы - первопричина их бедствий.
Чего еще надо?
Кланяюсь Вам и за это.
Ваш Дмитрий БЫКОВ
https://ru-bykov.livejournal.com/4018786.html