мечта о загранице
Во второй половине двадцатого века не было в России мечты прекраснее и слаще, чем мечта о загранице, о настоящей западной цивилизации.
Америке как стране - и Америке как эстетике, как о мире, где все устроено красиво и здраво,.
Это был мир, где восхитительно длинные автомобили покупали за деньги, а не за десять лет очереди,
где армия не унижалась нищетой,
где газеты и политики спорили, а не одобряли в едином порыве,
где собственность была священной, а не сначала запретной, а потом украденной,
где интеллигенция могла нарушать правила,
где женщины боролись за право раздеться,
где было лучшее на свете кино и лучшая на свете музыка,
где труд и успех были связаны, а не так, что ты сначала копай канаву от забора и до обеда, а потом бросай лопату и иди жечь забор,
где на пьедестале стояла свобода слова,
где люди не были равны, но имелось в виду, что в идеале они должны быть равными
и где не было зашкаливающей доброты, но волкодав был прав, а людоед - нет.
***
И можно было только мечтать - то ли о том, что мы сами здесь заведем - обустроим! - такую жизнь, то ли о том, что мы вспомним, как жили когда-то, добезцаря, и прибавим к тому потерянному раю еще кое-что хорошее: Элвиса, джаз, Бьюики, фильмы Серджио Леоне или Сэма Пекинпа, джинсы-виски и восхитительную конституционную формулу: стремление к счастью.
Куда же все это сгинуло.
***
Россия двадцать первого века смотрит на тот же мир, которому она еще так недавно поклонялась, которым она так восхищалась - как на цирк уродов.
Что это за покоряющие города блатные дегенераты, и почему им теперь разрешено грабить и крушить все вокруг,
что это за слабоумные активисты, целующие сапоги этим блатным и становящиеся на колени,
что это за полиция, равнодушно глядящая на пир мародерства, а то и сама бух на колени перед разбойниками,
что это за религия вечной вины перед сомалийскими мигрантами, гетто-рецидивистами и небинарными трансгендеристами,
да что же это за стыдобища такая - на том самом месте, где были когда-то генерал Паттон, президент Рейган и длинный автомобиль со встроенным холодильником.
И где было право раздеться, там теперь право на паранджу.
И где было право поспорить, там теперь соревнование в извинениях.
И где была борьба за равенство с большинством, там теперь превосходство меньшинства.
И где была собственность, там теперь разбитая витрина.
И где был волкодав в широкой шляпе и с винчестером, там теперь хохочущий, изрисовывающий стены, избивающий со всей толпой одного несогласного людоед.
И никакого стремления к счастью.
Только фемоптика, травма и колониальное угнетение голодающих детей Германии, становись на колени, слышь, ты, становись на колени.
Что могла бы ответить Россия такому западному миру, сошедшему с ума, такой Америке, потерявшей все то, что мы любили, о чем мы мечтали?
У Пушкина все написано.
Ты нам не государь.
Ты, дядюшка, вор и самозванец.
***
Интересно вспоминать, что протесты 70-х в Штатах в СССР скептически воспринимали, но все же это не было такой наглостью и таким абсурдом.
***
Во всей этой (премерзкой) истории радует ровно один момент: как феерично поела говна старая демшиза.
Как долго она нам втирала про величие и непостижимость заокеанского эталона,
про святость собственности,
про то, что не нам-лапотникам, результатам тысячелетнего рабства и отрицательной большевистской селекции, сомневаться в правильности американского образца и иметь мнение о каких-то его там "недостатках".
Дикое расслоение и беднеющий рабочий класс? Зато "хорошие темпы роста и первое место по ВВП в мире" (уже нет).
Гей-парады и пропаганда перверсий? Зато "свобода слова и собраний" (уже нет).
Грета? Зато... вот тут уже механизм выдачи компенсаций начал сбоить.
А сейчас половина её самоустранилась и невнятно мемекает, половина же раскрылась по полной:
оказывается, всё это время они призывали россиян любить ужасную колониалистско-расистскую державу;
оказывается, собственность свята, только если её хозяин Ходорковский;
оказывается, старая демшиза любит Америку не за то, что в ней (пока ещё!) хорошо и хоть как-то работает, а за худшее, что в ней есть.
**************************************************************
Сейчас невозможно предсказать последствия американских протестов, однако очевидно: сотни тысяч их участников глубоко уверены, что их страна находится на пороге больших перемен.
На этом фоне большинство реакций в российском публичном пространстве выглядят как мутный, бесконечно повторяющийся дурной сон, из которого не получается выбраться.
Либеральные публицисты и прокремлевские медиа, в местном контексте вроде бы представляющие разные полюса, сливаются в общем хоре гибели Запада, обличения политкорректности и грубых расистских шуток.
Девять лет назад популярный автор оппозиционной "Новой газеты" Юлия Латынина опубликовала статью, в которой связывала грядущий крах "леволиберальной" Европы с всеобщим избирательным правом, которым пользуются невежественные иммигранты и бедняки, и рекомендовала поскорее от него отказаться.
Но после гибели Джорджа Флойда во все той же "Новой газете" появился текст все той же Латыниной, атакующий политкорректных левацких погромщиков и обнаглевшие расовые меньшинства.
Причины постсоветского расизма (в том числе и социального - ненависти к бедным и неуспешным) часто принято искать в советских травмах: эмигрировавшие на Запад или оставшиеся здесь представители старшего поколения интеллигенции воспринимали любые разговоры о расовом угнетении и социальном неравенстве в Америке и Западной Европе как воспроизводство официального советского идеологического языка.
****
Советская культурная индустрия брежневских времен произвела и растиражировала несколько канонических образов “Европы”, но большинство из них были фикцией, порожденной литературой девятнадцатого века и заимствованной из книг Александра Дюма, Жюля Верна, Артура Конан Дойля, Джерома К. Джерома и тому подобных “классических” авторов.
Представления о более поздней социальной динамике серьезно отличались от реальных процессов, переживаемых послевоенными европейскими обществами. Один из таких важных процессов, не замеченных советскими людьми, - это в буквальном смысле меняющееся лицо западноевропейских обществ вследствие демографических изменений, о которых не упоминалось даже в официальном агитпропе.
Понятие массовой трудовой иммиграции было незнакомо советскому населению, жившему в условиях закрытых границ
Структурную нишу низкооплачиваемых рабочих-иммигрантов здесь занимали выходцы из сельской местности и из неславянских республик, работавшие в городах более экономически развитой европейской части СССР.
Вокруг этих внутренних мигрантов создавались стереотипы (например, “лимита”); нередко они подвергались дискриминации - но масштаб этих явлений все же был относительно скромным ввиду жестких административных ограничений, регулировавших передвижение людей.
В то же самое время, 1970-е были временем “правого поворота” в советской интеллигенции.
Разочарованные отсутствием каналов конвертации своего культурного капитала в материальный, большинство диссидентов брежневской эпохи увлеклись возрождением народной (русской или “местной”) культуры, религии, идеями “меритократического” общественного неравенства и экономического либерализма.
Учитывая доминирование таких взглядов, неудивительно, что позже, обнаружив этническое разнообразие “Запада”,
бывшие советские граждане с готовностью восприняли консервативные клише о ленивых иностранцах, разрушающих гармоническую, белую и процветающую “Европу”, существовавшую лишь в их воображении.****
С этим антисоветским мотивом связан и другой, подхваченный уже новым поколением российской интеллигенции - кричащий диссонанс между реальным и воображаемым Западом.
Воображаемый Запад, представляющий собой торжество социальной гармонии и безотказно работающих демократических институтов, в последние годы все чаще подвергается атакам тревожной реальности, связанной с ростом неравенства и подъемом несистемных протестных движений, как справа, так и слева.
Америка находится в центре воображаемого Запада и своим существованием придает ему качество космоса, идеального и желаемого порядка вещей, к которому неизбежно движется весь остальной несовершенный мир.
Удивительно, но магия концепции "транзита" к демократии, серьезно дискредитированная на глобальном уровне, в России в значительной степени сохраняет свою силу.
И ничто так не подрывает эту идею американского космоса, как социальный взрыв после убийства Флойда, который беспощадно доказывает, что расовая дискриминация - не пережиток прошлого, подлежащий исправлению через просвещение и демократическое участие (как это, собственно, и предполагает "политкорректность"), но проблема, заложенная в самом фундаменте американского общества.
Протесты в Америке напоминают о том, что внутри самой совершенной демократии есть вечный чужой, который никогда не может стать равным
- а значит, ставит под вопрос саму реальность политического равенства в рамках этой системы.
Нервная реакция российской либеральной публики на самом деле связана с тревогой за цельность своей картины мира - то есть с пугающим чувством, что "внутри твоей гармонии играют на гармонии", как когда-то пел Егор Летов.
И для мифологии либеральной интеллигенции, и для арсенала кремлевской пропаганды две реальности - российская и американская (и шире западная) - должны противостоять друг другу.
И если в первой версии - это конфликт западного демократического космоса и российского авторитарного хаоса, то во второй, напротив, преимущества российской стабильности должны познаваться в сравнении с летящим в пропасть западным обществом.
Однако запущенный пандемией кризис впервые сделал возможным допущение, что на самом деле мы все - и в России, и в Америке - живем в рамках одной сложной и противоречивой реальности.
Реальности, обнажившей в последние месяцы социальное неравенство, безответственность и жадность элит, полицейское насилие и пороки политических систем, которые становятся явными и все больше вызывают протест тех слоев общества, которые прежде сохраняли пассивность.
Чувство, что все мы являемся частью одной истории, бесконечно далекой от завершения, пугает и заставляет цепляться за старые знакомые идеологические фигуры тех, кто привык ощущать твердую почву под ногами.
В своей книге "Времени больше нет" публицист Патрик Смит описывает кризис американской политической системы через ломку ее отношений с идеей истории. Главным американским мифом на протяжении двух столетий было представление о том, что история с ее революционными катаклизмами и социальной дисгармонией осталась в Старом свете, тогда как по другую сторону Атлантики созданы обещанные в библейском откровении новая земля и новые небеса.
Американская демократия и ее институты не только рациональны, но представляют собой воплощенное божественное совершенство, вечный и несокрушимый град на холме.
Америка, воплощающая собой конец истории, несет эту благую весть несовершенному миру, разрушая авторитарные режимы и утверждая демократию.
Мысль о том, что ее собственная политическая система может оказаться несовершенной и превратится в препятствие на пути к осуществлению другого, лучшего социального порядка, является главным вызовом американской идее.
Сегодняшние протесты, которые уже открыто связываются некоторыми с "концом американского эксперимента", касаются не только скрытого расизма в полиции.
. Возможно, на наших глазах Америка в эти дни окончательно перестает быть застывшим образом "конца истории" и должна заставить внешних наблюдателей изобретать пока неизвестные альтернативы существующему порядку вещей.***
В происходящих в рамках Большого Запада процессах есть особый источник кайфа.
Это реакция широких слоев вестернианцев на происходящее.
Для них их привычный центр Pax Americana, их привычного мира - в лучшем случае не то что они представляли.
В худшем - идет куда-то по адресу.
Люди много лет строившие свою идентичность, назидательность, метрику для измерения мира, эталоны свободы и т д исключительно на англоязычном мире - пребывают в лучшем случае в состоянии рядовых членов многих компартий мира после XX съезд КПСС.
Это в лучшем.
Множество просто пребывают в тихом искреннем офигевании.
***
почему протесты против расизма в Америке во многих случаях вызвали расистскую реакцию и в России, и у россиян, живущих за рубежом.
***
Законодательная отмена рабства в Америке произошла в 1865 году, то есть почти одновременно с отменой крепостного права в России (1861).
Крепостничество - или, как часто его называли, «холопство» - при всем разнообразии его форм было тем же рабством,
но с той существенной разницей, что рабами были не темнокожие, привезенные из Африки, а свои, христиане.
В 1859 году, то есть накануне отмены крепостного права, на 67 миллионов жителей России приходилось 23 миллиона крепостных рабов.
При этом самая высокая их концентрация приходилась на центральные районы России - до 28%, на Украине их было не более 17%
. Важно, что российское рабство не имело никакой расовой окраски, а потому его последствия, казалось, могли быть преодолены вне всякой антропологии «чужести».
***
На деле люди протестуют не против того, что случилось двести или пятьсот лет назад, а против того, что происходит сейчас.
Если домовладелец в США имеет черную кожу, то его состояние в 10 раз ниже, чем состояние домовладельца с белой кожей (17,600 против 171,000 долларов). Медианный доход черного домохозяйства на 60% ниже белого; безработица среди черных на 20% выше; черные вдвое чаще не имеют медицинской страховки; и наконец, черные умирают от коронавируса почти вдвое чаще (это данные CNN от 3 июня).
Кто-то из черных и бедных людей думает об исторических корнях такого неравенства, большинству до этого дела нет.
****
Отчасти можно сказать ,что BlackLivesMatter в России случился в 1917 году. Это события одного порядка.
Но события 1917 года, и Февраль и (в меньшей степени) Октябрь, были проявлениями более общего и, на мой взгляд, великого движения российской политики. Его обычно называют народничеством; это не самое удачное слово, но другого не нашлось. Народничество - это целый комплекс идей и действий: тут анархизм и его великие философы Бакунин и Кропоткин, и заговоры народовольцев и эсеров, которые привели к террору конца XIX - начала XX века, и разные мистические идеи, (хлысты и тд), тут и сам Лев Толстой.
Так вот BlackLivesMatter следует за русской народнической мыслью, перекладывая ее на американский лад.
Это народники сказали первыми: бородатые крестьяне тоже люди, их жизни важны, они достойны такого же сочувствия и защиты, как люди других сословий, или большего, потому что им хуже.
В России эта простая, но дорогостоящая идея столкнулась с таким же сопротивлением и насилием, с каким сталкивалась борьба черных граждан Америки за равенство с белыми.
Сравнение русских крепостных и черных рабов давно было а может и остется важным приемом политической борьбы.
В 1913 году Ленин написал небольшую статью «Русские и негры» - он сам называл это «странным сопоставлением».
По его словам, русские крепостные и американские рабы были освобождены хоть и одновременно, но разными способами.
Рабы получили свободу в результате кровопролитной войны, крепостные - в ходе мирных реформ.
Поэтому итоги освобождения в двух странах были разными: «на русских осталось гораздо больше следов рабства, чем на неграх», считал Ленин.
Заметьте эту мысль, сегодня ее назвали бы русофобской, но будущий вождь не стеснялся в выражениях.
***
Ленин давал своему наблюдению парадоксальное объяснение: больше следов рабства на русских осталось не вследствие чрезмерного насилия (в конце XX века мы привыкли к такой мысли, отсюда невероятная популярность теорий травмы), а вследствие чересчур легкого, даром доставшегося освобождения.
Так что в 1913 году Ленин полагал, что освободительные реформы в России задержали гражданскую войну, которую он считал необходимой.
Для того, чтобы расы или сословия действительно перемешались друг с другом, нужно большое насилие, считал Ленин; без гражданской войны тут не обойтись.****
Октябрьская революция 1917 года в значительной мере была отложенным восстанием крепостных,
о чем свидетельствует особая мстительность в насилии по отношению к «образованным» и «благополучным» слоям населения,
которая сопровождалась все той же идеологией радикального отрицания «общечеловеческого» - морали, права, культуры и т.д.
Место универсального теперь должны были занять пролетарская мораль, пролетарское право, пролетарская культура, отменяющие всеобщее как доминантное.
***
Именно в этом контексте становится понятным, почему лозунг «Все жизни имеют значение» прочитывается как расистский и почему для протестующих так важно утвердить в качестве ответного девиза лозунг «Черные жизни имеют значение».
Значимость именно черной жизни, жизни тех, чье равенство не признается, должна быть выделена из общего контекста.
****
Когда-то Антонио Грамши заметил, что любое господство в обществе не может опираться целиком только на насилие, но должно предполагать и согласие населения этому насилию подчиняться.
Именно такое согласие ложится в основу того, что он называл гегемонией, предполагавшей усвоение угнетенными той системы ценностей и той картины мира, что вырабатывала культура доминантной группы.
Бунт потомков вчерашних крепостных в России лежал вне зоны влияния русской культуры, не доходившей до этих социальных слоев:
он не просто разворачивался вне форм любой культурной гегемонии, но был обращен в том числе и против самой культуры, которая ассоциировалась с классовым врагом.
только спустя какое-то время, когда власть большевиков утвердилась, начался этап конструирования новой культурной гегемонии в рамках советского классицизма и соцреализма, сопровождавшейся культом классической русской литературы, которая заняла в этом причудливом образовании совершенно особое место.
В России сложилась парадоксальная ситуация, проявления которой не изжиты и сегодня.
С одной стороны, советское общество уничтожило наследие многовекового неравенства,
с другой стороны, Российская интеллигенция (а речь в основном идет о ней) видит в протесте западных движений за эмансипацию меньшинств повторение «варварства» и того самого пугающего «бунта потомков крепостных рабов»,
https://mbk-news.appspot.com/sences/rossiya-udobnyj-obraz/?fbclid=IwAR2mYNGtbBwkdbMRIXULQMIJX_UJbIwSWh805zWYvNvvgjxs-GXb3QAByvs
https://www.colta.ru/articles/society/24752-mihail-yampolskiy-blm-universalnyy-gumanizm-i-giperidentichnosti
https://www.facebook.com/spandaryan/posts/3129445177076279
Америке как стране - и Америке как эстетике, как о мире, где все устроено красиво и здраво,.
Это был мир, где восхитительно длинные автомобили покупали за деньги, а не за десять лет очереди,
где армия не унижалась нищетой,
где газеты и политики спорили, а не одобряли в едином порыве,
где собственность была священной, а не сначала запретной, а потом украденной,
где интеллигенция могла нарушать правила,
где женщины боролись за право раздеться,
где было лучшее на свете кино и лучшая на свете музыка,
где труд и успех были связаны, а не так, что ты сначала копай канаву от забора и до обеда, а потом бросай лопату и иди жечь забор,
где на пьедестале стояла свобода слова,
где люди не были равны, но имелось в виду, что в идеале они должны быть равными
и где не было зашкаливающей доброты, но волкодав был прав, а людоед - нет.
***
И можно было только мечтать - то ли о том, что мы сами здесь заведем - обустроим! - такую жизнь, то ли о том, что мы вспомним, как жили когда-то, добезцаря, и прибавим к тому потерянному раю еще кое-что хорошее: Элвиса, джаз, Бьюики, фильмы Серджио Леоне или Сэма Пекинпа, джинсы-виски и восхитительную конституционную формулу: стремление к счастью.
Куда же все это сгинуло.
***
Россия двадцать первого века смотрит на тот же мир, которому она еще так недавно поклонялась, которым она так восхищалась - как на цирк уродов.
Что это за покоряющие города блатные дегенераты, и почему им теперь разрешено грабить и крушить все вокруг,
что это за слабоумные активисты, целующие сапоги этим блатным и становящиеся на колени,
что это за полиция, равнодушно глядящая на пир мародерства, а то и сама бух на колени перед разбойниками,
что это за религия вечной вины перед сомалийскими мигрантами, гетто-рецидивистами и небинарными трансгендеристами,
да что же это за стыдобища такая - на том самом месте, где были когда-то генерал Паттон, президент Рейган и длинный автомобиль со встроенным холодильником.
И где было право раздеться, там теперь право на паранджу.
И где было право поспорить, там теперь соревнование в извинениях.
И где была борьба за равенство с большинством, там теперь превосходство меньшинства.
И где была собственность, там теперь разбитая витрина.
И где был волкодав в широкой шляпе и с винчестером, там теперь хохочущий, изрисовывающий стены, избивающий со всей толпой одного несогласного людоед.
И никакого стремления к счастью.
Только фемоптика, травма и колониальное угнетение голодающих детей Германии, становись на колени, слышь, ты, становись на колени.
Что могла бы ответить Россия такому западному миру, сошедшему с ума, такой Америке, потерявшей все то, что мы любили, о чем мы мечтали?
У Пушкина все написано.
Ты нам не государь.
Ты, дядюшка, вор и самозванец.
***
Интересно вспоминать, что протесты 70-х в Штатах в СССР скептически воспринимали, но все же это не было такой наглостью и таким абсурдом.
***
Во всей этой (премерзкой) истории радует ровно один момент: как феерично поела говна старая демшиза.
Как долго она нам втирала про величие и непостижимость заокеанского эталона,
про святость собственности,
про то, что не нам-лапотникам, результатам тысячелетнего рабства и отрицательной большевистской селекции, сомневаться в правильности американского образца и иметь мнение о каких-то его там "недостатках".
Дикое расслоение и беднеющий рабочий класс? Зато "хорошие темпы роста и первое место по ВВП в мире" (уже нет).
Гей-парады и пропаганда перверсий? Зато "свобода слова и собраний" (уже нет).
Грета? Зато... вот тут уже механизм выдачи компенсаций начал сбоить.
А сейчас половина её самоустранилась и невнятно мемекает, половина же раскрылась по полной:
оказывается, всё это время они призывали россиян любить ужасную колониалистско-расистскую державу;
оказывается, собственность свята, только если её хозяин Ходорковский;
оказывается, старая демшиза любит Америку не за то, что в ней (пока ещё!) хорошо и хоть как-то работает, а за худшее, что в ней есть.
**************************************************************
Сейчас невозможно предсказать последствия американских протестов, однако очевидно: сотни тысяч их участников глубоко уверены, что их страна находится на пороге больших перемен.
На этом фоне большинство реакций в российском публичном пространстве выглядят как мутный, бесконечно повторяющийся дурной сон, из которого не получается выбраться.
Либеральные публицисты и прокремлевские медиа, в местном контексте вроде бы представляющие разные полюса, сливаются в общем хоре гибели Запада, обличения политкорректности и грубых расистских шуток.
Девять лет назад популярный автор оппозиционной "Новой газеты" Юлия Латынина опубликовала статью, в которой связывала грядущий крах "леволиберальной" Европы с всеобщим избирательным правом, которым пользуются невежественные иммигранты и бедняки, и рекомендовала поскорее от него отказаться.
Но после гибели Джорджа Флойда во все той же "Новой газете" появился текст все той же Латыниной, атакующий политкорректных левацких погромщиков и обнаглевшие расовые меньшинства.
Причины постсоветского расизма (в том числе и социального - ненависти к бедным и неуспешным) часто принято искать в советских травмах: эмигрировавшие на Запад или оставшиеся здесь представители старшего поколения интеллигенции воспринимали любые разговоры о расовом угнетении и социальном неравенстве в Америке и Западной Европе как воспроизводство официального советского идеологического языка.
****
Советская культурная индустрия брежневских времен произвела и растиражировала несколько канонических образов “Европы”, но большинство из них были фикцией, порожденной литературой девятнадцатого века и заимствованной из книг Александра Дюма, Жюля Верна, Артура Конан Дойля, Джерома К. Джерома и тому подобных “классических” авторов.
Представления о более поздней социальной динамике серьезно отличались от реальных процессов, переживаемых послевоенными европейскими обществами. Один из таких важных процессов, не замеченных советскими людьми, - это в буквальном смысле меняющееся лицо западноевропейских обществ вследствие демографических изменений, о которых не упоминалось даже в официальном агитпропе.
Понятие массовой трудовой иммиграции было незнакомо советскому населению, жившему в условиях закрытых границ
Структурную нишу низкооплачиваемых рабочих-иммигрантов здесь занимали выходцы из сельской местности и из неславянских республик, работавшие в городах более экономически развитой европейской части СССР.
Вокруг этих внутренних мигрантов создавались стереотипы (например, “лимита”); нередко они подвергались дискриминации - но масштаб этих явлений все же был относительно скромным ввиду жестких административных ограничений, регулировавших передвижение людей.
В то же самое время, 1970-е были временем “правого поворота” в советской интеллигенции.
Разочарованные отсутствием каналов конвертации своего культурного капитала в материальный, большинство диссидентов брежневской эпохи увлеклись возрождением народной (русской или “местной”) культуры, религии, идеями “меритократического” общественного неравенства и экономического либерализма.
Учитывая доминирование таких взглядов, неудивительно, что позже, обнаружив этническое разнообразие “Запада”,
бывшие советские граждане с готовностью восприняли консервативные клише о ленивых иностранцах, разрушающих гармоническую, белую и процветающую “Европу”, существовавшую лишь в их воображении.****
С этим антисоветским мотивом связан и другой, подхваченный уже новым поколением российской интеллигенции - кричащий диссонанс между реальным и воображаемым Западом.
Воображаемый Запад, представляющий собой торжество социальной гармонии и безотказно работающих демократических институтов, в последние годы все чаще подвергается атакам тревожной реальности, связанной с ростом неравенства и подъемом несистемных протестных движений, как справа, так и слева.
Америка находится в центре воображаемого Запада и своим существованием придает ему качество космоса, идеального и желаемого порядка вещей, к которому неизбежно движется весь остальной несовершенный мир.
Удивительно, но магия концепции "транзита" к демократии, серьезно дискредитированная на глобальном уровне, в России в значительной степени сохраняет свою силу.
И ничто так не подрывает эту идею американского космоса, как социальный взрыв после убийства Флойда, который беспощадно доказывает, что расовая дискриминация - не пережиток прошлого, подлежащий исправлению через просвещение и демократическое участие (как это, собственно, и предполагает "политкорректность"), но проблема, заложенная в самом фундаменте американского общества.
Протесты в Америке напоминают о том, что внутри самой совершенной демократии есть вечный чужой, который никогда не может стать равным
- а значит, ставит под вопрос саму реальность политического равенства в рамках этой системы.
Нервная реакция российской либеральной публики на самом деле связана с тревогой за цельность своей картины мира - то есть с пугающим чувством, что "внутри твоей гармонии играют на гармонии", как когда-то пел Егор Летов.
И для мифологии либеральной интеллигенции, и для арсенала кремлевской пропаганды две реальности - российская и американская (и шире западная) - должны противостоять друг другу.
И если в первой версии - это конфликт западного демократического космоса и российского авторитарного хаоса, то во второй, напротив, преимущества российской стабильности должны познаваться в сравнении с летящим в пропасть западным обществом.
Однако запущенный пандемией кризис впервые сделал возможным допущение, что на самом деле мы все - и в России, и в Америке - живем в рамках одной сложной и противоречивой реальности.
Реальности, обнажившей в последние месяцы социальное неравенство, безответственность и жадность элит, полицейское насилие и пороки политических систем, которые становятся явными и все больше вызывают протест тех слоев общества, которые прежде сохраняли пассивность.
Чувство, что все мы являемся частью одной истории, бесконечно далекой от завершения, пугает и заставляет цепляться за старые знакомые идеологические фигуры тех, кто привык ощущать твердую почву под ногами.
В своей книге "Времени больше нет" публицист Патрик Смит описывает кризис американской политической системы через ломку ее отношений с идеей истории. Главным американским мифом на протяжении двух столетий было представление о том, что история с ее революционными катаклизмами и социальной дисгармонией осталась в Старом свете, тогда как по другую сторону Атлантики созданы обещанные в библейском откровении новая земля и новые небеса.
Американская демократия и ее институты не только рациональны, но представляют собой воплощенное божественное совершенство, вечный и несокрушимый град на холме.
Америка, воплощающая собой конец истории, несет эту благую весть несовершенному миру, разрушая авторитарные режимы и утверждая демократию.
Мысль о том, что ее собственная политическая система может оказаться несовершенной и превратится в препятствие на пути к осуществлению другого, лучшего социального порядка, является главным вызовом американской идее.
Сегодняшние протесты, которые уже открыто связываются некоторыми с "концом американского эксперимента", касаются не только скрытого расизма в полиции.
. Возможно, на наших глазах Америка в эти дни окончательно перестает быть застывшим образом "конца истории" и должна заставить внешних наблюдателей изобретать пока неизвестные альтернативы существующему порядку вещей.***
В происходящих в рамках Большого Запада процессах есть особый источник кайфа.
Это реакция широких слоев вестернианцев на происходящее.
Для них их привычный центр Pax Americana, их привычного мира - в лучшем случае не то что они представляли.
В худшем - идет куда-то по адресу.
Люди много лет строившие свою идентичность, назидательность, метрику для измерения мира, эталоны свободы и т д исключительно на англоязычном мире - пребывают в лучшем случае в состоянии рядовых членов многих компартий мира после XX съезд КПСС.
Это в лучшем.
Множество просто пребывают в тихом искреннем офигевании.
***
почему протесты против расизма в Америке во многих случаях вызвали расистскую реакцию и в России, и у россиян, живущих за рубежом.
***
Законодательная отмена рабства в Америке произошла в 1865 году, то есть почти одновременно с отменой крепостного права в России (1861).
Крепостничество - или, как часто его называли, «холопство» - при всем разнообразии его форм было тем же рабством,
но с той существенной разницей, что рабами были не темнокожие, привезенные из Африки, а свои, христиане.
В 1859 году, то есть накануне отмены крепостного права, на 67 миллионов жителей России приходилось 23 миллиона крепостных рабов.
При этом самая высокая их концентрация приходилась на центральные районы России - до 28%, на Украине их было не более 17%
. Важно, что российское рабство не имело никакой расовой окраски, а потому его последствия, казалось, могли быть преодолены вне всякой антропологии «чужести».
***
На деле люди протестуют не против того, что случилось двести или пятьсот лет назад, а против того, что происходит сейчас.
Если домовладелец в США имеет черную кожу, то его состояние в 10 раз ниже, чем состояние домовладельца с белой кожей (17,600 против 171,000 долларов). Медианный доход черного домохозяйства на 60% ниже белого; безработица среди черных на 20% выше; черные вдвое чаще не имеют медицинской страховки; и наконец, черные умирают от коронавируса почти вдвое чаще (это данные CNN от 3 июня).
Кто-то из черных и бедных людей думает об исторических корнях такого неравенства, большинству до этого дела нет.
****
Отчасти можно сказать ,что BlackLivesMatter в России случился в 1917 году. Это события одного порядка.
Но события 1917 года, и Февраль и (в меньшей степени) Октябрь, были проявлениями более общего и, на мой взгляд, великого движения российской политики. Его обычно называют народничеством; это не самое удачное слово, но другого не нашлось. Народничество - это целый комплекс идей и действий: тут анархизм и его великие философы Бакунин и Кропоткин, и заговоры народовольцев и эсеров, которые привели к террору конца XIX - начала XX века, и разные мистические идеи, (хлысты и тд), тут и сам Лев Толстой.
Так вот BlackLivesMatter следует за русской народнической мыслью, перекладывая ее на американский лад.
Это народники сказали первыми: бородатые крестьяне тоже люди, их жизни важны, они достойны такого же сочувствия и защиты, как люди других сословий, или большего, потому что им хуже.
В России эта простая, но дорогостоящая идея столкнулась с таким же сопротивлением и насилием, с каким сталкивалась борьба черных граждан Америки за равенство с белыми.
Сравнение русских крепостных и черных рабов давно было а может и остется важным приемом политической борьбы.
В 1913 году Ленин написал небольшую статью «Русские и негры» - он сам называл это «странным сопоставлением».
По его словам, русские крепостные и американские рабы были освобождены хоть и одновременно, но разными способами.
Рабы получили свободу в результате кровопролитной войны, крепостные - в ходе мирных реформ.
Поэтому итоги освобождения в двух странах были разными: «на русских осталось гораздо больше следов рабства, чем на неграх», считал Ленин.
Заметьте эту мысль, сегодня ее назвали бы русофобской, но будущий вождь не стеснялся в выражениях.
***
Ленин давал своему наблюдению парадоксальное объяснение: больше следов рабства на русских осталось не вследствие чрезмерного насилия (в конце XX века мы привыкли к такой мысли, отсюда невероятная популярность теорий травмы), а вследствие чересчур легкого, даром доставшегося освобождения.
Так что в 1913 году Ленин полагал, что освободительные реформы в России задержали гражданскую войну, которую он считал необходимой.
Для того, чтобы расы или сословия действительно перемешались друг с другом, нужно большое насилие, считал Ленин; без гражданской войны тут не обойтись.****
Октябрьская революция 1917 года в значительной мере была отложенным восстанием крепостных,
о чем свидетельствует особая мстительность в насилии по отношению к «образованным» и «благополучным» слоям населения,
которая сопровождалась все той же идеологией радикального отрицания «общечеловеческого» - морали, права, культуры и т.д.
Место универсального теперь должны были занять пролетарская мораль, пролетарское право, пролетарская культура, отменяющие всеобщее как доминантное.
***
Именно в этом контексте становится понятным, почему лозунг «Все жизни имеют значение» прочитывается как расистский и почему для протестующих так важно утвердить в качестве ответного девиза лозунг «Черные жизни имеют значение».
Значимость именно черной жизни, жизни тех, чье равенство не признается, должна быть выделена из общего контекста.
****
Когда-то Антонио Грамши заметил, что любое господство в обществе не может опираться целиком только на насилие, но должно предполагать и согласие населения этому насилию подчиняться.
Именно такое согласие ложится в основу того, что он называл гегемонией, предполагавшей усвоение угнетенными той системы ценностей и той картины мира, что вырабатывала культура доминантной группы.
Бунт потомков вчерашних крепостных в России лежал вне зоны влияния русской культуры, не доходившей до этих социальных слоев:
он не просто разворачивался вне форм любой культурной гегемонии, но был обращен в том числе и против самой культуры, которая ассоциировалась с классовым врагом.
только спустя какое-то время, когда власть большевиков утвердилась, начался этап конструирования новой культурной гегемонии в рамках советского классицизма и соцреализма, сопровождавшейся культом классической русской литературы, которая заняла в этом причудливом образовании совершенно особое место.
В России сложилась парадоксальная ситуация, проявления которой не изжиты и сегодня.
С одной стороны, советское общество уничтожило наследие многовекового неравенства,
с другой стороны, Российская интеллигенция (а речь в основном идет о ней) видит в протесте западных движений за эмансипацию меньшинств повторение «варварства» и того самого пугающего «бунта потомков крепостных рабов»,
https://mbk-news.appspot.com/sences/rossiya-udobnyj-obraz/?fbclid=IwAR2mYNGtbBwkdbMRIXULQMIJX_UJbIwSWh805zWYvNvvgjxs-GXb3QAByvs
https://www.colta.ru/articles/society/24752-mihail-yampolskiy-blm-universalnyy-gumanizm-i-giperidentichnosti
https://www.facebook.com/spandaryan/posts/3129445177076279