Коммунизм: история Сверхзадачи
Молодой харьковский еврей Борис Слуцкий писал, что он стремится к коммунизму не ради сытости и благополучия:
«Я ненавижу рабскую мечту
О коммунизме в виде магазина,
Где все дают, рекою льются вина
И на деревьях пончики растут.
Не то, не то, не продуктовый рай.
Когда б вся суть лишь в карточках и нормах,
Меня б любой фашизм к рукам прибрал,
Там больше платят и сытнее кормят».
Рьяный советский сторонник светлого будущего был похож на религиозного ортодокса, который утверждает, что, если люди соблюдают заповеди только ради того, чтобы попасть в рай и избежать ада, а не из любви к Господу, то вера их не настоящая, не искренняя.
Коммунизм - был колоссальной сверхзадачей
Илья Эренбург в знаменитой статье 28 июля 1956 года «О стихах Бориса Слуцкого» цитировал его стихи, написанные после смерти Сталина:
«Эпоха зрелищ кончена,
пришла эпоха хлеба.
Перекур объявлен
у штурмовавших небо.
Перемотать портянки
присел на час народ,
в своих ботинках спящий
невесть который год»
В тот момент, когда советская власть объявила штурмующим небо перекур - она подписала себе смертный приговор. Она отказалась от сверхзадачи.
Нет никакого смысла терпеть все ужасы и нелепицы советского строя, если это не оправдывается какой-нибудь колоссальной сверхзадачей как коммунизм.
«А сколько платят за стихи?»
Илья Эренбург сам очень быстро стал фиксировать, что новый советский человек, который занялся вместо штурма неба портянками, стал невыразимо пошл, столь же меркантилен как человек при капитализме, но гораздо более беден и убог при этом.
- А ты, что вечно споришь с веком?
- «Я был собою до конца:
Неполноценным человеком,
Пытавшимся поджечь сердца».
«Ну как, поджег?» - И все смеются,
Все полноценны и тихи: -
Прошла эпоха революций.
«А сколько платят за стихи?»
Так писал Эренбург в 1957 году. В эпоху, которая с его легкой руки была названа «оттепелью».
«Чтоб высекли без громких слов»
А на смещение Хрущева Эренбург отозвался стихотворением о Калигуле:
Простят тому, кто мягко стелет,
На розги розы класть готов,
Но никогда не стерпит челядь,
Чтоб высекли без громких слов.
Без «громких слов» и великих планов - не стоит быть поротым, не стоит терпеть лишений, не стоит быть жертвой очередей за дефицитом, не стоит, сжав зубы, выносить отсутствие необходимых товаров и услуг, свободы слова и свободы выезда за границу.
Коммунизм - был сверхзадачей, заветной мечтой, новым мессианским храмом. А Советский Союз - только дорогой к нему. Зачем нужна эта дорога, если она не ведет к храму?
Если учесть, что к комфорту, сытости благополучию, развитому обществу, эффективному государству - ко всему этому ведут совсем другие дороги. А Советский Союз им явно не параллелен, петляет или даже движется в противоположном направлении.
Прыгать на одной ножке?
Помню, у меня в ЖЖ был спор о том, что не надо слишком усердствовать в объяснении того, почему СССР оказался неконкурентосопосбен - нежизнеспособен в конкуренции с Западом. Не надо валить всё на предательство Горбачева. Не надо искать особых заговоров и козней иностранных разведок (хотя были и они). Объяснение развала более простое: система, которая требует от людей прыгать на одной ножке - всегда будет менее эффективной и менее конкурентоспособной по сравнению с системой, которая разрешает ходить на двух ногах…
- Вообще-то, предполагалось научить людей летать…
- Предполагалось. Но это после свершения утопии. А пока прыгать на одной ножке и делать вид, что все замечательно. А иначе репрессии… Ну, людей хватило на 74 года…
«Они - люди как люди. Любят деньги…»
Коммунистическому проекту потребовалось для выполнения сверхзадачи появление нового человека. Способного парить. Способного возвыситься над бытом. Над миром денег. Быть суровыми и серьезными. Чуждым милосердия к пережиткам. Готовым рубить головы. Быть жестокими и беспощадными ко всему, что мешало реализации коммунистических планов
«Они - люди как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было… Человечество любит деньги, из чего бы те ни были сделаны, из кожи ли, из бумаги ли, из бронзы или из золота. Ну, легкомысленны… ну, что ж… и милосердие иногда стучится в их сердца… обыкновенные люди… в общем, напоминают прежних… квартирный вопрос только испортил их...» - слова которые говорит Воланд со сцены варьете - в сущности, приговор строителям коммунизма. Убийственный для них приговор.
Всякая власть держится на согласии большинства населения. Советский Союз - рухнул, потеряв эту легитимность.
Уже к концу 70-х большей части населения СССР стало понятно, что режим выдает себя не за то, чем является на самом деле. Двоемыслие и лицемерие - становились нормой жизни, а как результат вели к припискам, надувательству и разложению системы.
Родовое проклятие Бабы-яги
Американская писательница Синтия Озик начала свою статью «Исаак Бабель и вопрос идентичности» рассказом о молодой племяннице из Советского Союза.
«За год до того, как рассыпался Советский Союз, мне позвонила из Москвы мать С., моя двоюродная сестра, чье существование до сих пор было смутной легендой. «Спаси мою дочь!» - кричала она с интонациями, которые звучали, наверное, уже не первое тысячелетие. Поэтому, когда С. прилетела в Нью-Йорк, я ожидала увидеть перепуганную беженку, спасающуюся от невыносимого давления народного антисемитизма: в то время пресса была полна мрачных сообщений об этом. Месяцами, готовя ее спасение, я металась по учреждениям - выясняла, как добиться для нее политического убежища.
Но когда С. наконец появилась, в черных колготах, мини-юбке, с карминными губами, стало ясно, что все это ее совершенно не волновало. Она не хотела, чтобы ее спасали. Она хотела американских каникул, свежих бойфрендов и кожаное пальто. Она привезла с собой основательный набор косметики и огромную хрустящую пластиковую сумку, набитую сотнями комсомольских значков с изображением мальчика Ленина. К ним она относилась презрительно: стоят копейки, сказала она, за все это отдала сущую ерунду. В течение двух недель С., прирожденная предпринимательница, завязала романтические отношения с красивым молодым администратором из соседнего магазина спорттоваров и под Рождество убедила его поставить ей стол в самом оживленном месте магазина. Она продавала значки с Лениным по три доллара штука, выручила за день три сотни и купила кожаное пальто.
Конечно, она была странным экземпляром. Ее английский был весьма своеобразен, ее зеленые глаза метали очаровательные насмешливые молнии, голос был глубокий, как у Греты Гарбо в «Ниночке», и до сих пор никто из нас не видел советского человека вблизи. Она думала, что телефон прослушивается. Она думала, что супермаркет - это выставка продовольственных товаров. Любая неисправность в доме - например, сломавшаяся лампа - вызывала у нее иронический хохоток: «Прямо как у нас!» Она решительно не была атеисткой, она тяготела к оккультному; верила, что Б-г может говорить с тобой во сне (у нее был сонник, в котором то и дело возникал Христос), обожала церкви Старой Руси и сокрушалась об их разрушении большевиками. Об оживлении антисемитизма молчала - это была территория ее матери. В Москве ее друг Геннадий подцепил ее в метро - потому что она еврейка. И спешно хотел на ней жениться: «Хочет уехать из Союза», - объяснила она.
В России она была спортивным врачом, разъезжала с советскими командами - грубоватыми парнями из простых семей, ежедневно проверяя их мочу на стероиды. (Убедиться, что с ними не переборщили?) Она заявила, что Горбачева все ненавидят - только легковерные американцы любят его, а сам он балабол, как и все остальные. Одна моя исторически мыслящая подруга задала ей серьезный вопрос в духе старомодного либерального идеализма: «Все мы, конечно, знаем о сталинских эксцессах, - сказала она, - но что вы скажете о начале? Разве вначале коммунизм не был прекрасной надеждой?» С. разразилась своим обычным циничным смехом, она сочла мою подругу безнадежно глупой. «Коммунизм! - фыркнула она. - Какой коммунизм? Наивная! Сказка - всегда! Никакого коммунизма, никогда! Наивная!»
И, бросив пятерых чистопородных американских бойфрендов с разбитыми сердцами, она (в кожаном пальто) вернулась в Москву. За Геннадия она не вышла. Ее мать эмигрировала в Израиль. Последнее, что я услышала об С., - она занималась бизнесом на Сахалине, покупала и продавала - как ископаемые - поддельные мамонтовы бивни.
Итак, все кончилось - «Великий эксперимент», как называли его прежние мужественные голоса, - и С. была и симптомом, и доказательством того, насколько бесповоротно это кончилось. Она представляет собой последнюю потугу Советского Союза - рождение законченного Нового Советского Человека, полностью развившегося из зародыша. Если есть тут аксиома, то такая: идеализм, введенный в каналы утопии, породит цинизм, такой всеобъемлющий, что каждое проявление жизни - молодость, искусство, работа, любовь, самоанализ - будет им запятнано. С., с которой я недолго общалась, не доверяла ничему; в ее мире доверять было нечему. Изначальная коммунистическая сказка навела морок: родовое проклятие Бабы-яги».
Оставшийся совок
Советского человека от «совка» отличает, прежде всего, наличие сверхзадачи. Когда рухнул Советский Союз, то сверхзадачу убрали, а весь мусор, которым был наполнен совок, остался. И стал заполнять собой все. И это было невыносимо. Поэтому 90-е годы воспринимаются большинством представителей русской культуры как самое страшное время.
Ощущение сверхзадачи
Это не надо считать чисто русской болезнью. Хотя в культуре страны, где мальчики хотели переделать карту звездного неба, стремление к сверхзадаче ощущалось сильнее.
И не стоит думать, что стремление к глобальным сверхзадачам покинуло мир навсегда.
Начиная с семидесятых годов прошлого века, действительно есть ощущение усталости прогрессивного мира от них.
Ощущение сверхзадачи - очень крутое, очень сильное. Даже очень религиозное. Религиозность сверхзадачи выправляет, возвышает, поднимает над собой. Господи, я только меч на нечистую силу, стиснутый Твоею рукою, дай же мне, Господи, не переломиться, не выпусти меня из Твоей ладони! Я - в руце Божией! Он меня ведет!
Сознание, что жизнью своей служишь воле Бога, - это величайшее самоуважение, без мании величия.
Но такое ощущение сегодня чаще всего встречается только у исламских террористов.
Кстати, во многом построение исламистских организаций - с обычным разделением на легальную (занимающуюся политическими, социальными и культурными задачами) и нелегальную (террористическую) - во многом наследует структурам Коминтерна, а до того большевистской партии.
И было сформулировано ещё Лениным в 1901 году в работе «Что делать?», где будущий «вождь мирового пролетариата» выдвинул основные организационные принципы и заявил: «Дайте нам организацию революционеров - и мы перевернем Россию!».
https://relevantinfo.co.il/communism/