Пролетарское классовое сознание и интеллигенция
Оригинал взят уvas_s_alв Пролетарское классовое сознание и интеллигенция
Оригинал взят уistp2012в Пролетарское классовое сознание и интеллигенция
Прочитав этот текст{Рекомендую прочитать} leo-nafta,мне захотелось более-менее четко сформулировать свои представления о классовом сознании.
Когда марксисты говорят, что только пролетарское классовое сознание способно к адекватному познанию общественной реальности, они, конечно, не имеют в виду, что любой эмпирически существующий токарь имеет более полное и правильное представление о мире, чем профессор университета. Здесь говорится вот о чем. С точки зрения марксизма, любое философское знание социально детерминировано: не только конечные выводы, но и сама постановка вопросов, логический метод, категориальный аппарат конкретного исследователя определяются интересами того класса, на позициях которого стоит данный исследователь.
[Если мы хотим оставаться материалистами ... развернуть]Если мы хотим оставаться материалистами (то есть считать, что субстратом сферы идеального является экономическая деятельность человека), то этот тезис о социальной детерминированности знания будет бесспорным: философскому знанию просто неоткуда больше взяться, кроме как из классовых интересов. Раз в основе идеального лежит экономика, то философия, безусловно, имеет классовый характер. Но в каждый конкретный момент человеческой истории только один из классов является передовым, поднимающимся, и только с позиций этого класса возможно наиболее полное познание общественной реальности - познание, которое приближается к абсолютной истине настолько близко, насколько это вообще возможно на данный исторический момент. Сейчас таким передовым классом является пролетариат (это положение марксистская философия заимствует из частной науки - политэкономии), поэтому только на основе интересов пролетариата возможно возникновение и развитие философской теории, наиболее адекватно отражающей реальность. Но это совсем не значит, что каждый рабочий изначально, в силу своего положения в производственном процессе, обладает этой теорией, или то, что она возникнет непосредственно в рабочей среде. Это значит только то, что после появления этой теории (т. е. диалектического материализма) рабочий, руководствуясь своими объективно понятыми классовыми интересами, примкнет к ней, обеспечит ее развитие и в конечном счете ее политическую победу. Другими словами, в нынешних условиях никому, кроме рабочих, не нужно правильное знание о мире, рабочие - единственный класс, который не заинтересован ни в какой мистификации реальности.
Попробуем кратко обрисовать, каким конкретно образом интересы прочих классов вносят искажения в философское знание. Так, буржуазия испытывает глубинное, прямо-таки физиологическое отвращение к диалектике. Чтобы определить степень буржуазности того или иного идеолога, достаточно замерить степень его неприятия диалектического метода. Едва выйдя на историческую арену, буржуазия с наивным восторгом стала прославлять возможности рассудка (т. е. формальной логики), а когда выяснилось, что реальность при помощи рассудка познаваема не вполне, стала искать проблемы в самой реальности. Буржуазная философия закономерно и неумолимо следует по пути от вульгарного материализма Дидро к гиперкритицизму Канта, а затем к окончательной деконструкции любого разума у Деррида. Итог этого пути давно известен, известно, что на основе формальной логики невозможно построить никакую философскую систему, но тем не менее буржуазные идеологи, ведомые классовыми интересами, снова и снова берутся за эту невыполнимую задачу, бьются лбом об одну и ту же стену. Сперва, как Витгенштейн, они с несколько истерическим напором заявляют: «О чем невозможно говорить [на языке формальной логики], о том следует молчать», а потом обескураженно выясняют, что в таком случае молчать придется совершенно обо всем: «Откуда я знаю, что меня зовут Л. В.? Откуда я знаю, что этот цвет - синий?». Но даже и после такого фиаско они не способны отказаться от иллюзий своего класса о всемогуществе рассудка, скорее уж они признают мир совершенно непознаваемым.
Буржуазии противостоят консервативные социальные слои - остатки аристократии и духовенства, пережившие падение традиционного общества, а также очень крупная наследственная буржуазия, то есть группы, экономическое положение которых достаточно стабильно и для которых важны наследственные привилегии. (В нашей ситуации на месте этих групп находится верхушка советской номенклатуры, устроившая контрреволюцию 1991 года и сохраняющая с тех пор власть, образовав некий карикатурный аналог аристократии.) У этих слоев нет никаких причин любить формальную логику: в применении к политической науке она отрицает их права, имеющие не «рационально обоснованный», как у буржуазии, а наследственный, традиционный характер. Поэтому они способны ограничить область действия формальной логики и самым блестящим образом разворачивать диалектическое рассуждение, в чем можно убедиться на примере Гегеля или, скажем, Лосева. Собственно говоря, в Новое время диалектика выжила только за счет существования консервативных слоев, и парадоксальным образом лишь благодаря тому, что эти пережитки феодализма не были окончательно истреблены буржуазной революцией, только и стало возможно появление марксизма. Но у философов, стоящих на консервативных позициях, есть одно ограничение: они вынуждены резко останавливать развитие своего диалектического метода в тот момент, когда из него вдруг (внезапно для них) следует несостоятельность религии. После этого они несколько теряют научную добросовестность и уходят в иррационализм, конспирологию и игру случайных ассоциаций.
Таким образом, философ, занявший не пролетарскую позицию, а позицию одного из эксплуататорских классов, обречен на неполное познание мира и в конечном счете оказывается, именно как философ, несостоятелен. Своим политическим выбором он совершает преступление не только против несчастных обездоленных масс, но и против своей профессии.
Почему же в сознании пролетариата нет таких ограничений, которые накладывает буржуазно-либеральное или консервативное мышление? Рабочие как исторически новый класс не имеют никаких прав, не пользуются благами ни от одного из существующих социальных институтов, поэтому они не заинтересованы в сохранении нынешнего положения вещей и не нуждаются в его идеологической маскировке. Философия, базирующаяся на пролетарской позиции, обладает отчаянным интеллектуальным бесстрашием: она свободно может разрушить все, что должно быть разрушено. Если же говорить не о скрытом философском потенциале пролетарского сознания, а о его наличной данности, то особенность пролетария состоит в том, что впервые в человеческой истории труд для него становится самоцелью, а не средством получения благ (он все равно не получит никаких благ при всем своем старании). Прежним классам, чтобы трудиться, были необходимы принуждение и страсть к наживе, как ребенку для воспитания нужны удары ремнем и обещания игрушек; но пролетариат - это повзрослевшее человечество, способное трудиться сознательно и свободно. Пролетарское сознание - это, метафорически говоря, сознание взрослого человека, и в этом качестве оно является необходимой предпосылкой верной философской теории. Не каждый взрослый - философ, но чтобы стать философом, нужно, как минимум, повзрослеть.
Следует заметить, что Лукач, обосновывая в «Истории и классовом сознании» уникальность пролетариата, слишком увлекается (как он сам писал в предисловии 1967 г.) и говорит о том, что, раз в капиталистическом товарном мире рабочий сам является товаром, его сознание - самосознание товара - становится в то же время и самосознанием действительности. Победа пролетариата, «субъекта, который сам является тотальностью», якобы устранит не только эксплуатацию, но и противоречия между субъектом и объектом, сознанием и природой, разрушит вообще всякое «овеществление», предметность, объективность, все, что сковывает сознание человека. В данном случае у Лукача слишком сильны отзвуки позднесредневекового хилиазма, экстатических ересей, провозглашавших немедленное наступление рая на земле, когда ангелы будут среди холмов обниматься с людьми, как на последней картине Боттичелли. Конечно, никогда в посюстороннем мире, ни в один конкретно взятый момент человеческой истории субъект не станет тотальностью и не сольется с объектом, а природа не исчезнет, поглощенная божественным пламенем сознания. Лукач допускает здесь ту же ошибку, что и средневековые мистики: абсолютное, которое является только пределом бесконечного ряда исторических явлений, им как бы гипостазируется, то есть волюнтаристски отождествляется с одним из предметов этого ряда, переносится в наличную реальность. Исторически конкретное и в силу этого, конечно же, ограниченное явление - пролетариат - наделяется свойствами абсолюта, просто потому, что исследователь не может или не хочет помыслить абсолют в качестве предела и желает непременно увидеть его в качестве конкретного исторического явления.
Из истории известно, однако, что рабочий класс сам по себе не может выработать собственную идеологию и потому, оставленный в одиночестве, не способен к самостоятельному политическому действию. «О самостоятельной, самими рабочими массами в самом ходе их движения вырабатываемой идеологии не может быть и речи… Исключительно своими силами рабочий класс в состоянии выработать лишь сознание тред-юнионистское… Учение же социализма выросло из тех философских, исторических, экономических теорий, которые разрабатывались образованными представителями имущих классов, интеллигенцией», - четко писал Ленин в «Что делать?». Пролетарскую идеологию создают и развивают интеллигенты, стоящие на пролетарских классовых позициях - Маркс, Ленин, Лукач… Через них пролетариат выражает себя в интеллектуальной сфере, и никак по-другому, своими силами, он выразить себя не может. На первый взгляд такое положение вещей кажется странным. Однако что представляет из себя интеллигенция? Она - не класс, а, по выражению А. Вебера (повторяемому К. Мангеймом в «Идеологии и утопии»), «социально свободно парящая» группа, у нее нет собственных классовых интересов. Это определяется ее гетерогенностью, тем, что ее формируют выходцы из разных социальных групп, которые, пройдя через единую для всех систему высшего образования, попадают в общее интеллектуальное поле, приобретают необходимую дисциплину мышления и в результате становятся способны к производству политических высказываний. Фактически, только интеллигент и способен сформулировать высказывание. Но, как мы видели раньше, любая идеология представляет собой выражение классовых интересов, а у интеллигенции как раз и нет классовых интересов! Интеллигенту, который может сформулировать мысль, нечего сказать, а представителям различных классов есть что сказать, но свою мысль они выразить не могут. Поэтому любой интеллигент, рассуждающий на политические темы, выбирает ту или иную классовую позицию и ведет рассуждение, исходя из интересов выбранного им класса. Характеризуя какого-либо деятеля как «интеллигента», мы на самом деле говорим исключительно о форме, но не о содержании его деятельности: содержание полностью определяется классовой позицией, занятой данным конкретным деятелем. Работа интеллигенции оказывается сродни лицедейству: она примеряет на себя маски пролетария, буржуа, аристократа, вживается в их образ и вещает от их имени. Ни один класс - ни буржуазия, ни аристократия - не может выразить себя иначе, чем голосом интеллигенции. В случае с пролетариатом это, однако, особенно бросается в глаза: между интеллигентом и рабочим огромная дистанция, ее невозможно не заметить, и ситуация, когда интеллигент говорит от имени рабочего, может показаться исключительной, хотя здесь всего лишь действует общее правило. Либеральная или консервативная идеология также создаются и развиваются интеллигентами, а не представителями конкретных классов, но не теряют от этого свой классовый характер. Подобно этому и марксизм, проводимый интеллигентами, является в самом полном смысле слова пролетарской идеологией, раз эти интеллигенты стоят на пролетарских классовых позициях.
Таким образом, марксизм существует только там, где происходит взаимодействие пролетариата и интеллигенции. Современный упадок марксизма может быть, в частности, объяснен тем, что правящие круги смогли значительно обособить эти группы, разделив их даже территориально: если в Европе или России очень много интеллигенции, но практически нет пролетариата (за исключением гастарбайтеров, отделенных прочными этнокультурными барьерами), то в Китае или Индии есть пролетариат, но нет интеллигенции. Оставшись друг без друга, интеллигенты начинают заниматься постмодернистским самоудовлетворением, а рабочие впадают в достаточно примитивную идеологию национализма, которая представляется им «естественной» в силу ее мелкобуржуазного характера. Ни те, ни другие по отдельности не опасны для существующего порядка. Марксизм - это нечто вроде бинарного оружия: для получения эффекта его компоненты должны быть соединены.
Оригинал взят уistp2012в Пролетарское классовое сознание и интеллигенция
Прочитав этот текст{Рекомендую прочитать} leo-nafta,мне захотелось более-менее четко сформулировать свои представления о классовом сознании.
Когда марксисты говорят, что только пролетарское классовое сознание способно к адекватному познанию общественной реальности, они, конечно, не имеют в виду, что любой эмпирически существующий токарь имеет более полное и правильное представление о мире, чем профессор университета. Здесь говорится вот о чем. С точки зрения марксизма, любое философское знание социально детерминировано: не только конечные выводы, но и сама постановка вопросов, логический метод, категориальный аппарат конкретного исследователя определяются интересами того класса, на позициях которого стоит данный исследователь.
[Если мы хотим оставаться материалистами ... развернуть]Если мы хотим оставаться материалистами (то есть считать, что субстратом сферы идеального является экономическая деятельность человека), то этот тезис о социальной детерминированности знания будет бесспорным: философскому знанию просто неоткуда больше взяться, кроме как из классовых интересов. Раз в основе идеального лежит экономика, то философия, безусловно, имеет классовый характер. Но в каждый конкретный момент человеческой истории только один из классов является передовым, поднимающимся, и только с позиций этого класса возможно наиболее полное познание общественной реальности - познание, которое приближается к абсолютной истине настолько близко, насколько это вообще возможно на данный исторический момент. Сейчас таким передовым классом является пролетариат (это положение марксистская философия заимствует из частной науки - политэкономии), поэтому только на основе интересов пролетариата возможно возникновение и развитие философской теории, наиболее адекватно отражающей реальность. Но это совсем не значит, что каждый рабочий изначально, в силу своего положения в производственном процессе, обладает этой теорией, или то, что она возникнет непосредственно в рабочей среде. Это значит только то, что после появления этой теории (т. е. диалектического материализма) рабочий, руководствуясь своими объективно понятыми классовыми интересами, примкнет к ней, обеспечит ее развитие и в конечном счете ее политическую победу. Другими словами, в нынешних условиях никому, кроме рабочих, не нужно правильное знание о мире, рабочие - единственный класс, который не заинтересован ни в какой мистификации реальности.
Попробуем кратко обрисовать, каким конкретно образом интересы прочих классов вносят искажения в философское знание. Так, буржуазия испытывает глубинное, прямо-таки физиологическое отвращение к диалектике. Чтобы определить степень буржуазности того или иного идеолога, достаточно замерить степень его неприятия диалектического метода. Едва выйдя на историческую арену, буржуазия с наивным восторгом стала прославлять возможности рассудка (т. е. формальной логики), а когда выяснилось, что реальность при помощи рассудка познаваема не вполне, стала искать проблемы в самой реальности. Буржуазная философия закономерно и неумолимо следует по пути от вульгарного материализма Дидро к гиперкритицизму Канта, а затем к окончательной деконструкции любого разума у Деррида. Итог этого пути давно известен, известно, что на основе формальной логики невозможно построить никакую философскую систему, но тем не менее буржуазные идеологи, ведомые классовыми интересами, снова и снова берутся за эту невыполнимую задачу, бьются лбом об одну и ту же стену. Сперва, как Витгенштейн, они с несколько истерическим напором заявляют: «О чем невозможно говорить [на языке формальной логики], о том следует молчать», а потом обескураженно выясняют, что в таком случае молчать придется совершенно обо всем: «Откуда я знаю, что меня зовут Л. В.? Откуда я знаю, что этот цвет - синий?». Но даже и после такого фиаско они не способны отказаться от иллюзий своего класса о всемогуществе рассудка, скорее уж они признают мир совершенно непознаваемым.
Буржуазии противостоят консервативные социальные слои - остатки аристократии и духовенства, пережившие падение традиционного общества, а также очень крупная наследственная буржуазия, то есть группы, экономическое положение которых достаточно стабильно и для которых важны наследственные привилегии. (В нашей ситуации на месте этих групп находится верхушка советской номенклатуры, устроившая контрреволюцию 1991 года и сохраняющая с тех пор власть, образовав некий карикатурный аналог аристократии.) У этих слоев нет никаких причин любить формальную логику: в применении к политической науке она отрицает их права, имеющие не «рационально обоснованный», как у буржуазии, а наследственный, традиционный характер. Поэтому они способны ограничить область действия формальной логики и самым блестящим образом разворачивать диалектическое рассуждение, в чем можно убедиться на примере Гегеля или, скажем, Лосева. Собственно говоря, в Новое время диалектика выжила только за счет существования консервативных слоев, и парадоксальным образом лишь благодаря тому, что эти пережитки феодализма не были окончательно истреблены буржуазной революцией, только и стало возможно появление марксизма. Но у философов, стоящих на консервативных позициях, есть одно ограничение: они вынуждены резко останавливать развитие своего диалектического метода в тот момент, когда из него вдруг (внезапно для них) следует несостоятельность религии. После этого они несколько теряют научную добросовестность и уходят в иррационализм, конспирологию и игру случайных ассоциаций.
Таким образом, философ, занявший не пролетарскую позицию, а позицию одного из эксплуататорских классов, обречен на неполное познание мира и в конечном счете оказывается, именно как философ, несостоятелен. Своим политическим выбором он совершает преступление не только против несчастных обездоленных масс, но и против своей профессии.
Почему же в сознании пролетариата нет таких ограничений, которые накладывает буржуазно-либеральное или консервативное мышление? Рабочие как исторически новый класс не имеют никаких прав, не пользуются благами ни от одного из существующих социальных институтов, поэтому они не заинтересованы в сохранении нынешнего положения вещей и не нуждаются в его идеологической маскировке. Философия, базирующаяся на пролетарской позиции, обладает отчаянным интеллектуальным бесстрашием: она свободно может разрушить все, что должно быть разрушено. Если же говорить не о скрытом философском потенциале пролетарского сознания, а о его наличной данности, то особенность пролетария состоит в том, что впервые в человеческой истории труд для него становится самоцелью, а не средством получения благ (он все равно не получит никаких благ при всем своем старании). Прежним классам, чтобы трудиться, были необходимы принуждение и страсть к наживе, как ребенку для воспитания нужны удары ремнем и обещания игрушек; но пролетариат - это повзрослевшее человечество, способное трудиться сознательно и свободно. Пролетарское сознание - это, метафорически говоря, сознание взрослого человека, и в этом качестве оно является необходимой предпосылкой верной философской теории. Не каждый взрослый - философ, но чтобы стать философом, нужно, как минимум, повзрослеть.
Следует заметить, что Лукач, обосновывая в «Истории и классовом сознании» уникальность пролетариата, слишком увлекается (как он сам писал в предисловии 1967 г.) и говорит о том, что, раз в капиталистическом товарном мире рабочий сам является товаром, его сознание - самосознание товара - становится в то же время и самосознанием действительности. Победа пролетариата, «субъекта, который сам является тотальностью», якобы устранит не только эксплуатацию, но и противоречия между субъектом и объектом, сознанием и природой, разрушит вообще всякое «овеществление», предметность, объективность, все, что сковывает сознание человека. В данном случае у Лукача слишком сильны отзвуки позднесредневекового хилиазма, экстатических ересей, провозглашавших немедленное наступление рая на земле, когда ангелы будут среди холмов обниматься с людьми, как на последней картине Боттичелли. Конечно, никогда в посюстороннем мире, ни в один конкретно взятый момент человеческой истории субъект не станет тотальностью и не сольется с объектом, а природа не исчезнет, поглощенная божественным пламенем сознания. Лукач допускает здесь ту же ошибку, что и средневековые мистики: абсолютное, которое является только пределом бесконечного ряда исторических явлений, им как бы гипостазируется, то есть волюнтаристски отождествляется с одним из предметов этого ряда, переносится в наличную реальность. Исторически конкретное и в силу этого, конечно же, ограниченное явление - пролетариат - наделяется свойствами абсолюта, просто потому, что исследователь не может или не хочет помыслить абсолют в качестве предела и желает непременно увидеть его в качестве конкретного исторического явления.
Из истории известно, однако, что рабочий класс сам по себе не может выработать собственную идеологию и потому, оставленный в одиночестве, не способен к самостоятельному политическому действию. «О самостоятельной, самими рабочими массами в самом ходе их движения вырабатываемой идеологии не может быть и речи… Исключительно своими силами рабочий класс в состоянии выработать лишь сознание тред-юнионистское… Учение же социализма выросло из тех философских, исторических, экономических теорий, которые разрабатывались образованными представителями имущих классов, интеллигенцией», - четко писал Ленин в «Что делать?». Пролетарскую идеологию создают и развивают интеллигенты, стоящие на пролетарских классовых позициях - Маркс, Ленин, Лукач… Через них пролетариат выражает себя в интеллектуальной сфере, и никак по-другому, своими силами, он выразить себя не может. На первый взгляд такое положение вещей кажется странным. Однако что представляет из себя интеллигенция? Она - не класс, а, по выражению А. Вебера (повторяемому К. Мангеймом в «Идеологии и утопии»), «социально свободно парящая» группа, у нее нет собственных классовых интересов. Это определяется ее гетерогенностью, тем, что ее формируют выходцы из разных социальных групп, которые, пройдя через единую для всех систему высшего образования, попадают в общее интеллектуальное поле, приобретают необходимую дисциплину мышления и в результате становятся способны к производству политических высказываний. Фактически, только интеллигент и способен сформулировать высказывание. Но, как мы видели раньше, любая идеология представляет собой выражение классовых интересов, а у интеллигенции как раз и нет классовых интересов! Интеллигенту, который может сформулировать мысль, нечего сказать, а представителям различных классов есть что сказать, но свою мысль они выразить не могут. Поэтому любой интеллигент, рассуждающий на политические темы, выбирает ту или иную классовую позицию и ведет рассуждение, исходя из интересов выбранного им класса. Характеризуя какого-либо деятеля как «интеллигента», мы на самом деле говорим исключительно о форме, но не о содержании его деятельности: содержание полностью определяется классовой позицией, занятой данным конкретным деятелем. Работа интеллигенции оказывается сродни лицедейству: она примеряет на себя маски пролетария, буржуа, аристократа, вживается в их образ и вещает от их имени. Ни один класс - ни буржуазия, ни аристократия - не может выразить себя иначе, чем голосом интеллигенции. В случае с пролетариатом это, однако, особенно бросается в глаза: между интеллигентом и рабочим огромная дистанция, ее невозможно не заметить, и ситуация, когда интеллигент говорит от имени рабочего, может показаться исключительной, хотя здесь всего лишь действует общее правило. Либеральная или консервативная идеология также создаются и развиваются интеллигентами, а не представителями конкретных классов, но не теряют от этого свой классовый характер. Подобно этому и марксизм, проводимый интеллигентами, является в самом полном смысле слова пролетарской идеологией, раз эти интеллигенты стоят на пролетарских классовых позициях.
Таким образом, марксизм существует только там, где происходит взаимодействие пролетариата и интеллигенции. Современный упадок марксизма может быть, в частности, объяснен тем, что правящие круги смогли значительно обособить эти группы, разделив их даже территориально: если в Европе или России очень много интеллигенции, но практически нет пролетариата (за исключением гастарбайтеров, отделенных прочными этнокультурными барьерами), то в Китае или Индии есть пролетариат, но нет интеллигенции. Оставшись друг без друга, интеллигенты начинают заниматься постмодернистским самоудовлетворением, а рабочие впадают в достаточно примитивную идеологию национализма, которая представляется им «естественной» в силу ее мелкобуржуазного характера. Ни те, ни другие по отдельности не опасны для существующего порядка. Марксизм - это нечто вроде бинарного оружия: для получения эффекта его компоненты должны быть соединены.