История Николая Васильевича Чикина, ветерана Великой Отечественной войны
Николай Васильевич Чикин с супругой.
Первое фото - в день призыва на военную службу, 8 января 1943 года.
Второе - вскоре после конца войны.
Ну а дальше будет много текста.
Накануне этого дня Победы я поговорил с ветераном Великой Отечественной войны Николаем Васильевичем Чикиным. Его рассказ кажется мне очень ценным своей будничностью, отсутствием драматизма и неявными акцентами. Это жизнь среднего человека в трудный период нашей истории.
Николай Васильевич родился в феврале 1925 года в деревне Тевково Севостьянцевского сельсовета Брейтовского района и никогда надолго от своей малой родины не отлучался. Разве что в село Сутка после войны переехал, работу здесь дали, но район не сменил. Когда началась война, Николаю было 16 лет. Отец ушёл в армию практически сразу же, оставив мать с двумя братьями, младший из которых был ещё совсем ребёнком. До гибели под Ахтыркой в августе 1943-го от отца не было никаких вестей. Впрочем, похоронка пришла уже когда был призван и сам Николай. Вообще из армии писали мало, можно сказать, не писали совсем, - говорит Николай Васильевич. - Вестей не было, ушёл человек - и нет его. Всего из деревни на войну призвали 10 человек, вернулись двое.
- Когда началась война, ко мне пришёл агроном и сказал, вот что, Коля, бери-ка ты полеводческую бригаду. Я говорю ему - как же я стану бригадиром, там же тёти, я не смогу ими командовать. А он отвечает, ничего, мол, где не сможешь - приходи ко мне, я буду тебе помогать. Но дело пошло очень хорошо. Вот с утра слышно - Николайко (они меня так звали), надо бы на поле ехать. Я говорю - так запрягайте, поехали. А они - женщины, как лошадь запрячь - не знают. Я прихожу, запрягаю, они становятся править, лошадку хлестнут - она побежит, им весело - раньше лошадьми мужики правили. В общем, авторитет был, и общий язык мы нашли.
Я тогда, можно сказать, на деревне первый парень был. Вечером собирается молодёжь, я смотрю на других и себя сравниваю - есть ли кто-то лучше? Я и танцую, и учусь, и пригожий, и работящий, и культурный, и вежливый. И с будущей женой уже тогда познакомился. Она меня и на войну провожала, и с войны встретила - дождалась. Прожили с ней всю жизнь, только 12 лет назад она умерла. По болезни, - уточняет Николай Васильевич.
- Повестка о призыве пришла мне примерно за месяц до восемнадцатилетия. День рождения у меня в феврале, а в военкомат я должен был явиться 8 января 1943 года. Призыв был от сельсовета, из Севостьянцево, но моя будущая супруга поехала со мной до Брейтово. Там мы сфотографировались, и я отправился в Некоуз на поезд. Я в армию приоделся, обулся в новые валенки, и зря. Обувь нам быстро выдали казённую - ботинки с обмотками. Я валенки пожалел отдавать, но товарищи мне сказали - что ты, мы будем маршировать, шаг печатать, как ты станешь валенками сверкать? И я взял ботинки.
Размером одежды никто особо не затруднялся. Ну велика тебе шинель, собираешь тогда её с боков под ремень, чтобы на груди было гладко, и ходишь. И вообще - отправят подразделение в баню, там с одной стороны заходишь, а вещи - на обработку. Выходишь с другой стороны - там кучей и шинели, и штаны; своего никогда не найдёшь, надеваешь что попалось. С обувью, может, сложнее тем, у кого размер нестандартный, но меня это не касалось, что возьму - в том и хожу.
После призыва нас направили в учебку. Часть располагалась в городе Муром Владимирской области. Нас учили на младших командиров и командиров пулемётного расчёта. В основном мы занимались строевой подготовкой, учились разбирать и чистить оружие, заучивали уставы и занимались несением караульной службы. Стрелять ходили за 20 километров, тренировались. Кормили только неважно - встаёшь из-за стола и думаешь: ещё бы пару таких порций съесть, вот тогда бы наелся. Я был на хорошем счету, особенно по части строевой. К этому у меня была способность, ходил я, прямо скажем, красиво. Наш командир взвода Перминов даже меня посылал в полк в смотре строевой участвовать. И в прочем тоже выделял, верил мне, в общем. Однако учёбу закончить не пришлось, и уехали мы из Мурома на фронт рядовыми.
Поездом в товарных вагонах нас привезли под Старую Руссу на 2-й Прибалтийский фронт. Состав остановился в поле, и нам объяснили: как поезд встанет - выскакивайте и бегите что есть духу прямо к лесу, времени разгружаться нет. Место открытое, были случаи, когда немцы открывали огонь артиллерией и накрывали людей. Мы посыпались и - бегом! Добежали все благополучно и дальше отправились пешком. Не доходя 8 километров до передовой остановились в лесу. Там меня нашёл земляк из Некоуза, это было удивительно, но имени его не запомнилось.
Нас готовили ночью менять оборону, часть должна была уходить в тыл, а нас - на их место. Но пока решали, планы у начальства поменялись, и вместо передовой мы отправились за Великие Луки в сторону Новосокольников. И вот там не доходя 18-ти километров мы стали воевать.
Помню, послали меня и ещё одного товарища на кухню за обедом. Дали большой бак с крышкой, его нести нужно вдвоём. А идти через поле, от леса, где мы стояли, метров 800 открытого пространства. Зима, снег лежит. Немцы стреляют, и мы с этим баком короткими перебежками. Рванём, пробежим немного и лежим, пока стрельба не утихнет. Добежали, принесли целый бак хорошего макаронного супа, а он - прокис. Вот это было огорчение. Но в целом кормили хорошо, не то, что в учебке, только один такой случай был.
Вот там, не доходя до Новосокольников я и пошёл воевать.
Была там деревня, за которую шёл бой. Там политрука убило, несколько сержантов ранило, а деревню не взяли. И вот командир наш сам немножко левее, в другую сторону со взводом пошёл, а нас троих с пулемётом Максим отозвал и дал задание. Вот, мол, перед вам деревня, на одном её конце засели немцы. Вы втроём с пулемётом туда пойдёте и их выгоните.
Деревенька на холмике, до неё - поле, километра два. Мы сначала бежали, а потом стали ползти. Немцы не дураки - они же на холме, нас видят сверху, стреляют. Мы в поле, ползём вперёд, командир пулемёта - слева, я - подающий - справа, и третий наш чуть сзади. Мы думали - в деревню войдём, осмотримся, там видно будет. А куда там - войдём, головы не поднять. Дураки же, по 18 лет всего.
Я уже когда вернулся, слушал, как соседка письмо сына из учебки читала. Вот, говорит, выучили его на младшего командира, отделением командовать будет. А я думаю - моего же возраста, чего он там накомандует. Как этот дурак, послал нас немца из деревни выгнать. А сколько там немца этого - пятьдесят человек, сто; где они сидят, в какую сторону смотрят - ничего же этого он не знал. Идите, говорит, в тот конец. Мне бы надо сказать - а вы, товарищ командир, сходите с нами, покажете неопытным, что к чему. Но это я уже потом понял, что сам-то он там остался. А тогда - приказ получил, пошёл выполнять.
И вот мы ползём дуром по полю, пулемёт толкаем, а огонь всё гуще и гуще. Тогда командир расчёта говорит нам - они по пулемёту жарят, давайте его оставим и подразползёмся, утихнет - вернёмся и дальше пойдём. Хорошо, стали расходиться. Он налево отполз, я - направо, товарищ сзади, вроде, тоже налево подался. Пули прямо над головой свистят, а я к ним оказался левым боком. И тут две пулемётные пули мне прошли в левую ногу. Я видел балочку такую, маленькую складочку, и пополз скорее по ней, чтобы с этого места уйти. Вижу - впереди воронка. Вот бы, думаю, мне туда схорониться. И там как раз какое-то шебуршение, и голова показалась. Я кричу - эй, возьмите меня к себе, у меня с ногой что-то. А оттуда меня по матери - иди, говорят, со своей ногой, у нас без тебя места мало.
Я полежал сколько-то, стрельба стала стихать, и эти парни, как стихло, выпрыгнули из воронки сразу двое, схватили меня под руки и втащили к себе. Сразу стянули валенок и начали помогать. У них два индивидуальных пакета, и я ещё немецкий дорогой подобрал - перетянули мне рану. Только я чувствую - всё равно мокнет, кровь идёт по-прежнему. А они увидели только одну рану, нижнюю, а другую просто не заметили.
Стемнело, стали собирать раненых. Довезли нас до деревни, занесли в дом, а там только стены и крыша - никакого пола нет, все прямо так лежат. И тут начался артобстрел. Мы лежим, слышим - вот сзади дома ухнуло, вот - левее, вот - правее... Обстреливал нас несколько часов, но сам сборный пункт так и не накрыли. Этой же ночью нас на лошадях повезли дальше в тыл, за 8 километров в полевой госпиталь на сортировку. Там ко мне подошёл врач и говорит - шевели пальцами. Я стараюсь, работаю, а он мне - так не на правой ноге, а на левой, на раненой. А там уже посинело всё. Врач и говорит - надо ногу ампутировать, а то пойдёт заражение и умрёшь. Делать нечего - дал согласие, и ногу мне удалили. Очнулся после операции, слышу - другие раненые кричат, бредят. А я думаю - ну уж я кричать ни за что не буду. Что за мужики такие - боли не могут вытерпеть. А потом начал наркоз отходить - и сам закричал. Ко мне подошли, укол сделали, опять стало терпимо.
Вот так и лежал там около трёх суток. А потом прибыл санитарный поезд и увёз меня на Урал, в город Высьва. Там был большой завод, каски делал. Вот там я 5 месяцев и лечился. Выписался с протезом - тогда бы такой порядок, что без протеза не выпускали - но мне на костыле было удобнее. Я через какое-то время попробовал на протезе ходить, но из культи как будто сукровица потекла. Я пришёл ко врачу, он дал мне банку какой-то фиолетовой жижи и сказал мазать, чтобы прошло. И добавил, что если не прекратится, то придётся выше отнимать. И я сказал себе - ну уж нет, куда ж выше, это я должен вылечить. Вылечил, всё прошло, но протез я с тех пор не использовал.
Из госпиталя я поехал домой, в Брейтовский район. Невеста меня дождалась, и замуж пойти за безногого тоже не побрезговала. Она тогда работала воспитателем в детском доме для эвакуированных ленинградских детей. И вот она говорит - шёл бы ты к нам работать счетоводом. А я как вернулся, пошёл в райком - работу просить. Там меня направили на курсы счетоводов, ведь работа мне требовалась сидячая. Вступительных экзаменов было три - математика, русский язык и политика. А я пока лечился - всё забыл, и все экзамены сдал на двойки. И вот стою перед приёмной комиссией, они говорят - знаете ли вы свои оценки? Я говорю - знаю, все двойки, но учиться хочу. И это им, видимо, понравилось, потому что директор училища говорит - я товарища Чикина готов взять. Его зам по учебному отделу говорит - я не возражаю. И третий - секретарь райкома - я, говорит, тем более не возражаю. И стал я учиться на счетовода. Потом освоился, втянулся, учился хорошо.
О победе узнал на квартире, где жил. Курсы были в Брейтове, и я там с товариащми снимал комнату, а у хозяев тарелка висела. Вот они услышали - война закончилась, и нам сказали. Ну мы порадовались, конечно, а потом на учёбу пошли.
Фронтовиков у нас было мало, и никогда особого отношения к нам не было. Из деревни ушло на фронт 10 человек, а вернулись только я да Вася Минеев. Вот однажды поехал за протезом в Рыбинск, вернулся в Брейтово Метеором, и как ни просил, чтобы встретили, так никто и не приехал. Пошёл 12 километров пешком.
Ну а дальше - учился в торговой школе на бухгалтерском отделении, и оттуда был направлен на работу бухгалтером в село Сутка, в Сельпо. Брат погиб молодым на лесосплаве, 12 лет назад похоронил жену, сын недавно умер, в Брейтове жива дочь, но с ней разлад - не общались 6 лет. Зато есть другие родственники - семья внучки в Рыбинске. Они иногда приезжают в гости. К ним и переберётся Николай Васильевич, когда жизнь в деревенском доме станет ему не по силам.
Сейчас его дом - один из лучших в Сутке. Хозяин поставил себе красивые пластиковые окна, через которые видно всё вокруг, а от улицы отгородился забором из профнастила. Видел такие в Брейтове, решил сделать себе такой же. Только в трёх домах деревни такие есть, - не без гордости отмечает Николай Васильевич. Весь пол покрыт ламинатом - по нему удобно передвигаться на офисных стульях на колёсиках, толкаясь ногой. Отопление в доме печное, греться помогают соцработники. Два раза в неделю они колют дрова и натаскивают их в избу, а печку хозяин обслуживает сам. Соцработники помогают и с готовкой, словом, жизнь у Николая Васильевича вполне устроена.
Неподалёку в соседнем селе есть школа, но общаться с детьми ветерана не зовут. Я представляю - почему. В жизни Николая Васильевича нет ни героического пафоса, ни назидательного примера. Вернее, пример есть, но не такой, который годился бы для школьников.
Это пример того, что являет собой война на самом деле. Бессмысленное и бесполезное саморазрушение себя и окружающих, от которого нужно держаться настолько далеко, насколько это возможно.
Только бы не война, - говорили выжившие 1925 года рождения.
Только бы не война, - думал я про себя, глядя на Николая Васильевича.
Только бы не война. А больше и сказать нечего.
Первое фото - в день призыва на военную службу, 8 января 1943 года.
Второе - вскоре после конца войны.
Ну а дальше будет много текста.
Накануне этого дня Победы я поговорил с ветераном Великой Отечественной войны Николаем Васильевичем Чикиным. Его рассказ кажется мне очень ценным своей будничностью, отсутствием драматизма и неявными акцентами. Это жизнь среднего человека в трудный период нашей истории.
Николай Васильевич родился в феврале 1925 года в деревне Тевково Севостьянцевского сельсовета Брейтовского района и никогда надолго от своей малой родины не отлучался. Разве что в село Сутка после войны переехал, работу здесь дали, но район не сменил. Когда началась война, Николаю было 16 лет. Отец ушёл в армию практически сразу же, оставив мать с двумя братьями, младший из которых был ещё совсем ребёнком. До гибели под Ахтыркой в августе 1943-го от отца не было никаких вестей. Впрочем, похоронка пришла уже когда был призван и сам Николай. Вообще из армии писали мало, можно сказать, не писали совсем, - говорит Николай Васильевич. - Вестей не было, ушёл человек - и нет его. Всего из деревни на войну призвали 10 человек, вернулись двое.
- Когда началась война, ко мне пришёл агроном и сказал, вот что, Коля, бери-ка ты полеводческую бригаду. Я говорю ему - как же я стану бригадиром, там же тёти, я не смогу ими командовать. А он отвечает, ничего, мол, где не сможешь - приходи ко мне, я буду тебе помогать. Но дело пошло очень хорошо. Вот с утра слышно - Николайко (они меня так звали), надо бы на поле ехать. Я говорю - так запрягайте, поехали. А они - женщины, как лошадь запрячь - не знают. Я прихожу, запрягаю, они становятся править, лошадку хлестнут - она побежит, им весело - раньше лошадьми мужики правили. В общем, авторитет был, и общий язык мы нашли.
Я тогда, можно сказать, на деревне первый парень был. Вечером собирается молодёжь, я смотрю на других и себя сравниваю - есть ли кто-то лучше? Я и танцую, и учусь, и пригожий, и работящий, и культурный, и вежливый. И с будущей женой уже тогда познакомился. Она меня и на войну провожала, и с войны встретила - дождалась. Прожили с ней всю жизнь, только 12 лет назад она умерла. По болезни, - уточняет Николай Васильевич.
- Повестка о призыве пришла мне примерно за месяц до восемнадцатилетия. День рождения у меня в феврале, а в военкомат я должен был явиться 8 января 1943 года. Призыв был от сельсовета, из Севостьянцево, но моя будущая супруга поехала со мной до Брейтово. Там мы сфотографировались, и я отправился в Некоуз на поезд. Я в армию приоделся, обулся в новые валенки, и зря. Обувь нам быстро выдали казённую - ботинки с обмотками. Я валенки пожалел отдавать, но товарищи мне сказали - что ты, мы будем маршировать, шаг печатать, как ты станешь валенками сверкать? И я взял ботинки.
Размером одежды никто особо не затруднялся. Ну велика тебе шинель, собираешь тогда её с боков под ремень, чтобы на груди было гладко, и ходишь. И вообще - отправят подразделение в баню, там с одной стороны заходишь, а вещи - на обработку. Выходишь с другой стороны - там кучей и шинели, и штаны; своего никогда не найдёшь, надеваешь что попалось. С обувью, может, сложнее тем, у кого размер нестандартный, но меня это не касалось, что возьму - в том и хожу.
После призыва нас направили в учебку. Часть располагалась в городе Муром Владимирской области. Нас учили на младших командиров и командиров пулемётного расчёта. В основном мы занимались строевой подготовкой, учились разбирать и чистить оружие, заучивали уставы и занимались несением караульной службы. Стрелять ходили за 20 километров, тренировались. Кормили только неважно - встаёшь из-за стола и думаешь: ещё бы пару таких порций съесть, вот тогда бы наелся. Я был на хорошем счету, особенно по части строевой. К этому у меня была способность, ходил я, прямо скажем, красиво. Наш командир взвода Перминов даже меня посылал в полк в смотре строевой участвовать. И в прочем тоже выделял, верил мне, в общем. Однако учёбу закончить не пришлось, и уехали мы из Мурома на фронт рядовыми.
Поездом в товарных вагонах нас привезли под Старую Руссу на 2-й Прибалтийский фронт. Состав остановился в поле, и нам объяснили: как поезд встанет - выскакивайте и бегите что есть духу прямо к лесу, времени разгружаться нет. Место открытое, были случаи, когда немцы открывали огонь артиллерией и накрывали людей. Мы посыпались и - бегом! Добежали все благополучно и дальше отправились пешком. Не доходя 8 километров до передовой остановились в лесу. Там меня нашёл земляк из Некоуза, это было удивительно, но имени его не запомнилось.
Нас готовили ночью менять оборону, часть должна была уходить в тыл, а нас - на их место. Но пока решали, планы у начальства поменялись, и вместо передовой мы отправились за Великие Луки в сторону Новосокольников. И вот там не доходя 18-ти километров мы стали воевать.
Помню, послали меня и ещё одного товарища на кухню за обедом. Дали большой бак с крышкой, его нести нужно вдвоём. А идти через поле, от леса, где мы стояли, метров 800 открытого пространства. Зима, снег лежит. Немцы стреляют, и мы с этим баком короткими перебежками. Рванём, пробежим немного и лежим, пока стрельба не утихнет. Добежали, принесли целый бак хорошего макаронного супа, а он - прокис. Вот это было огорчение. Но в целом кормили хорошо, не то, что в учебке, только один такой случай был.
Вот там, не доходя до Новосокольников я и пошёл воевать.
Была там деревня, за которую шёл бой. Там политрука убило, несколько сержантов ранило, а деревню не взяли. И вот командир наш сам немножко левее, в другую сторону со взводом пошёл, а нас троих с пулемётом Максим отозвал и дал задание. Вот, мол, перед вам деревня, на одном её конце засели немцы. Вы втроём с пулемётом туда пойдёте и их выгоните.
Деревенька на холмике, до неё - поле, километра два. Мы сначала бежали, а потом стали ползти. Немцы не дураки - они же на холме, нас видят сверху, стреляют. Мы в поле, ползём вперёд, командир пулемёта - слева, я - подающий - справа, и третий наш чуть сзади. Мы думали - в деревню войдём, осмотримся, там видно будет. А куда там - войдём, головы не поднять. Дураки же, по 18 лет всего.
Я уже когда вернулся, слушал, как соседка письмо сына из учебки читала. Вот, говорит, выучили его на младшего командира, отделением командовать будет. А я думаю - моего же возраста, чего он там накомандует. Как этот дурак, послал нас немца из деревни выгнать. А сколько там немца этого - пятьдесят человек, сто; где они сидят, в какую сторону смотрят - ничего же этого он не знал. Идите, говорит, в тот конец. Мне бы надо сказать - а вы, товарищ командир, сходите с нами, покажете неопытным, что к чему. Но это я уже потом понял, что сам-то он там остался. А тогда - приказ получил, пошёл выполнять.
И вот мы ползём дуром по полю, пулемёт толкаем, а огонь всё гуще и гуще. Тогда командир расчёта говорит нам - они по пулемёту жарят, давайте его оставим и подразползёмся, утихнет - вернёмся и дальше пойдём. Хорошо, стали расходиться. Он налево отполз, я - направо, товарищ сзади, вроде, тоже налево подался. Пули прямо над головой свистят, а я к ним оказался левым боком. И тут две пулемётные пули мне прошли в левую ногу. Я видел балочку такую, маленькую складочку, и пополз скорее по ней, чтобы с этого места уйти. Вижу - впереди воронка. Вот бы, думаю, мне туда схорониться. И там как раз какое-то шебуршение, и голова показалась. Я кричу - эй, возьмите меня к себе, у меня с ногой что-то. А оттуда меня по матери - иди, говорят, со своей ногой, у нас без тебя места мало.
Я полежал сколько-то, стрельба стала стихать, и эти парни, как стихло, выпрыгнули из воронки сразу двое, схватили меня под руки и втащили к себе. Сразу стянули валенок и начали помогать. У них два индивидуальных пакета, и я ещё немецкий дорогой подобрал - перетянули мне рану. Только я чувствую - всё равно мокнет, кровь идёт по-прежнему. А они увидели только одну рану, нижнюю, а другую просто не заметили.
Стемнело, стали собирать раненых. Довезли нас до деревни, занесли в дом, а там только стены и крыша - никакого пола нет, все прямо так лежат. И тут начался артобстрел. Мы лежим, слышим - вот сзади дома ухнуло, вот - левее, вот - правее... Обстреливал нас несколько часов, но сам сборный пункт так и не накрыли. Этой же ночью нас на лошадях повезли дальше в тыл, за 8 километров в полевой госпиталь на сортировку. Там ко мне подошёл врач и говорит - шевели пальцами. Я стараюсь, работаю, а он мне - так не на правой ноге, а на левой, на раненой. А там уже посинело всё. Врач и говорит - надо ногу ампутировать, а то пойдёт заражение и умрёшь. Делать нечего - дал согласие, и ногу мне удалили. Очнулся после операции, слышу - другие раненые кричат, бредят. А я думаю - ну уж я кричать ни за что не буду. Что за мужики такие - боли не могут вытерпеть. А потом начал наркоз отходить - и сам закричал. Ко мне подошли, укол сделали, опять стало терпимо.
Вот так и лежал там около трёх суток. А потом прибыл санитарный поезд и увёз меня на Урал, в город Высьва. Там был большой завод, каски делал. Вот там я 5 месяцев и лечился. Выписался с протезом - тогда бы такой порядок, что без протеза не выпускали - но мне на костыле было удобнее. Я через какое-то время попробовал на протезе ходить, но из культи как будто сукровица потекла. Я пришёл ко врачу, он дал мне банку какой-то фиолетовой жижи и сказал мазать, чтобы прошло. И добавил, что если не прекратится, то придётся выше отнимать. И я сказал себе - ну уж нет, куда ж выше, это я должен вылечить. Вылечил, всё прошло, но протез я с тех пор не использовал.
Из госпиталя я поехал домой, в Брейтовский район. Невеста меня дождалась, и замуж пойти за безногого тоже не побрезговала. Она тогда работала воспитателем в детском доме для эвакуированных ленинградских детей. И вот она говорит - шёл бы ты к нам работать счетоводом. А я как вернулся, пошёл в райком - работу просить. Там меня направили на курсы счетоводов, ведь работа мне требовалась сидячая. Вступительных экзаменов было три - математика, русский язык и политика. А я пока лечился - всё забыл, и все экзамены сдал на двойки. И вот стою перед приёмной комиссией, они говорят - знаете ли вы свои оценки? Я говорю - знаю, все двойки, но учиться хочу. И это им, видимо, понравилось, потому что директор училища говорит - я товарища Чикина готов взять. Его зам по учебному отделу говорит - я не возражаю. И третий - секретарь райкома - я, говорит, тем более не возражаю. И стал я учиться на счетовода. Потом освоился, втянулся, учился хорошо.
О победе узнал на квартире, где жил. Курсы были в Брейтове, и я там с товариащми снимал комнату, а у хозяев тарелка висела. Вот они услышали - война закончилась, и нам сказали. Ну мы порадовались, конечно, а потом на учёбу пошли.
Фронтовиков у нас было мало, и никогда особого отношения к нам не было. Из деревни ушло на фронт 10 человек, а вернулись только я да Вася Минеев. Вот однажды поехал за протезом в Рыбинск, вернулся в Брейтово Метеором, и как ни просил, чтобы встретили, так никто и не приехал. Пошёл 12 километров пешком.
Ну а дальше - учился в торговой школе на бухгалтерском отделении, и оттуда был направлен на работу бухгалтером в село Сутка, в Сельпо. Брат погиб молодым на лесосплаве, 12 лет назад похоронил жену, сын недавно умер, в Брейтове жива дочь, но с ней разлад - не общались 6 лет. Зато есть другие родственники - семья внучки в Рыбинске. Они иногда приезжают в гости. К ним и переберётся Николай Васильевич, когда жизнь в деревенском доме станет ему не по силам.
Сейчас его дом - один из лучших в Сутке. Хозяин поставил себе красивые пластиковые окна, через которые видно всё вокруг, а от улицы отгородился забором из профнастила. Видел такие в Брейтове, решил сделать себе такой же. Только в трёх домах деревни такие есть, - не без гордости отмечает Николай Васильевич. Весь пол покрыт ламинатом - по нему удобно передвигаться на офисных стульях на колёсиках, толкаясь ногой. Отопление в доме печное, греться помогают соцработники. Два раза в неделю они колют дрова и натаскивают их в избу, а печку хозяин обслуживает сам. Соцработники помогают и с готовкой, словом, жизнь у Николая Васильевича вполне устроена.
Неподалёку в соседнем селе есть школа, но общаться с детьми ветерана не зовут. Я представляю - почему. В жизни Николая Васильевича нет ни героического пафоса, ни назидательного примера. Вернее, пример есть, но не такой, который годился бы для школьников.
Это пример того, что являет собой война на самом деле. Бессмысленное и бесполезное саморазрушение себя и окружающих, от которого нужно держаться настолько далеко, насколько это возможно.
Только бы не война, - говорили выжившие 1925 года рождения.
Только бы не война, - думал я про себя, глядя на Николая Васильевича.
Только бы не война. А больше и сказать нечего.