Детство Риты. Продолжение
Продолжение истории, которую мне рассказала мама.
В первой части было о том, как родной отец украл маму из дому и увез в Москву, как она потом оказалась в эвакуации, где они с мачехой голодали так, что у нее выпали молочные зубы, а коренные не росли. После эвакуации ее решили отправить в Ереван.
Начало здесь. Жмите!
Итак...
КАРАБАХ
Увидев, в каком состоянии ее ребенок, Роза немедленно отвела ее к педиатру, профессору Арутюняну.
- Ну вы, мамаша, довели ребенка… - сказал профессор. И Роза зарыдала. Отплакавшись, она рассказала, как могла, про эвакуацию, голод и как жила дочка в Казахстане и Москве.
- Тогда, - сказал профессор, - ее надо срочно везти в горы. У вас есть родственники в горах?
Родственники в горах были. Они жили в Карабахе, в маленьком провинциальном городке Гадрут. И мамина бабушка Сирануш взяла внучку, вместе с ней свою швейную машинку Singer - а она была хорошей портнихой - и отправилась в Карабах.
* * *
Там жили мамины родственники по материнской линии. Ее прабабку звали Тамам. По-турецки это имя означает «достаточно». Когда в семье рождалось много девочек - а хотелось мальчика, наследника - очередную девочку называли ЭрИк. По-армянски это имя звучит как hэрИк с ударением на «и». Означает оно, как и Тамам, «достаточно», «хватит».
Но если после ЭрИк снова рождалась девочка, то ее называли Бавакан. Тоже по-армянски, и смысл этого слова тот же самый. Ну, уж а если после Бавакан рождалась девочка, то ее называли уже по-турецки - Тамам. Не уверен, что после такого количества «девственных» попыток у родителей хватало сил на новых детей. Но если они все-таки рискуют, то дальше уже девочек называют, как получится. Когда заклинания не действуют, приходится полагаться на случай.
Не знаю, что было у родителей ЭрИк, Бавакан и Тамам - родили они наконец долгожданного мальчика, или нет, но известно, что Тамам росла девочкой смелой, активной, мальчишкам спуску не давала. А когда пришло время, вышла замуж. Но тут случилась трагичная история - ее мужа убил один из соседей.
Убил, наверно, непреднамеренно.
Дело было так. Возле дома, где жила Тамам-баджи (баджи по-турецки - сестра. То есть мою пра-прабабку звали сестрица-Тамам), протекал ручеек, а у начала ее переулка лежал камень. По понедельникам, средам и пятницам камень закрывал один из рукавов ручья, и вода орошала сады по правую сторону улицы. По вторникам, четвергам и субботам камень перекладывали, и ручеек работал на левой стороне.
Но как-то раз камень не переложили, или, наоборот, переложили слишком рано, и в переулке разгорелся спор. А из-за воды всегда спорят особенно яростно. Особенно в деревнях. Тем более, на Кавказе. Устных аргументов обычно не хватает, так что драка разгорается практически сразу.
И вышло так, что в пылу спора и драки мужа Тамам убили. И она решила отомстить. Одевшись в мужскую одежду - мстить за убитого мужчину мог только другой мужчина - она взяла охотничье ружье мужа и поздним вечером засела в огороде, чтобы выследить момент, когда убийца выйдет «до ветру».
Просидев полночи, она дождалась. Ничего не подозревающий обидчик вышел в огород облегчиться… и получил пулю. Вся округа знала, что Тамам-баджи отомстила за мужа. Но никто не выдал ее следствию.
«Потому что этот тип был гад и дрянь», - заключила мама, поправляя подушку. Мне же кажется, что там могли быть и другие причины.
Дочь Тамам Сирануш - в русском варианте Любовь - родилась в 1895 году. Прошло всего 13 лет, и ее выдали замуж. Но поскольку она еще не была девушкой, то, придя в новую семью, она два года спала не с мужем, а со свекровью. Ей разрешили лечь с мужем Артемом только когда свекровь поняла, что девочка готова к исполнению супружеского долга. По сравнению со своей женой он был уже взрослым человеком - ему было 26 лет.
Первая дочь Артема и Сирануш была голубоглазой, как и вся ее родня, и умерла в младенчестве. После нее у них родился сын, которого назвали Арарат, потом дочь Роза и еще один сын - Вильсон.
Первым из семьи ушел Арарат - в 37 году. Во время допросов ему отбили легкие, он заболел туберкулезом и вскоре умер.
Когда началась война, Вильсон учился в харьковском медицинском училище. На войну он попал вместе с курсантами этого училища и погиб, когда фашисты бомбили санитарный поезд, в котором он работал. До начала 60-х Вильсон считался пропавшим без вести, и Сирануш продолжала верить, что он вернется. Но вместо него пришло письмо от пионеров села Бурковка Нежинского района Черниговской области, в котором сообщалость, что, занимаясь поисками погибших во время войны, юные искатели раскопали останки Вильсона и потом захоронили их в братской могиле в Бурковке. Сирануш получила медаль сына и приглашение посетить захоронение.
Ее муж Артем тоже погиб во время войны, и Сирануш, оставшись без мужчин в доме, взяла свою швейную машинку и начала обходить и объезжать родственников.
Они, в своем большинстве, были обычными советскими бедняками, которым нужно было разве что штопать чулки и носки и подшивать воротники мужских сорочек. Но Сирануш была предприимчива. Она стала брать заказы у их соседей и знакомых. В семье появлялись кое-какие деньги. Так она в течение некоторого времени добывала деньги для себя и дочери, а также подкармливала двоюродных и троюродных братьев, сестер и племянников.
И когда в Ереван привезли изголодавшую внучку Риту - мою маму - Сирануш поступила, как обычно: взяла швейную машинку и отправилась к родственникам в Карабах. На этот раз, она была с внучкой.
На фото: Сирануш, моя прабабка.
«Я была худая - это не то слово. Кожа да кости, зубы не росли, в общем, насквозь гнилая была после эвакуации, после Москвы… Привезли меня в Гадрут, поставили посреди комнаты. Вокруг меня собрались тетушки и бабушки, поплакали, попричитали и стали лечить».
Приносили, кто что может. Кто молоко и сметану, кто картошку, кто мед…
«Меня называли «рси чут», - говорила мама. В переводе с армянского это значит «русский птенец», но с пренебрежительным оттенком. - А еще «инвалид хоха» (ребенок-инвалид). Но за мной все равно ухаживали, потому что я была «Шаназаранц тор».
В переводе с карабахского это значит внучка Шахназарянов. «Мужская линия наша - Мелик-Шахназаряны. - продолжала мама,- Из-за советской власти «Мелик» стали отбрасывать, и от фамилии осталось только «Шахназарян».
Девочке помогали все. Очень помог двоюродный дядя - Манвел. Он был инвалидом - несколько лет назад сломал ногу, и она плохо срослась. Из-за этого он хромал, и его не взяли на фронт.
«Манвел остался в Гадруте и пас овец. Он сам был хром, и овцы у него были хромые», - вспоминала мама. Признаюсь: я не очень понимаю, как это возможно, но мама повторила эту формулу несколько раз. Манвел приносил маленькой племяннице овечье молоко и сыр.
А прабабушка Тамам брала Риту, мешок и шла в горы. Там они собирали лечебные травы. Набрав полный мешок, возвращались в Гадрут. Девочку поили отварами и даже купали в настоях из этих трав. А еще дети брали плетеные корзинки, надевали их на плечи и шли в лес за ежевикой. Эти корзинки назывались «джувараАл».
Раз в неделю кто-то из жителей пек хлеб, причем все в деревне узнавали, что кто-то собирается печь. И тогда все начинали замешивать тесто - каждый для себя. Потом все они собирались у тондыра, причем каждый тащил с собой свою вязанку дров или валежника… И на всю деревню слышался запах свежего хлеба.
Слава Богу, в те военные годы у людей была мука.
А скотины было мало, потому что налог на нее был так велик, что держать скотину было невыгодно. И все взрослые ездили в Степанакерт. Что-то купить, что-то продать… Тогда многое делалось, как мы сейчас говорим, через бартер.
Здоровая пища, свежий воздух и хороший уход сделали свое дело. Рита оправилась, окрепла, пошли коренные зубы. В Гадруте она закончила первый класс, после чего ее отправили в Ереван. Через год ее вернули в Карабах, где она отучилась еще год - в третьем классе.
«Воздух в Карабахе был такой, что можно было его пить», - говорила мама, - «Карабах - это чудо. Это был мне подарок судьбы…»
«Весной мы ходили в школу по цветущим фиалкам…»
* * *
Вернувшись в Ереван, я почти сразу же уехал в Карабах.
В Гадруте я бывал раньше - мне было лет шесть, когда мама взяла туда нас с сестрой - на лето. После этого, то есть более пятидесяти лет, я там не был. Но, попав в дом, где мы тогда жили, я его узнал. И двор узнал, и старое тутовое дерево во дворе, и тропинку, по которой мы детьми бегали к роднику за водой, и церковь, и небольшую площадь…
Это были фрагменты, кусочки моего детства. И кусочки детства моей мамы. Я их узнал.
В первой части было о том, как родной отец украл маму из дому и увез в Москву, как она потом оказалась в эвакуации, где они с мачехой голодали так, что у нее выпали молочные зубы, а коренные не росли. После эвакуации ее решили отправить в Ереван.
Начало здесь. Жмите!
Итак...
КАРАБАХ
Увидев, в каком состоянии ее ребенок, Роза немедленно отвела ее к педиатру, профессору Арутюняну.
- Ну вы, мамаша, довели ребенка… - сказал профессор. И Роза зарыдала. Отплакавшись, она рассказала, как могла, про эвакуацию, голод и как жила дочка в Казахстане и Москве.
- Тогда, - сказал профессор, - ее надо срочно везти в горы. У вас есть родственники в горах?
Родственники в горах были. Они жили в Карабахе, в маленьком провинциальном городке Гадрут. И мамина бабушка Сирануш взяла внучку, вместе с ней свою швейную машинку Singer - а она была хорошей портнихой - и отправилась в Карабах.
* * *
Там жили мамины родственники по материнской линии. Ее прабабку звали Тамам. По-турецки это имя означает «достаточно». Когда в семье рождалось много девочек - а хотелось мальчика, наследника - очередную девочку называли ЭрИк. По-армянски это имя звучит как hэрИк с ударением на «и». Означает оно, как и Тамам, «достаточно», «хватит».
Но если после ЭрИк снова рождалась девочка, то ее называли Бавакан. Тоже по-армянски, и смысл этого слова тот же самый. Ну, уж а если после Бавакан рождалась девочка, то ее называли уже по-турецки - Тамам. Не уверен, что после такого количества «девственных» попыток у родителей хватало сил на новых детей. Но если они все-таки рискуют, то дальше уже девочек называют, как получится. Когда заклинания не действуют, приходится полагаться на случай.
Не знаю, что было у родителей ЭрИк, Бавакан и Тамам - родили они наконец долгожданного мальчика, или нет, но известно, что Тамам росла девочкой смелой, активной, мальчишкам спуску не давала. А когда пришло время, вышла замуж. Но тут случилась трагичная история - ее мужа убил один из соседей.
Убил, наверно, непреднамеренно.
Дело было так. Возле дома, где жила Тамам-баджи (баджи по-турецки - сестра. То есть мою пра-прабабку звали сестрица-Тамам), протекал ручеек, а у начала ее переулка лежал камень. По понедельникам, средам и пятницам камень закрывал один из рукавов ручья, и вода орошала сады по правую сторону улицы. По вторникам, четвергам и субботам камень перекладывали, и ручеек работал на левой стороне.
Но как-то раз камень не переложили, или, наоборот, переложили слишком рано, и в переулке разгорелся спор. А из-за воды всегда спорят особенно яростно. Особенно в деревнях. Тем более, на Кавказе. Устных аргументов обычно не хватает, так что драка разгорается практически сразу.
И вышло так, что в пылу спора и драки мужа Тамам убили. И она решила отомстить. Одевшись в мужскую одежду - мстить за убитого мужчину мог только другой мужчина - она взяла охотничье ружье мужа и поздним вечером засела в огороде, чтобы выследить момент, когда убийца выйдет «до ветру».
Просидев полночи, она дождалась. Ничего не подозревающий обидчик вышел в огород облегчиться… и получил пулю. Вся округа знала, что Тамам-баджи отомстила за мужа. Но никто не выдал ее следствию.
«Потому что этот тип был гад и дрянь», - заключила мама, поправляя подушку. Мне же кажется, что там могли быть и другие причины.
Дочь Тамам Сирануш - в русском варианте Любовь - родилась в 1895 году. Прошло всего 13 лет, и ее выдали замуж. Но поскольку она еще не была девушкой, то, придя в новую семью, она два года спала не с мужем, а со свекровью. Ей разрешили лечь с мужем Артемом только когда свекровь поняла, что девочка готова к исполнению супружеского долга. По сравнению со своей женой он был уже взрослым человеком - ему было 26 лет.
Первая дочь Артема и Сирануш была голубоглазой, как и вся ее родня, и умерла в младенчестве. После нее у них родился сын, которого назвали Арарат, потом дочь Роза и еще один сын - Вильсон.
Первым из семьи ушел Арарат - в 37 году. Во время допросов ему отбили легкие, он заболел туберкулезом и вскоре умер.
Когда началась война, Вильсон учился в харьковском медицинском училище. На войну он попал вместе с курсантами этого училища и погиб, когда фашисты бомбили санитарный поезд, в котором он работал. До начала 60-х Вильсон считался пропавшим без вести, и Сирануш продолжала верить, что он вернется. Но вместо него пришло письмо от пионеров села Бурковка Нежинского района Черниговской области, в котором сообщалость, что, занимаясь поисками погибших во время войны, юные искатели раскопали останки Вильсона и потом захоронили их в братской могиле в Бурковке. Сирануш получила медаль сына и приглашение посетить захоронение.
Ее муж Артем тоже погиб во время войны, и Сирануш, оставшись без мужчин в доме, взяла свою швейную машинку и начала обходить и объезжать родственников.
Они, в своем большинстве, были обычными советскими бедняками, которым нужно было разве что штопать чулки и носки и подшивать воротники мужских сорочек. Но Сирануш была предприимчива. Она стала брать заказы у их соседей и знакомых. В семье появлялись кое-какие деньги. Так она в течение некоторого времени добывала деньги для себя и дочери, а также подкармливала двоюродных и троюродных братьев, сестер и племянников.
И когда в Ереван привезли изголодавшую внучку Риту - мою маму - Сирануш поступила, как обычно: взяла швейную машинку и отправилась к родственникам в Карабах. На этот раз, она была с внучкой.
На фото: Сирануш, моя прабабка.
«Я была худая - это не то слово. Кожа да кости, зубы не росли, в общем, насквозь гнилая была после эвакуации, после Москвы… Привезли меня в Гадрут, поставили посреди комнаты. Вокруг меня собрались тетушки и бабушки, поплакали, попричитали и стали лечить».
Приносили, кто что может. Кто молоко и сметану, кто картошку, кто мед…
«Меня называли «рси чут», - говорила мама. В переводе с армянского это значит «русский птенец», но с пренебрежительным оттенком. - А еще «инвалид хоха» (ребенок-инвалид). Но за мной все равно ухаживали, потому что я была «Шаназаранц тор».
В переводе с карабахского это значит внучка Шахназарянов. «Мужская линия наша - Мелик-Шахназаряны. - продолжала мама,- Из-за советской власти «Мелик» стали отбрасывать, и от фамилии осталось только «Шахназарян».
Девочке помогали все. Очень помог двоюродный дядя - Манвел. Он был инвалидом - несколько лет назад сломал ногу, и она плохо срослась. Из-за этого он хромал, и его не взяли на фронт.
«Манвел остался в Гадруте и пас овец. Он сам был хром, и овцы у него были хромые», - вспоминала мама. Признаюсь: я не очень понимаю, как это возможно, но мама повторила эту формулу несколько раз. Манвел приносил маленькой племяннице овечье молоко и сыр.
А прабабушка Тамам брала Риту, мешок и шла в горы. Там они собирали лечебные травы. Набрав полный мешок, возвращались в Гадрут. Девочку поили отварами и даже купали в настоях из этих трав. А еще дети брали плетеные корзинки, надевали их на плечи и шли в лес за ежевикой. Эти корзинки назывались «джувараАл».
Раз в неделю кто-то из жителей пек хлеб, причем все в деревне узнавали, что кто-то собирается печь. И тогда все начинали замешивать тесто - каждый для себя. Потом все они собирались у тондыра, причем каждый тащил с собой свою вязанку дров или валежника… И на всю деревню слышался запах свежего хлеба.
Слава Богу, в те военные годы у людей была мука.
А скотины было мало, потому что налог на нее был так велик, что держать скотину было невыгодно. И все взрослые ездили в Степанакерт. Что-то купить, что-то продать… Тогда многое делалось, как мы сейчас говорим, через бартер.
Здоровая пища, свежий воздух и хороший уход сделали свое дело. Рита оправилась, окрепла, пошли коренные зубы. В Гадруте она закончила первый класс, после чего ее отправили в Ереван. Через год ее вернули в Карабах, где она отучилась еще год - в третьем классе.
«Воздух в Карабахе был такой, что можно было его пить», - говорила мама, - «Карабах - это чудо. Это был мне подарок судьбы…»
«Весной мы ходили в школу по цветущим фиалкам…»
* * *
Вернувшись в Ереван, я почти сразу же уехал в Карабах.
В Гадруте я бывал раньше - мне было лет шесть, когда мама взяла туда нас с сестрой - на лето. После этого, то есть более пятидесяти лет, я там не был. Но, попав в дом, где мы тогда жили, я его узнал. И двор узнал, и старое тутовое дерево во дворе, и тропинку, по которой мы детьми бегали к роднику за водой, и церковь, и небольшую площадь…
Это были фрагменты, кусочки моего детства. И кусочки детства моей мамы. Я их узнал.