Снова Каспаров-Карпов (окончание)
Первая часть, где рассказывается о радиоприемнике, купленном для того, чтобы слушать репортажи с матча и как я ходил в магазин телевизоров, чтобы смотреть репортажи -- здесь
Вторая часть, в которой я рассказываю об атмосфере в залах, где игрались партии, -- здесь.
Третья часть, заключительная,
Красота шахмат. Подарок
Я продолжал внимательно следить за ходом поединков двух выдающихся шахматистов. Казалось, ситуация изменилась коренным образом. Ведь поменялись их роли - чемпионом мира был уже Каспаров, а роль догоняющего осталась за Карповым. Но все равно - один матч следовал за другим. Казалось, эти двое были обречены играть друг против друга всю жизнь. Казалось также, что они стали уже неотделимы друг от друга - как черное от белого, свет от тени, день от ночи или добро от зла. И неважно, за кого вы болели в то время, потому что когда они оказывались друг напротив друга за шахматной доской, на ней рождались красота и энергия.
Получалось, что два «К» оказывались… соавторами. Оказывается, только им вдвоем было под силу создавать партии такой красоты. Да, когда я сейчас пытаюсь проанализировать, что именно мне помнится из этих партий, я понимаю, что каспаровские победы представляются мне красивее и важнее. Но это же потому, что я болел за него! Конечно, победы Карпова были - и остаются - не менее красивыми и содержательными. Просто я их помню хуже.
Два хода конем Каспарова кажутся мне чрезвычайно красивыми. Жаль, я не могу вспомнить сейчас, когда и в каких партиях это было. Один из этих ходов был сделан черными, еще в дебюте (защита Грюнфельда), когда Каспаров вбил своего коня в центр доски (на поле d4) и, таким образом, создал для Карпова нерешаемую задачу.
Второй был ходом записанным. Это бывает, когда партию уже пора откладывать, и последний ход не делается на доске, чтобы противник не видел его и, таким образом, получил возможности обдумывать ответ на этот ход всю ночь и весь следующий день. Ход записывается, бумажка кладется в конверт, который запечатывается и остается у главного судьи матча. На следующий день арбитр в присутствии соперников вскрывает конверт и делает этот ход на доске. После этого игра продолжается.
И во время одной из партий Каспаров записал свой тайный ход, потом посмотрел на позицию на доске, снова взял ручку и снова что-то написал. После чего только заклеил конверт.
Очень быстро выяснилось, что если Каспаров сделал ход конем на е7, то партию можно было не продолжать - он легко выигрывает. А вдруг нет? А вдруг он передумал? И вообще, почему он два раза что-то писал?
Назавтра, однако, оказалось, что он все-таки сделал именно этот потрясающий по силе ход конем, а потом обвел эту запись для надежности - и выиграл партию.
Тем временем, я продолжал учиться в аспирантуре. И во время частых приездов в Москву подружился на почве любви к шахматам с прекрасным ученым-лингвистом и совершенно замечательным человеком Борисом Самойловичем Шварцкопфом. Он был на несколько лет старше моего отца. У Бориса Самойловича была стерильно чистая стариковская полуседая борода, типично еврейский нос, стертые до десен зубы, а выразительные глаза блестели в пылу разговора.
Я любил ходить к нему в гости. Борис Самойлович заваривал чай, и мы часами беседовали - не только о шахматах, а на самые разные, в том числе и слегка антисоветские темы. За окном сгущался влажный осенний московский сумрак, на маленькой кухне становилось темно, а мы пили чашку за чашкой чая и беседовали.
Во многом благодаря ему я пристрастился к чтению шахматной литературы, стал покупать «Шахматный информатор», но принципиально не читал журнала «64», потому что он считался «карповским».
И я стал лучше играть в шахматы, постепенно дойдя до уровня среднего перворазрядника.
А время шло. Перестроечное время. Советский Союз менялся с ошеломляющей быстротой. Антиалкогольная кампания, перестройка, потом гласность. Все мы были увлечены чтением «толстых» журналов, соперничавших друг с другом в публикации запрещенных прежде книг, статей, стихов… Это все как-то очень органично вылилось в экологическое движение, которое быстро стало карабахским.
История резко ускорила бег, ворвалась в спокойную до затхлости жизнь советских людей, потекла, как горная речка, с порогами, стремнинами, заводями и водоворотами. Летом 88 года я ушел из института, где, в том числе, выступал в роли «шахматного автомата», и перешел работать в школу.
Через год или два к нам пришел новый завуч - Михаил Егишевич Мкртчян. Он был беженцем из Баку, где работал директором школы (там, в Баку, его звали Михаил Григорьевич). Видно было, что он тяготится работой завуча, так как давно уже перерос эту должность. Я любил приходить к нему в кабинет, где он угощал меня чаем из стаканчиков-армуд, и где мы играли в шахматы… нет, не с ним, а с его сыном-шестиклассником, который с увлечением занимался в шахматной школе. Его игра быстро улучшалась. Сначала он имел второй разряд, и я его регулярно обыгрывал. Потом он стал перворазрядником, и начал играть со мной на равных. А потом стал играть лучше, и наши игры потеряли интерес.
В результате мы стали играть в нарды с его отцом. Прошел год или два, они переехали куда-то в Россию, и я потерял их след.
А когда сын Михаила Егишевича стал перворазрядником, я подарил ему плакат, который мне достал тот самый кузен Каспарова Армен. На белом листе плаката был изображен логотип ФИДЕ - международной шахматной федерации: сплюснутый с полюсов земной шар, перед которым большой шахматный конь. Вокруг змеилась надпись на латыни, девиз ФИДЕ: Gens una sumus, то есть мы все одна семья. Где-то сверху было написано: «Карпов-Каспаров. Матч на первенство мира 1985 года».
Снизу толстым синим фломастером была размашистая подпись тринадцатого чемпиона мира Гарри Каспарова.
Вторая часть, в которой я рассказываю об атмосфере в залах, где игрались партии, -- здесь.
Третья часть, заключительная,
Красота шахмат. Подарок
Я продолжал внимательно следить за ходом поединков двух выдающихся шахматистов. Казалось, ситуация изменилась коренным образом. Ведь поменялись их роли - чемпионом мира был уже Каспаров, а роль догоняющего осталась за Карповым. Но все равно - один матч следовал за другим. Казалось, эти двое были обречены играть друг против друга всю жизнь. Казалось также, что они стали уже неотделимы друг от друга - как черное от белого, свет от тени, день от ночи или добро от зла. И неважно, за кого вы болели в то время, потому что когда они оказывались друг напротив друга за шахматной доской, на ней рождались красота и энергия.
Получалось, что два «К» оказывались… соавторами. Оказывается, только им вдвоем было под силу создавать партии такой красоты. Да, когда я сейчас пытаюсь проанализировать, что именно мне помнится из этих партий, я понимаю, что каспаровские победы представляются мне красивее и важнее. Но это же потому, что я болел за него! Конечно, победы Карпова были - и остаются - не менее красивыми и содержательными. Просто я их помню хуже.
Два хода конем Каспарова кажутся мне чрезвычайно красивыми. Жаль, я не могу вспомнить сейчас, когда и в каких партиях это было. Один из этих ходов был сделан черными, еще в дебюте (защита Грюнфельда), когда Каспаров вбил своего коня в центр доски (на поле d4) и, таким образом, создал для Карпова нерешаемую задачу.
Второй был ходом записанным. Это бывает, когда партию уже пора откладывать, и последний ход не делается на доске, чтобы противник не видел его и, таким образом, получил возможности обдумывать ответ на этот ход всю ночь и весь следующий день. Ход записывается, бумажка кладется в конверт, который запечатывается и остается у главного судьи матча. На следующий день арбитр в присутствии соперников вскрывает конверт и делает этот ход на доске. После этого игра продолжается.
И во время одной из партий Каспаров записал свой тайный ход, потом посмотрел на позицию на доске, снова взял ручку и снова что-то написал. После чего только заклеил конверт.
Очень быстро выяснилось, что если Каспаров сделал ход конем на е7, то партию можно было не продолжать - он легко выигрывает. А вдруг нет? А вдруг он передумал? И вообще, почему он два раза что-то писал?
Назавтра, однако, оказалось, что он все-таки сделал именно этот потрясающий по силе ход конем, а потом обвел эту запись для надежности - и выиграл партию.
Тем временем, я продолжал учиться в аспирантуре. И во время частых приездов в Москву подружился на почве любви к шахматам с прекрасным ученым-лингвистом и совершенно замечательным человеком Борисом Самойловичем Шварцкопфом. Он был на несколько лет старше моего отца. У Бориса Самойловича была стерильно чистая стариковская полуседая борода, типично еврейский нос, стертые до десен зубы, а выразительные глаза блестели в пылу разговора.
Я любил ходить к нему в гости. Борис Самойлович заваривал чай, и мы часами беседовали - не только о шахматах, а на самые разные, в том числе и слегка антисоветские темы. За окном сгущался влажный осенний московский сумрак, на маленькой кухне становилось темно, а мы пили чашку за чашкой чая и беседовали.
Во многом благодаря ему я пристрастился к чтению шахматной литературы, стал покупать «Шахматный информатор», но принципиально не читал журнала «64», потому что он считался «карповским».
И я стал лучше играть в шахматы, постепенно дойдя до уровня среднего перворазрядника.
А время шло. Перестроечное время. Советский Союз менялся с ошеломляющей быстротой. Антиалкогольная кампания, перестройка, потом гласность. Все мы были увлечены чтением «толстых» журналов, соперничавших друг с другом в публикации запрещенных прежде книг, статей, стихов… Это все как-то очень органично вылилось в экологическое движение, которое быстро стало карабахским.
История резко ускорила бег, ворвалась в спокойную до затхлости жизнь советских людей, потекла, как горная речка, с порогами, стремнинами, заводями и водоворотами. Летом 88 года я ушел из института, где, в том числе, выступал в роли «шахматного автомата», и перешел работать в школу.
Через год или два к нам пришел новый завуч - Михаил Егишевич Мкртчян. Он был беженцем из Баку, где работал директором школы (там, в Баку, его звали Михаил Григорьевич). Видно было, что он тяготится работой завуча, так как давно уже перерос эту должность. Я любил приходить к нему в кабинет, где он угощал меня чаем из стаканчиков-армуд, и где мы играли в шахматы… нет, не с ним, а с его сыном-шестиклассником, который с увлечением занимался в шахматной школе. Его игра быстро улучшалась. Сначала он имел второй разряд, и я его регулярно обыгрывал. Потом он стал перворазрядником, и начал играть со мной на равных. А потом стал играть лучше, и наши игры потеряли интерес.
В результате мы стали играть в нарды с его отцом. Прошел год или два, они переехали куда-то в Россию, и я потерял их след.
А когда сын Михаила Егишевича стал перворазрядником, я подарил ему плакат, который мне достал тот самый кузен Каспарова Армен. На белом листе плаката был изображен логотип ФИДЕ - международной шахматной федерации: сплюснутый с полюсов земной шар, перед которым большой шахматный конь. Вокруг змеилась надпись на латыни, девиз ФИДЕ: Gens una sumus, то есть мы все одна семья. Где-то сверху было написано: «Карпов-Каспаров. Матч на первенство мира 1985 года».
Снизу толстым синим фломастером была размашистая подпись тринадцатого чемпиона мира Гарри Каспарова.