Попытка анализа
В Лондоне побывал министр по реинтеграции Грузии Темур Якобашвили.
На Би-би-си и в King's College он рассказывал о том, как видится ситуация с конфликтами сейчас, и что думает и делает грузинское правительство. То, что он говорил, натолкнуло на ряд мыслей, которые я здесь изложу.
В результате его визита у меня родился термин: процесс «карабахизации» этнотерриториальных конфликтов с участием Грузии.
Кажется, этот термин нигде еще не употреблялся?
Конечно, рано еще говорить о чем-то определенном, но сегодня, спустя сто дней после начала вооруженного конфликта (пятидневной или шестидневной) войны, видимо, можно с большей или меньшей долей определенности сказать, что у грузинского правительства нет стратегии действий в новых, послевоенных условиях.
Требования грузинской стороны в изложении Якобашвили, в общем, те же, что и до войны: уход российских сил из Абхазии и Южной Осетии, возвращение беженцев, автономия двух регионов в составе Грузии.
Но процессы, конечно, идут. И взгляды на конфликты меняются.
Но, видимо, уже сейчас можно предположить, что в Грузии идет процесс «карабахизация» грузино-абхазского и грузино-югоосетинского конфликтов.
Говоря о «карабахизации», я имею в виду сближение позиции грузинских властей с позицией Азербайджана в отношении конфликтов, а также создание политических концепций, представлений и мифов, схожих с теми, которые были и есть в Карабахском конфликте.
Попробуем разобраться, в чем именно вижу я этот процесс.
Во-первых, это определение сторон конфликта.
Как сказал Якобашвили, сейчас, после августовской войны, стало окончательно ясно: нет грузино-абхазского и грузино-осетинского конфликта, а есть один, грузино-российский конфликт, проходящий в двух регионах Грузии. Не обсуждая истинность или ложность этой посылки, скажу лишь, что в Азербайджане многие аналитики полагают, что Карабахский конфликт - это конфликт между Азербайджаном и Россией, которая стремится удержать монополию на продажу нефти и газа в Европу. Такую же точку зрения высказал на днях Михаил Саакашвили на сессии Парламентской Ассамблеи НАТО.
И если многие рассматривают Армению как инструмент в руках России в Карабахском конфликте, так же и в Грузии рассматриваются сейчас Абхазия и - в значительно большей степени - Южная Осетия.
Таким образом, конфликты переводятся из преимущественно внутренних, сецессионистских, во внешние. Отсюда следует отрицание того, что межэтнические проблемы существуют. Тезис «пусть русские уйдут, и мы немедленно договоримся», относительно давно существующий в Карабахском конфликте, становится доминирующим в «грузинских» конфликтах.
Во-вторых, «карабахизация» выражается в желании максимально интернационализировать конфликты.
Азербайджан на протяжении нескольких лет с большей или меньшей интенсивностью пробует расширить число международных организаций, занимающихся конфликтом. И если в девяностых годах роль ОБСЕ не подвергалась серьезным сомнениям, то с течением времени Азербайджан стал пытаться перевести дебаты и в другие организации - ООН, Совет Европы, и искать поддержки в Организации Исламской Конференции.
Грузия же говорит о необходимости вовлечения в разрешение конфликта Евросоюза, ОБСЕ и ООН при условии разделения функций между этими организациями.
Желание привлечь как можно больше внимания к конфликту, разумеется, продиктовано желанием вернуть довоенный статус-кво и опасением, что в существующем формате это не удастся.
Одновременно, ни Грузия, ни Азербайджан не отказываются от ведения переговоров в существующих форматах.
Третьей чертой, сближающей подход двух стран к конфликтам, можно назвать усиление роли «общин» в конфликте.
Речь идет о грузинской общине Абхазии и Южной Осетии.
Здесь надо отметить, что «правительство Абхазии в изгнании», существующее уже много лет, не адекватно «грузинской общине Абхазии». Более того, если говорить о грузинской общине, то, видимо, было бы логично в качестве отдельной единицы рассматривать и - по крайней мере - армянскую общину Абхазии. Тем более, что официальные грузинские источники утверждают, что армян в нынешней Абхазии чуть ли не больше, чем самих абхазов.
Что же касается Южной Осетии, то к переговорам подключается «временная администрация» Дмитрия Санакоева. Будучи структурой искусственно созданной официальным Тбилиси, она не представляет грузинской общины (хотя бы потому, что сам Санакоев осетин).
В Карабахском же вопросе существование «азербайджанской общины Нагорного Карабаха» признается официальным Баку. Хотя на деле, насколько мне известно, азербайджанцы-беженцы из Карабаха в общину не объединены и общинных институтов не создали.
Собственно, существующие и признанные институты, объединяющие именно этнических грузин из Абхазии и Южной Осетии, тоже не существуют. Хотя таковым с некоторыми оговорками можно признать правительство Абхазии в изгнании.
Конечно, все три тенденции (трансформация в конфликт с Россией, максимальная интернационализация и подключение этнических общин) существовали и раньше. Конечно, есть разница в подходах между правительствами Грузии и Азербайджана. Было бы глупо это оспаривать.
Но представляется, что после августовской войны они обострились и могут стать преобладающими. И тогда можно будет с гораздо большей уверенностью говорить о «карабахизации» этих конфликтов.
Конечно, то, что я здесь написал, пока что существует лишь на уровне гипотезы.
И мне и самому интересно, как далеко может пойти такая «карабахизация» и насколько возможно сближение алгоритмов решения этих конфликтов.
На Би-би-си и в King's College он рассказывал о том, как видится ситуация с конфликтами сейчас, и что думает и делает грузинское правительство. То, что он говорил, натолкнуло на ряд мыслей, которые я здесь изложу.
В результате его визита у меня родился термин: процесс «карабахизации» этнотерриториальных конфликтов с участием Грузии.
Кажется, этот термин нигде еще не употреблялся?
Конечно, рано еще говорить о чем-то определенном, но сегодня, спустя сто дней после начала вооруженного конфликта (пятидневной или шестидневной) войны, видимо, можно с большей или меньшей долей определенности сказать, что у грузинского правительства нет стратегии действий в новых, послевоенных условиях.
Требования грузинской стороны в изложении Якобашвили, в общем, те же, что и до войны: уход российских сил из Абхазии и Южной Осетии, возвращение беженцев, автономия двух регионов в составе Грузии.
Но процессы, конечно, идут. И взгляды на конфликты меняются.
Но, видимо, уже сейчас можно предположить, что в Грузии идет процесс «карабахизация» грузино-абхазского и грузино-югоосетинского конфликтов.
Говоря о «карабахизации», я имею в виду сближение позиции грузинских властей с позицией Азербайджана в отношении конфликтов, а также создание политических концепций, представлений и мифов, схожих с теми, которые были и есть в Карабахском конфликте.
Попробуем разобраться, в чем именно вижу я этот процесс.
Во-первых, это определение сторон конфликта.
Как сказал Якобашвили, сейчас, после августовской войны, стало окончательно ясно: нет грузино-абхазского и грузино-осетинского конфликта, а есть один, грузино-российский конфликт, проходящий в двух регионах Грузии. Не обсуждая истинность или ложность этой посылки, скажу лишь, что в Азербайджане многие аналитики полагают, что Карабахский конфликт - это конфликт между Азербайджаном и Россией, которая стремится удержать монополию на продажу нефти и газа в Европу. Такую же точку зрения высказал на днях Михаил Саакашвили на сессии Парламентской Ассамблеи НАТО.
И если многие рассматривают Армению как инструмент в руках России в Карабахском конфликте, так же и в Грузии рассматриваются сейчас Абхазия и - в значительно большей степени - Южная Осетия.
Таким образом, конфликты переводятся из преимущественно внутренних, сецессионистских, во внешние. Отсюда следует отрицание того, что межэтнические проблемы существуют. Тезис «пусть русские уйдут, и мы немедленно договоримся», относительно давно существующий в Карабахском конфликте, становится доминирующим в «грузинских» конфликтах.
Во-вторых, «карабахизация» выражается в желании максимально интернационализировать конфликты.
Азербайджан на протяжении нескольких лет с большей или меньшей интенсивностью пробует расширить число международных организаций, занимающихся конфликтом. И если в девяностых годах роль ОБСЕ не подвергалась серьезным сомнениям, то с течением времени Азербайджан стал пытаться перевести дебаты и в другие организации - ООН, Совет Европы, и искать поддержки в Организации Исламской Конференции.
Грузия же говорит о необходимости вовлечения в разрешение конфликта Евросоюза, ОБСЕ и ООН при условии разделения функций между этими организациями.
Желание привлечь как можно больше внимания к конфликту, разумеется, продиктовано желанием вернуть довоенный статус-кво и опасением, что в существующем формате это не удастся.
Одновременно, ни Грузия, ни Азербайджан не отказываются от ведения переговоров в существующих форматах.
Третьей чертой, сближающей подход двух стран к конфликтам, можно назвать усиление роли «общин» в конфликте.
Речь идет о грузинской общине Абхазии и Южной Осетии.
Здесь надо отметить, что «правительство Абхазии в изгнании», существующее уже много лет, не адекватно «грузинской общине Абхазии». Более того, если говорить о грузинской общине, то, видимо, было бы логично в качестве отдельной единицы рассматривать и - по крайней мере - армянскую общину Абхазии. Тем более, что официальные грузинские источники утверждают, что армян в нынешней Абхазии чуть ли не больше, чем самих абхазов.
Что же касается Южной Осетии, то к переговорам подключается «временная администрация» Дмитрия Санакоева. Будучи структурой искусственно созданной официальным Тбилиси, она не представляет грузинской общины (хотя бы потому, что сам Санакоев осетин).
В Карабахском же вопросе существование «азербайджанской общины Нагорного Карабаха» признается официальным Баку. Хотя на деле, насколько мне известно, азербайджанцы-беженцы из Карабаха в общину не объединены и общинных институтов не создали.
Собственно, существующие и признанные институты, объединяющие именно этнических грузин из Абхазии и Южной Осетии, тоже не существуют. Хотя таковым с некоторыми оговорками можно признать правительство Абхазии в изгнании.
Конечно, все три тенденции (трансформация в конфликт с Россией, максимальная интернационализация и подключение этнических общин) существовали и раньше. Конечно, есть разница в подходах между правительствами Грузии и Азербайджана. Было бы глупо это оспаривать.
Но представляется, что после августовской войны они обострились и могут стать преобладающими. И тогда можно будет с гораздо большей уверенностью говорить о «карабахизации» этих конфликтов.
Конечно, то, что я здесь написал, пока что существует лишь на уровне гипотезы.
И мне и самому интересно, как далеко может пойти такая «карабахизация» и насколько возможно сближение алгоритмов решения этих конфликтов.