Абсолют
Если бы мир заговорил на человеческих языках, по-русски он говорил бы строками Пушкина.
В прозе Александр Сергеевич, по классификации Лема, гений первого класса. В поэзии второго. «Второклассных гениев открывает либо следующее поколение, либо одно из позднейших; гениев первого класса не знает никто и никогда, ни при жизни, ни после смерти. Это открыватели истин настолько невероятных, глашатаи новшеств настолько революционных, что их абсолютно никто оценить не в силах». (Станислав Лем. Куно Млатье, «Одиссей из Итаки»). Поэтому для большинства из нас Пушкин золотое солнце поэзии; ультрафиолетовый сверхгигант прозы простым глазом невидим.
Моё самое-самое у Него «Редеет облаков летучая гряда».
Идеальный перевод пейзажа, одухотворённого тысячелетней памятью культуры, в слова. Одна только первая строка неисчерпаемая гармония смыслов и звуков. Симметрия с живым нарушением математического порядка (как кривые античные колонны а если б были идеально прямыми, выглядели бы мёртвыми). В начале и в конце сильные, земные, шероховатые, как линии скал и лесов, «редеет» и «гряда», оба слова внизу, но с переменой цвета. В начале безударная «е», зелёная с синим отзвуком «и», и две ярких светло-зелёных «е»: море, травы и кроны. Лёгкое, парящее, ярко сияющее белым «облаков» (безударное «а» для слуха, привычного к полногласию и бессознательно сочетающего «облако» с «обволок», даёт белизне лишь лёгкий розоватый блик) возносит взгляд ввысь, в небеса стремительно, как свойственно именно южной ночи, темнеющие: через синеву безударного «е», фактически «и», к ультрамарину «у», что сдержанно светится на бархатном тёмном фоне «т» и «ч». И два слова в одном, «летучая» беременна другим смыслом: облака в зените ещё освещены, а дальше, ниже, солнце уже не достаёт, там не облака тучи. А под ними, над остриями скал и факелами колонн, играет розовая и малиновая гамма безударных «а-я», сходясь в завершительный слепящий багрец ударного «а».
И да, именно там, в закатных лучах, появляется, чтобы вскоре уйти за горизонт, первая звезда. Ярчайшая, видная, когда другие ещё скрыты от взора светом сумерек. Венера.
Это невыносимо прекрасно. А «осеребрил» просто серебряная стрела в сердце.
И все эти, казалось бы, предельно непринуждённые и единственно возможные слова отобраны и сложены так, что пробуждают память античности, и ты смотришь на это ежевечернее действо глазами всех поколений, замиравших перед вечной красотой моря, неба, заката и перед мимолётной прелестью юных дев.
В прозе Александр Сергеевич, по классификации Лема, гений первого класса. В поэзии второго. «Второклассных гениев открывает либо следующее поколение, либо одно из позднейших; гениев первого класса не знает никто и никогда, ни при жизни, ни после смерти. Это открыватели истин настолько невероятных, глашатаи новшеств настолько революционных, что их абсолютно никто оценить не в силах». (Станислав Лем. Куно Млатье, «Одиссей из Итаки»). Поэтому для большинства из нас Пушкин золотое солнце поэзии; ультрафиолетовый сверхгигант прозы простым глазом невидим.
Моё самое-самое у Него «Редеет облаков летучая гряда».
Идеальный перевод пейзажа, одухотворённого тысячелетней памятью культуры, в слова. Одна только первая строка неисчерпаемая гармония смыслов и звуков. Симметрия с живым нарушением математического порядка (как кривые античные колонны а если б были идеально прямыми, выглядели бы мёртвыми). В начале и в конце сильные, земные, шероховатые, как линии скал и лесов, «редеет» и «гряда», оба слова внизу, но с переменой цвета. В начале безударная «е», зелёная с синим отзвуком «и», и две ярких светло-зелёных «е»: море, травы и кроны. Лёгкое, парящее, ярко сияющее белым «облаков» (безударное «а» для слуха, привычного к полногласию и бессознательно сочетающего «облако» с «обволок», даёт белизне лишь лёгкий розоватый блик) возносит взгляд ввысь, в небеса стремительно, как свойственно именно южной ночи, темнеющие: через синеву безударного «е», фактически «и», к ультрамарину «у», что сдержанно светится на бархатном тёмном фоне «т» и «ч». И два слова в одном, «летучая» беременна другим смыслом: облака в зените ещё освещены, а дальше, ниже, солнце уже не достаёт, там не облака тучи. А под ними, над остриями скал и факелами колонн, играет розовая и малиновая гамма безударных «а-я», сходясь в завершительный слепящий багрец ударного «а».
И да, именно там, в закатных лучах, появляется, чтобы вскоре уйти за горизонт, первая звезда. Ярчайшая, видная, когда другие ещё скрыты от взора светом сумерек. Венера.
Это невыносимо прекрасно. А «осеребрил» просто серебряная стрела в сердце.
И все эти, казалось бы, предельно непринуждённые и единственно возможные слова отобраны и сложены так, что пробуждают память античности, и ты смотришь на это ежевечернее действо глазами всех поколений, замиравших перед вечной красотой моря, неба, заката и перед мимолётной прелестью юных дев.