Как не попасть под самолёт
Земля таки расширяется. Чем дальше, тем быстрее. Когда-то можно было слетать в Ленинград за 26 рублей. Сегодня билет до Санкт-Петербурга стоит от пяти до тринадцати тысяч гривен. Расстояния становятся непреодолимыми.
Давно и тщетно копаюсь в своей жизни, ища глобальную ошибку. Должна быть именно одна и большая, а не серия мелких, потому что я аккуратна, осторожна и осмотрительна до трусости и всегда успешно избегала частых пустяшных проколов, возмещая их редкими, но грандиозными.
На первой моей работе две ровесницы-лаборантки то и дело разбивали пробирку или колбочку, была им охота ерундой перебиваться, я же три года трудилась безупречно, после чего кокнула незаменимую, единственную в лаборатории двадцатилитровую бутыль. Я никогда не покидала кухню, если там горел газ, а уходя из дома, перекрывала газовый вентиль. Зато как-то раз поставила вариться две банки сгущёнки, выгуляла пса, вытерла ему лапы и, начисто забыв о плите (правда, было это во время сессии, когда и себя не помнишь), отправилась по магазинам. Мне фантастически повезло: взорвавшись, сгущёнка столкнула кастрюлю с конфорки на край плиты, при этом и газ не погас, и ничего не загорелось. Осталось только отмыть кухню от сгущёнки, и мы с псом в два языка и две руки управились за каких-то пять часов. И я всегда переходила через дорогу, строго блюдя все правила: только по «зебре», только по сигналу светофора и на всякий случай бдительно следя за машинами, потому что темпераментные соотечественники, южная кровь, могут и на красный свет ломануть: «кум рулює, я газую, жмем». Зато однажды, давным-давно, когда я тоже получала минимальную зарплату (75 рублей), но на неё можно было купить три билета на самолёт до Питера, а не треть, как сегодня...
Возвращалась я от питерских родственников. И проторчала в аэропорту 13 часов. И это мало ещё. Пассажиры нескольких киевских рейсов провели в Пулкове кто сутки, а кто и двое. Собственно, всё здание аэропорта было забито людьми, ждавшими посадки на Киев. И, вот же подлость, закрыт был только Киев. Когда объявили посадку на длиннющий рейс с кучей остановок, последние Магадан Петропавловск-Камчатский, аэровокзал дружно вздохнул, и в благоговейной тишине кто-то произнёс: «Открыт закрытый порт Владивосток! » «Ага! жалобно откликнулись вокруг. Париж открыт, а нам-то в Киев надо! »
Некоторых страдальцев я уже узнавала в лицо. Было там с десяток мам с хнычущими, плачущими и в голос орущими грудными детьми. Были две молоденькие девушки с доберман-пинчерихой. Эти промаялись в порту, кажется, дольше всех, чуть ли не трое суток, и псина, с её сверхчутким нюхом и тонкой нервной системой, от толпы, запахов и шумов дошла до истерики. А выйти на свежий воздух не очень-то: зима, метель, минус восемнадцать. И была туристская группа с Кубы, все как один негры. Эти даже в здании ёжились, хохлились и мелко цокотали зубами.
И вдруг!.. В два часа ночи!.. Объявляют посадку!.. Сразу на три киевских рейса! Велят подойти к такому-то выходу на перрон, там нас ждёт всего одна служащая и мы понимаем, что нас всех собираются запихнуть в один самолёт, и не факт, что всем хватит мест. Народ, уже и так на взводе, начинает нервничать.
Кто не бывал в Пулкове выход на посадку там устроен так: эскалатор вниз, бегущая дорожка, эскалатор вверх, стеклянный павильончик посреди лётного поля, и из павильона уже ведут к ближайшему самолёту. Доберманиха наотрез отказалась ступать на эскалатор. Девочки вдвоём, кряхтя, подняли её, взгромоздили на щупленькие бюсты и такой шаткой конструкцией поехали. Все младенцы хором заревели. Кубинцам приспичило сделать прощальные фотографии, и молодая женщина, старшая группы, чуть ли не хворостиной загоняла их на эскалатор. Приехали мы на место, выбрались из подземелья в павильончик, аэродромная дева буркнула: «Ждите» и исчезла. Зима. Ночь. За стеклом снежные дюны и барханы, ни одного самолёта в поле зрения. Отопления в павильоне, естественно, нет. Десять минут. Пятнадцать. Мы, народ, к издевательствам привыкший, стоим, ждём, как овечки. Но горячие парни с Острова Свободы, в конце концов, возмутились и забегали вдоль стены, дёргая и толкая все двери. И нашли-таки не запертые. И вышли на волю. А за ними стремительной чёрной тенью собака. А мы, само собой, как овечки, вослед.
Шли, шли по каким-то снежным буеракам, выбрались на кромку длинного сугроба-отвала высотой в два моих роста, не меньше, съехали по склону на замечательную, относительно расчищенную, твёрдую, гладкую дорогу, стоим довольные, топаем, сбрасывая снег с сапог, отряхаемся. Вдруг сквозь нормальный колючий ветер налетает особенный, очень уж тугой и стремительный воздух, и сквозь свист вьюги особенный свист, и из белой тьмы на нас мчит только что севший Ту-154.
Я успела разглядеть высоко вверху лицо пилота, серое и с отвисшей челюстью. Самолёт чикнул мимо, и я обнаружила, что мы все стоим на гребнях отвалов по бокам посадочной полосы. Все, с младенцами и собакой включительно. Как я сама туда попала в долю секунды тайна веков.
Через полминуты к нам прибежали, наверное, все работники аэродрома. Представляю, что лётчик сказал диспетчеру, и согласна с каждым его выражением. Девы в форме окружили нас цепью и, квохча, под конвоем, совершенно безопасно провели к самолёту, стоявшему метрах в двадцати (во чуйка народная мы, оказывается, топали в верном направлении!). Завидевши трап, народ с кличем «Мест на всех не хватит!!! » прорвал цепь и ломанул на трап. Остались только аэродромные девы, я и кубинцы. И, чего и следовало ожидать, вся толпа немедленно застряла на том трапе насмерть. Одна дева обморочно говорит другой: «Такое только на киевских и бакинских рейсах». Тут кубинцы как завопят: «Антонио! » Смотрю среди голов на трапе слабо дёргается чёрная дыра. Снесло беднягу. Не знаю, что приключилось в их мозгах, но все эти дети революции рванули к трапу и полезли вверх по его боку, чисто гиббоны. Трап хрррясь! и сложился.
Однако в Киев я всё-таки прилетела. На этом самолёте. Как верно сказал Черчилль, народ, который зимой на улице ест мороженое, непобедим.
Так, может быть, та самая большая ошибка копаться в ветхой рухляди прошлого в её поисках?
Давно и тщетно копаюсь в своей жизни, ища глобальную ошибку. Должна быть именно одна и большая, а не серия мелких, потому что я аккуратна, осторожна и осмотрительна до трусости и всегда успешно избегала частых пустяшных проколов, возмещая их редкими, но грандиозными.
На первой моей работе две ровесницы-лаборантки то и дело разбивали пробирку или колбочку, была им охота ерундой перебиваться, я же три года трудилась безупречно, после чего кокнула незаменимую, единственную в лаборатории двадцатилитровую бутыль. Я никогда не покидала кухню, если там горел газ, а уходя из дома, перекрывала газовый вентиль. Зато как-то раз поставила вариться две банки сгущёнки, выгуляла пса, вытерла ему лапы и, начисто забыв о плите (правда, было это во время сессии, когда и себя не помнишь), отправилась по магазинам. Мне фантастически повезло: взорвавшись, сгущёнка столкнула кастрюлю с конфорки на край плиты, при этом и газ не погас, и ничего не загорелось. Осталось только отмыть кухню от сгущёнки, и мы с псом в два языка и две руки управились за каких-то пять часов. И я всегда переходила через дорогу, строго блюдя все правила: только по «зебре», только по сигналу светофора и на всякий случай бдительно следя за машинами, потому что темпераментные соотечественники, южная кровь, могут и на красный свет ломануть: «кум рулює, я газую, жмем». Зато однажды, давным-давно, когда я тоже получала минимальную зарплату (75 рублей), но на неё можно было купить три билета на самолёт до Питера, а не треть, как сегодня...
Возвращалась я от питерских родственников. И проторчала в аэропорту 13 часов. И это мало ещё. Пассажиры нескольких киевских рейсов провели в Пулкове кто сутки, а кто и двое. Собственно, всё здание аэропорта было забито людьми, ждавшими посадки на Киев. И, вот же подлость, закрыт был только Киев. Когда объявили посадку на длиннющий рейс с кучей остановок, последние Магадан Петропавловск-Камчатский, аэровокзал дружно вздохнул, и в благоговейной тишине кто-то произнёс: «Открыт закрытый порт Владивосток! » «Ага! жалобно откликнулись вокруг. Париж открыт, а нам-то в Киев надо! »
Некоторых страдальцев я уже узнавала в лицо. Было там с десяток мам с хнычущими, плачущими и в голос орущими грудными детьми. Были две молоденькие девушки с доберман-пинчерихой. Эти промаялись в порту, кажется, дольше всех, чуть ли не трое суток, и псина, с её сверхчутким нюхом и тонкой нервной системой, от толпы, запахов и шумов дошла до истерики. А выйти на свежий воздух не очень-то: зима, метель, минус восемнадцать. И была туристская группа с Кубы, все как один негры. Эти даже в здании ёжились, хохлились и мелко цокотали зубами.
И вдруг!.. В два часа ночи!.. Объявляют посадку!.. Сразу на три киевских рейса! Велят подойти к такому-то выходу на перрон, там нас ждёт всего одна служащая и мы понимаем, что нас всех собираются запихнуть в один самолёт, и не факт, что всем хватит мест. Народ, уже и так на взводе, начинает нервничать.
Кто не бывал в Пулкове выход на посадку там устроен так: эскалатор вниз, бегущая дорожка, эскалатор вверх, стеклянный павильончик посреди лётного поля, и из павильона уже ведут к ближайшему самолёту. Доберманиха наотрез отказалась ступать на эскалатор. Девочки вдвоём, кряхтя, подняли её, взгромоздили на щупленькие бюсты и такой шаткой конструкцией поехали. Все младенцы хором заревели. Кубинцам приспичило сделать прощальные фотографии, и молодая женщина, старшая группы, чуть ли не хворостиной загоняла их на эскалатор. Приехали мы на место, выбрались из подземелья в павильончик, аэродромная дева буркнула: «Ждите» и исчезла. Зима. Ночь. За стеклом снежные дюны и барханы, ни одного самолёта в поле зрения. Отопления в павильоне, естественно, нет. Десять минут. Пятнадцать. Мы, народ, к издевательствам привыкший, стоим, ждём, как овечки. Но горячие парни с Острова Свободы, в конце концов, возмутились и забегали вдоль стены, дёргая и толкая все двери. И нашли-таки не запертые. И вышли на волю. А за ними стремительной чёрной тенью собака. А мы, само собой, как овечки, вослед.
Шли, шли по каким-то снежным буеракам, выбрались на кромку длинного сугроба-отвала высотой в два моих роста, не меньше, съехали по склону на замечательную, относительно расчищенную, твёрдую, гладкую дорогу, стоим довольные, топаем, сбрасывая снег с сапог, отряхаемся. Вдруг сквозь нормальный колючий ветер налетает особенный, очень уж тугой и стремительный воздух, и сквозь свист вьюги особенный свист, и из белой тьмы на нас мчит только что севший Ту-154.
Я успела разглядеть высоко вверху лицо пилота, серое и с отвисшей челюстью. Самолёт чикнул мимо, и я обнаружила, что мы все стоим на гребнях отвалов по бокам посадочной полосы. Все, с младенцами и собакой включительно. Как я сама туда попала в долю секунды тайна веков.
Через полминуты к нам прибежали, наверное, все работники аэродрома. Представляю, что лётчик сказал диспетчеру, и согласна с каждым его выражением. Девы в форме окружили нас цепью и, квохча, под конвоем, совершенно безопасно провели к самолёту, стоявшему метрах в двадцати (во чуйка народная мы, оказывается, топали в верном направлении!). Завидевши трап, народ с кличем «Мест на всех не хватит!!! » прорвал цепь и ломанул на трап. Остались только аэродромные девы, я и кубинцы. И, чего и следовало ожидать, вся толпа немедленно застряла на том трапе насмерть. Одна дева обморочно говорит другой: «Такое только на киевских и бакинских рейсах». Тут кубинцы как завопят: «Антонио! » Смотрю среди голов на трапе слабо дёргается чёрная дыра. Снесло беднягу. Не знаю, что приключилось в их мозгах, но все эти дети революции рванули к трапу и полезли вверх по его боку, чисто гиббоны. Трап хрррясь! и сложился.
Однако в Киев я всё-таки прилетела. На этом самолёте. Как верно сказал Черчилль, народ, который зимой на улице ест мороженое, непобедим.
Так, может быть, та самая большая ошибка копаться в ветхой рухляди прошлого в её поисках?