На смерть Даниила Гранина
Оригинал взят у dimagubin в На смерть Даниила Гранина
Я почти ничего не пишу в последнее время; простите. Учу немецкий: второй месяц подряд интенсив в Гете-институте. Это значит: каждый день с 8.45 и до 12.00 на занятиях, а потом еще 3-4 часа работы дома. Naja, das ist nicht leicht. B даже новые маршруты экскурсий зависли - вот, карта с новым маршрутом уже есть, но нужно еще часов 10-15 на подготовку. Поэтому, скорее всего, об экскурсиях на выходные сообщу только завтра.
Однако ночное сообщение о смерти Гранина заставило меня написать текст о Гранине. И заодно кое-что в моем представлении о Гранине уточнить. Он был в моих глазах особым (и неблизким мне) типом человека, официально признаваемого властью в качестве, скажем так, нравственного авторитета. И при этом действительно авторитетом. Что-то вроде академика Лихачева (но не вроде Солженицына, конец жизни которого был, мягко говоря, странен. Нельзя было брать подачки вроде земли и дома. И нельзя было быть настолько слепым, чтобы не замечать, как тебя расходуют на рекламу Кремля).
С Граниным - вот анекдот! - я совершенно случайно встречался каждый раз в приемной первого лица Смольного. Сначала в приемной первого (и, в итоге, последнего) секретаря обкома Гидаспова, а потом в приемной Собчака (собственно, я только два раза в этой приемной и был, но встречать Гранина почти стало привычкой). При этом книги Гранина - сначала "Эта странная жизнь", а позже "Блокадная книга" и "Зубр" - производили на меня сильное впечатление.
Вот текст, опубликованный сегодня на "Росбалте". Для меня он - прощание с соседом по Петроградской стороне, а отчасти и с самой Петроградской стороной.
Памяти Гранина. Ручей в буреломе
Даниил Гранин прожил редкую для России длинную нестыдную жизнь (и, похоже, счастливую). У нас все три элемента (от 98-летнего возраста до счастья) встречаются обычно порознь, а уж у мужчин не сходятся вообще никогда, а у известных, знаменитых мужчин - реже, чем никогда.
Тех мужчин, которые в публичной карьере ведут себя нестыдно, Россия обычно рано слопывает, как глупая чушка своего поросенка, если цитировать известные предсмертные слова Блока. Сохранять достоинство проще, из России уехав, чему доказательством тьма биографий - от Герцена до Акунина.
Однако в какой-то момент, если жить долго, власть в России перестает тебя пережевывать и, напротив, начинает угрожающе любить. Это очень важное правило нашей жизни, из него мало исключений, и мудрое наше наблюдение - «в России нужно жизнь долго» - наполовину строится на нем.
И вот тут начинается еще более тяжкое.
Вариант вылизывания власти мы сразу уберем, а без него путей остается, в общем, два.
Можно от греха и власти подальше уйти в частную жизнь, в экзистенциальные дачники, ведь нынче ветрено и волны с перехлестом, скоро осень, все изменится в округе - но этот нестыдный вариант не был Граниным выбран (допускаю, что по природной непредрасположенности).
А второй путь - не прогибаться, будучи увешанным орденами, и продолжать призывать милость к падшим, - вот он по-настоящему непрост. Даже гонимым быть легче, потому что соблазнов меньше.
Но линия поведения Гранина (как и Алексея Германа и Светланы Кармалиты, бывших в последние годы его соседями по Петроградской стороне) являлась таким вторым путем. Они не лезли на баррикады, но никогда не позволяли себе топтать слабых и славить сильных просто потому, что те - слабые, а эти - сильные. Они позволяли себе говорить то, что думали, а думали они в категориях того, что называется христианской моралью, а эта мораль не удостаивает вниманием приспособленчество.
В этом смысле Гранин стал после смерти Дмитрия Лихачева его наследником. В том же смысле наследником Гранина неизбежно становится Александр Сокуров. Сходный тип жизненного выбора. Как будто в городском буреломе есть родник, ручей, - и не будет никогда ни фонтаном, ни девятым валом, но в нем будет вода.
Это очень важный итог жизни Гранина, и одновременно - урок тем, кто собирается (или кому придется) жить в России долго.
Второй итог и урок в том, что Гранин оставил действительно нестыдное профессиональное наследство. Я говорю про написанные им книги из категории non-fiction.
«Документалка», нон-фикшн считалась в СССР литературой как бы второго сорта- ее меньше читали, меньше любили и за нее меньше платили. Настоящим писателем считался лишь романист или, на худой конец, драматург. А лучшее, ценнейшее, без девальвации, что от Гранина остается, - это именно нон-фикш.
Совместная с Алесем Адамовичем «Блокадная книга» сыграла и будет играть важную роль в национальной рефлексии. «Зубр» (про генетика Тимофеева-Ресовского) - великое исследование не только науки, но и поведения ученого, когда приходится выбираться между Сталиным и Гитлером, гадюкой и крокодилом, и я бы именно сегодня «Зубра» про- или перечитал.
Но столь же блестящи, хотя куда менее известны и «Клавдия Вилор», и «Эта странная жизнь» (о биологе Любищеве). «Эта странная жизнь», например, - лучшее пособие по практическому тайм-менеджменту, которое я читал, потому что Любищев работал со скоростью автомата Калашников, а Гранин сумел на наших глазах этот автомат разобрать на части и снова собрать.
Боже, сколько блестящих документалистов погибло в мастеровитых (и всеми забытых) писателях! А Гранин будет жить.
И - да! - один личный момент.
Лет семнадцать назад я приходил к Гранину по делу домой. Он жил в том доме на Большой Посадской, где когда-то обитал Евгений Шварц, автор великих «Тени» и «Обыкновенного чуда». Времена тоже были великие и лихие, и по подъезду слонялся бомж. «Пшшшел вонннн…» - я вытурил его и стал подниматься.
«Дима, ну зачем вы человека обидели? - сказал Гранин, открывая мне дверь. - Это наш подъездный бомж. Он человек хороший, но у него тяжелые обстоятельства. Мы ему денег даем, чтобы в баню ходил. А он нам подъезд охраняет… Вы уж его больше не обижайте, ладно?»
Я покраснел, не успел даже удивиться, каким образом Гранин успел узнать.
Кстати, в ту встречу я пожаловался Гранину, что писать тексты дико тяжело. То есть когда опубликованы - тогда, да, счастье. А пока пишешь - нет.
«А для меня писать - такое счастье! - Гранин вдруг расплылся в нежной улыбке, как случается с влюбленными на людях, когда они вдруг вспоминают о своей любви. - Я так люблю тексты сочинять! И к вам это тоже придет!»
Пришло.
И не уходит, - даже сейчас.
Я же и говорю - счастливая, надо полагать, была у Гранина долгая жизнь!
Я почти ничего не пишу в последнее время; простите. Учу немецкий: второй месяц подряд интенсив в Гете-институте. Это значит: каждый день с 8.45 и до 12.00 на занятиях, а потом еще 3-4 часа работы дома. Naja, das ist nicht leicht. B даже новые маршруты экскурсий зависли - вот, карта с новым маршрутом уже есть, но нужно еще часов 10-15 на подготовку. Поэтому, скорее всего, об экскурсиях на выходные сообщу только завтра.
Однако ночное сообщение о смерти Гранина заставило меня написать текст о Гранине. И заодно кое-что в моем представлении о Гранине уточнить. Он был в моих глазах особым (и неблизким мне) типом человека, официально признаваемого властью в качестве, скажем так, нравственного авторитета. И при этом действительно авторитетом. Что-то вроде академика Лихачева (но не вроде Солженицына, конец жизни которого был, мягко говоря, странен. Нельзя было брать подачки вроде земли и дома. И нельзя было быть настолько слепым, чтобы не замечать, как тебя расходуют на рекламу Кремля).
С Граниным - вот анекдот! - я совершенно случайно встречался каждый раз в приемной первого лица Смольного. Сначала в приемной первого (и, в итоге, последнего) секретаря обкома Гидаспова, а потом в приемной Собчака (собственно, я только два раза в этой приемной и был, но встречать Гранина почти стало привычкой). При этом книги Гранина - сначала "Эта странная жизнь", а позже "Блокадная книга" и "Зубр" - производили на меня сильное впечатление.
Вот текст, опубликованный сегодня на "Росбалте". Для меня он - прощание с соседом по Петроградской стороне, а отчасти и с самой Петроградской стороной.
Памяти Гранина. Ручей в буреломе
Даниил Гранин прожил редкую для России длинную нестыдную жизнь (и, похоже, счастливую). У нас все три элемента (от 98-летнего возраста до счастья) встречаются обычно порознь, а уж у мужчин не сходятся вообще никогда, а у известных, знаменитых мужчин - реже, чем никогда.
Тех мужчин, которые в публичной карьере ведут себя нестыдно, Россия обычно рано слопывает, как глупая чушка своего поросенка, если цитировать известные предсмертные слова Блока. Сохранять достоинство проще, из России уехав, чему доказательством тьма биографий - от Герцена до Акунина.
Однако в какой-то момент, если жить долго, власть в России перестает тебя пережевывать и, напротив, начинает угрожающе любить. Это очень важное правило нашей жизни, из него мало исключений, и мудрое наше наблюдение - «в России нужно жизнь долго» - наполовину строится на нем.
И вот тут начинается еще более тяжкое.
Вариант вылизывания власти мы сразу уберем, а без него путей остается, в общем, два.
Можно от греха и власти подальше уйти в частную жизнь, в экзистенциальные дачники, ведь нынче ветрено и волны с перехлестом, скоро осень, все изменится в округе - но этот нестыдный вариант не был Граниным выбран (допускаю, что по природной непредрасположенности).
А второй путь - не прогибаться, будучи увешанным орденами, и продолжать призывать милость к падшим, - вот он по-настоящему непрост. Даже гонимым быть легче, потому что соблазнов меньше.
Но линия поведения Гранина (как и Алексея Германа и Светланы Кармалиты, бывших в последние годы его соседями по Петроградской стороне) являлась таким вторым путем. Они не лезли на баррикады, но никогда не позволяли себе топтать слабых и славить сильных просто потому, что те - слабые, а эти - сильные. Они позволяли себе говорить то, что думали, а думали они в категориях того, что называется христианской моралью, а эта мораль не удостаивает вниманием приспособленчество.
В этом смысле Гранин стал после смерти Дмитрия Лихачева его наследником. В том же смысле наследником Гранина неизбежно становится Александр Сокуров. Сходный тип жизненного выбора. Как будто в городском буреломе есть родник, ручей, - и не будет никогда ни фонтаном, ни девятым валом, но в нем будет вода.
Это очень важный итог жизни Гранина, и одновременно - урок тем, кто собирается (или кому придется) жить в России долго.
Второй итог и урок в том, что Гранин оставил действительно нестыдное профессиональное наследство. Я говорю про написанные им книги из категории non-fiction.
«Документалка», нон-фикшн считалась в СССР литературой как бы второго сорта- ее меньше читали, меньше любили и за нее меньше платили. Настоящим писателем считался лишь романист или, на худой конец, драматург. А лучшее, ценнейшее, без девальвации, что от Гранина остается, - это именно нон-фикш.
Совместная с Алесем Адамовичем «Блокадная книга» сыграла и будет играть важную роль в национальной рефлексии. «Зубр» (про генетика Тимофеева-Ресовского) - великое исследование не только науки, но и поведения ученого, когда приходится выбираться между Сталиным и Гитлером, гадюкой и крокодилом, и я бы именно сегодня «Зубра» про- или перечитал.
Но столь же блестящи, хотя куда менее известны и «Клавдия Вилор», и «Эта странная жизнь» (о биологе Любищеве). «Эта странная жизнь», например, - лучшее пособие по практическому тайм-менеджменту, которое я читал, потому что Любищев работал со скоростью автомата Калашников, а Гранин сумел на наших глазах этот автомат разобрать на части и снова собрать.
Боже, сколько блестящих документалистов погибло в мастеровитых (и всеми забытых) писателях! А Гранин будет жить.
И - да! - один личный момент.
Лет семнадцать назад я приходил к Гранину по делу домой. Он жил в том доме на Большой Посадской, где когда-то обитал Евгений Шварц, автор великих «Тени» и «Обыкновенного чуда». Времена тоже были великие и лихие, и по подъезду слонялся бомж. «Пшшшел вонннн…» - я вытурил его и стал подниматься.
«Дима, ну зачем вы человека обидели? - сказал Гранин, открывая мне дверь. - Это наш подъездный бомж. Он человек хороший, но у него тяжелые обстоятельства. Мы ему денег даем, чтобы в баню ходил. А он нам подъезд охраняет… Вы уж его больше не обижайте, ладно?»
Я покраснел, не успел даже удивиться, каким образом Гранин успел узнать.
Кстати, в ту встречу я пожаловался Гранину, что писать тексты дико тяжело. То есть когда опубликованы - тогда, да, счастье. А пока пишешь - нет.
«А для меня писать - такое счастье! - Гранин вдруг расплылся в нежной улыбке, как случается с влюбленными на людях, когда они вдруг вспоминают о своей любви. - Я так люблю тексты сочинять! И к вам это тоже придет!»
Пришло.
И не уходит, - даже сейчас.
Я же и говорю - счастливая, надо полагать, была у Гранина долгая жизнь!