Письмо маме от поклонника, покинувшего нашу Родину.
Н. П.
Что ответить тебе на твою примилейшую прозу,
Как твой сон толковать про парижскую МХАТА гастроль?
Я еще не забыл, где лежат у тебя папиросы
И еще кое-что, чем твоя возвышается роль...
А вчера хохотала девица-нотариус юный,-
Мне буржуйство мое оформляя законным путем,
Целый час в кабинете резвился российский наш юмор,-
28 квадратов моим объявляя жильем.
Вот хожу и стучу я в косые мансардные стены,
Проверяю на вшивость свою свою частную собственность я,
Чуть изменится быт, а сознанье мое неизменно
то хохочет, то плачет в зизгагах кривых бытия.
Свежий ветер из далей родимых до нас докатился,
Но ругачкою сверху и снизу все сыты здесь так,
Что и этот порыв в восприятии здешним сместился,
И уже не понять кто попутчик, кто сволочь, кто враг.
Я живу в стороне от дурной говорильни газетной,
И сенсаций не жду и не верю давно в чудеса,
Но беда есть беда, и взврывается болью ответной
Все нутро, хоть беду всю совем и не видят глаза.
Новостей вороха притупляют отзывчивость сердца,
И так много живого сгорает в огне суеты,
Но возьмусь за письмо, и от нежности некуда деться,
И вся в рифмах и рифмах (с собакою!) шествуешь ты.
Мне на жизнь ропотать, понимаю грешно и нечестно,
Хоть не сам по себе, все ж счастливее в чьих-то глазах,
Ну а коль далеко не о всем отзываюсь я лестно,
Так ведь все потому, что на горьких воспитан стихах.
Трудно тешить себя тем, что все относительно в мире,
И свободный Париж тоже горьких поэтов рождал.
Мне не млеть от блаженства и в личной уютной квартире,
Мне б ворваться в людьми и стихами наполненный зал.
Мне бы вновь испытать это чувство запрета и риска,
В зазеркалье акцентов мгновенно проникнуть, когда
Текст невинный как будто со сцены читает артистка
И все жилы гудят, как под тысячью вольт провода.
...А глазами поймать эту многозначительность взгляда!
... А губами шептать те же строки - на слово вперед!
Ты поверь мне, что грустно, когда обесценена сладость
Всех запретных плодов, а инойразве сладок нам плод?
Я молчу о любви, чьи плоды безнадежно мельчают,
(И бурьян одиночества глушит малиновый сад)
Мне бы голос очистить от призвука терпкой печали,
Но сродни никатину печали стареющей яд.
Где бы взять под конец мне веселую ноту, скажи-ка,
Чем тебя рассмешить перед тем как отправиться в путь?
На французских базарах лежат виноград и клубника,
А малины все нет, да и вишни любимой - ничуть.
В моей спальне на финских обоях березки лепечут,
А внизу под балконами зреют каштаны - Париж.
Я прохожих шокирую русской отборною речью,
Хоть здесь пестроголосицей вряд ли кого удивишь.
Шлю приветы родным и знакомым. Целую! А далее
удивительной просьбой прошу я письмо долететь
И вернуться скорее с ответом, что б подчерк Наталии
На бегу разбирать, понимая в начале лишь треть.
Иммануил Г. 1984
Что ответить тебе на твою примилейшую прозу,
Как твой сон толковать про парижскую МХАТА гастроль?
Я еще не забыл, где лежат у тебя папиросы
И еще кое-что, чем твоя возвышается роль...
А вчера хохотала девица-нотариус юный,-
Мне буржуйство мое оформляя законным путем,
Целый час в кабинете резвился российский наш юмор,-
28 квадратов моим объявляя жильем.
Вот хожу и стучу я в косые мансардные стены,
Проверяю на вшивость свою свою частную собственность я,
Чуть изменится быт, а сознанье мое неизменно
то хохочет, то плачет в зизгагах кривых бытия.
Свежий ветер из далей родимых до нас докатился,
Но ругачкою сверху и снизу все сыты здесь так,
Что и этот порыв в восприятии здешним сместился,
И уже не понять кто попутчик, кто сволочь, кто враг.
Я живу в стороне от дурной говорильни газетной,
И сенсаций не жду и не верю давно в чудеса,
Но беда есть беда, и взврывается болью ответной
Все нутро, хоть беду всю совем и не видят глаза.
Новостей вороха притупляют отзывчивость сердца,
И так много живого сгорает в огне суеты,
Но возьмусь за письмо, и от нежности некуда деться,
И вся в рифмах и рифмах (с собакою!) шествуешь ты.
Мне на жизнь ропотать, понимаю грешно и нечестно,
Хоть не сам по себе, все ж счастливее в чьих-то глазах,
Ну а коль далеко не о всем отзываюсь я лестно,
Так ведь все потому, что на горьких воспитан стихах.
Трудно тешить себя тем, что все относительно в мире,
И свободный Париж тоже горьких поэтов рождал.
Мне не млеть от блаженства и в личной уютной квартире,
Мне б ворваться в людьми и стихами наполненный зал.
Мне бы вновь испытать это чувство запрета и риска,
В зазеркалье акцентов мгновенно проникнуть, когда
Текст невинный как будто со сцены читает артистка
И все жилы гудят, как под тысячью вольт провода.
...А глазами поймать эту многозначительность взгляда!
... А губами шептать те же строки - на слово вперед!
Ты поверь мне, что грустно, когда обесценена сладость
Всех запретных плодов, а инойразве сладок нам плод?
Я молчу о любви, чьи плоды безнадежно мельчают,
(И бурьян одиночества глушит малиновый сад)
Мне бы голос очистить от призвука терпкой печали,
Но сродни никатину печали стареющей яд.
Где бы взять под конец мне веселую ноту, скажи-ка,
Чем тебя рассмешить перед тем как отправиться в путь?
На французских базарах лежат виноград и клубника,
А малины все нет, да и вишни любимой - ничуть.
В моей спальне на финских обоях березки лепечут,
А внизу под балконами зреют каштаны - Париж.
Я прохожих шокирую русской отборною речью,
Хоть здесь пестроголосицей вряд ли кого удивишь.
Шлю приветы родным и знакомым. Целую! А далее
удивительной просьбой прошу я письмо долететь
И вернуться скорее с ответом, что б подчерк Наталии
На бегу разбирать, понимая в начале лишь треть.
Иммануил Г. 1984