Потрясающий рассказ Вентворта Миллера, в котором он описывает историю из своей личной жизни.
Я уже долгое время приезжаю в один мексиканский ресторанчик, расположенный в торговом центре прямо у шоссе. Ещё в те времена, когда мне было примерно лет двадцать пять, я счёл (руководствуясь общественным мнением), что в этом заведении самые лучшие в Лос-Анджелесе кесадилья с куриным мясом.
В 90-е годы это была сеть небольших ресторанчиков, разбросанных по всему городу, один из которых располагался неподалёку от моей квартиры. Когда эта точка закрылась, я стал ездить в ту, которая уже не была поблизости. Правильнее сказать, она была довольно далеко. И если я брал с собой кого-то из друзей, то каждый раз мне приходилось выслушивать за едой, что эта стряпня не стоит затраченного бензина на поездку сюда.
Я не обращал на них никакого внимания.
У меня богатая история борьбы с проблемами психического здоровья. И в связи с этим для меня чрезвычайно важно постоянство. Именно поэтому, если уж я начал посещать данное заведение, то не собираюсь прекращать этого. Вот почему я сотни раз подхожу к одной и той же стойке и всегда заказываю всё то же самое.
Всегда.
Одна кесадилья с курицей на тортилье из муки, с гуакамоле. Дополнительно рис и фасоль. Плюс хрустящий жаренный картофель.
Шутки в сторону! Серьёзно, я никогда не пробовал что-либо другое из представленного в меню. Как мне известно, тако с креветками заставляет других людей чуть ли не плакать от восторга, но я к этому блюду совершенно равнодушен. Я даже не думаю об этой еде.
Тем не менее, несмотря на то, что я заказываю одни и те же блюда примерно два раза в месяц, на протяжении десяти месяцев в году и уже в течении практически пятнадцати лет, парень за прилавком никогда не помнит мой заказ.
Никогда.
Из чего следует простой логический вывод - он не помнит и меня.
И это уж точно не "ура". Никто не знает моего имени. А если кто и рад моему появлению, то они держат это при себе.
В конце концов я осознал - абсолютно бесполезно ожидать от парня за прилавком, что он когда-либо запомнит мой заказ и максимум, на что я могу рассчитывать, так это на плотно стиснутые губы и безучастный взгляд. Бесплатно.
И это воспринималось даже как облегчение.
В те времена.
Порой я был счастлив почувствовать себя "невидимкой". Никто не преследовал меня и не просил сфотографироваться. Никто не пытался обнять меня за талию, затиснуть, как маленькую коалу, для того, чтобы его приятель заснял все это на свой смартфон.
В те времена, когда я был заперт в вакууме своего существования в ЛА, и моя жизнь представляла собой передвижение от квартиры до машины, чтобы съездить по делам и обратно, когда я имел роскошь не испытывать на себе прикосновения посторонних людей и не должен был благосклонно относиться к этим действиям... в те времена я испытывал непреодолимое желание, чтобы тот парень за стойкой наконец-таки запомнил мой заказ и озвучил бы его первым.
Но нет. Каждый раз, когда я приезжал, между нами происходил один и тот же диалог, произносимый нами на протяжении всех этих лет.
Он: вопросительное движение головы снизу вверх или приподнятые брови, контакт глаз лишь на долю секунды. Этим он давал мне понять, что он весь в внимании.
Я: Кесадилья с курицей, пожалуйста.
Он: Мука или цельнозерновая? Они получили два вида лепешек, чтобы у клиентов был выбор.
Я: Мука. Давайте не будем сходить с ума.
Он: Рис и фасоль?
Я: Рис и фасоль.
Он раскладывает на плите тартилью из муки, посыпает её сыром, а я тем временем оплачиваю заказ на кассе и забираю свой соус сальса из бара. Случается, я успеваю забрать сальсу ещё до оплаты, а уж потом рассчитываюсь. Всё зависит от того, насколько быстро леди за кассой пробьёт мой заказ (полагаю, это отличная возможность для тренировки ловкости.)
Когда моя тортилья подрумянивается, а сыр на ней уже расплавился, парень снимает её с плиты и говорит: "Цыпленок или стейк?" И даже, если я на данный момент являюсь единственным посетителем, у меня всё равно уточнят повторно, какое мясо предпочтительнее.
Я: Курица.
Он: Рис и фасоль?
Ради справедливости замечу, я не знаю ни его имени, ни должностного статуса (предполагаю, что он питается здесь же). И я уверен, что измельчение лука и жарка карнитас на гриле далеко не "праздник жизни". Я сам проработал лето в мексиканском ресторане в Фениксе и прекрасно знаю, что это такое, отдраивать от посуды недоеденную жареную фасоль. Ресторан на открытом воздухе. В Фениксе. Летом. Тем не менее я не стану проявлять неуважение к парню за прилавком своими утверждениями того, что в полном объёме вкусил все "прелести" данной профессии. Хоть мне и довелось испытать всё это. По крайней мере, немного.
А может и нет. Быть может, я просто избалованный придурок с чувством исключительного права. Возможно, у этого парня худшее десятилетие в его жизни. Или может у него убежала и не вернулась собака. Что, если именно ему сейчас необходимы внимание и поддержка? Может я должен посмотреть на происходящее с точки зрения здравого смысла? Столь ли это важно, в состоянии ли он (или не в состоянии) запомнить мой заказ?
Но мне не безразлично.
Ладно, без разницы! Ведь я пришёл не ради первоклассного сервиса. Я здесь ради кесадильи. Хоть она, скорее всего, окажется "средненькой". Но это своеобразный ритуал, благодаря которому я ел это блюдо достаточное количество раз, чтобы заполучить сентиментальную привязанность к нему. То же относится и к 90 минутам езды туда и обратно, и к запаху мыла в туалете, и к красному штампу на парковочном талоне, краска от которого остаётся на моих пальцах, если я возьмусь за него прежде, чем она высохнет. Это моё место. Моя поддержка. Мои "ура". Даже если никто не знает моего имени, если всем безразлично, кто я такой. Эта кесадилья (как обычно, не самая лучшая на вкус) проходит через всю мою Лос-Анджелесскую историю. Этот город я любил и ненавидел (почти) в равной степени. Я прибыл туда лишь потому, что это место, в котором для каждого найдётся работа. Теперь же, когда мне необходимо уехать по делам, меня охватывают волнение и беспокойство. Хоть я и выбрал этот город для постоянного места жительства, я по-прежнему не чувствую себя там, как дома.
Как сказал один поэт: "Не моя энергетика, не моё племя".
Именно поэтому, накануне моего отъезда в новую страну, в новый город для начала новой работы (что, несомненно, подарит мне очередной положительный жизненный опыт, рост и сдвиги в привычном - все те вещи, которые раньше неимоверно пугали меня, но воспринимаемые на данный момент, как истинный драгоценный подарок) было весьма уместно посетить в последний раз мой маленький мексиканский ресторанчик. В последний раз заказать кесадилью с курицей на тортилье из муки. Это напомнило мне о тех временах, когда я и раньше приезжал сюда, дабы насладиться своей "последней кесадильей". Те случаи не были связаны с тем, что я собирался покинуть город... тогда я планировал вернуться домой и убить себя.
Из всех моих близких друзей, я знаком с депрессией самое длительное время.
Уже к 10 годам мы с ней были на "ты". Она была со мной во время моей первой попытки в 15-летнем возрасте. И во время второй, когда я был первокурсником в Принстоне. И во время последующих многочисленных попыток и их предвестников. Совсем недавно, примерно 4 года назад, она тоже присутствовала, сидя в первом ряду и наблюдая за моим самым серьёзным срывом со времён колледжа. Когда единственным моим желанием было умереть. Тогда депрессия убедила меня (до глубины души, буквально на клеточном уровне), что я всегда буду ощущать подобное желание идти по этому страшному пути и других вариантов жизнь мне уже не предложит.
Это было прежде, чем я понял - депрессия страшный лжец!
До ежедневной медитации, молитв, самотренинга. До терапии в мужском сообществе, помогающей постепенно выйти из состояния самоизоляции. До самовыражения через писательство (как личное, так и профессиональное). До публичного камин-аута. До корректного (а временами и не очень тактичного) расставания с людьми, привычками, системами верований и прочими вещами, которые "сбили меня с ног", украли мой спокойный сон и снизили работоспособность. До постепенного осознания того, что я не пришёл в этот мир запрограммированным на самоуничтожение (этот апгрейд/вирус появился намного позже, благодаря внешнему влиянию). До того, как я осознал (вспомнил?), что право на радость дано мне от рождения. Но счастье не может быть ежеминутным лишь потому, что я так пожелал и позвал его. Я должен пригласить его. Осторожно. С определённой целью. Постепенно создавая тонкую связь доверия, на что потребуется достаточно много времени.
Но что-то я отвлёкся. На чём это я остановился? Ах, да. Кесадилья с курицей.
На протяжении многих лет, в самые мрачные и тяжёлые дни я останавливался на мысли, что мой последний приём пищи будет включать в себя мои самые любимые блюда, и когда трапеза будет окончена... я покину этот мир. Потому как я не мог себе представить, что моё состояние когда-нибудь улучшится. Потому что я не мог даже предположить, что впоследствии моя жизнь всё таки может оказаться значительно лучше, чем на тот момент.
Очевидно, это говорит не в пользу моего воображения, а скорее даже о его отсутствии.
Это являлось ещё одной причиной для усугубления депрессии: чёткие границы моего воображения.
Тогда я был не в состоянии представить себя таким человеком, коим являюсь сейчас. Человеком более подвижным, более сознательным, более глубокомысленно глядящим на мир, более заботливым по отношению к людям, имеющим привычки и системы ценностей, привносящие покой и целеустремлённость в повседневную жизнь. Человеком уезжающим (сбегающим) из Лос-Анджелеса с "полной тарелкой заманчивого и предвкушаемого".
Человек, которым я был тогда, ни за что бы не поверил в возможность происходящего сейчас. Но это есть. Это возможно.
И чтобы отпраздновать свой отъезд, я побалую себя последней кесадильей с курицей на тортилье из муки. Потому что я это заработал, фак. Если уж я осилил сказать такое себе.
Я оставил свой автомобиль на подземной стоянке, получил парковочный талон и зашёл в ресторан. Я проследовал мимо парня за прилавком и направился в туалет, чтобы вымыть руки. Возвратившись, беру мой поднос, подхожу к стойке и вижу, что в первый раз за пятьсот лет моих посещений данного ресторана, из сети этих совершенно заурядных заведений, в котором я много лет являлся постоянным клиентом, оставляющим здесь достаточно крупные суммы денег, не говоря уже о том, во сколько мне обходился бензин, чтобы добраться сюда из разных мест жительства, и учитывая, что теперешний визит скорее всего будет последним, я вдруг обратил внимание на то, что парень за прилавком уже готовит на плите тартилью для меня. Из муки.
Смотря вниз, он посыпает её сыром и говорит то ли мне, то ли себе, а быть может и для нас обоих: "Кесадилья с курицей."
Это констатация. Не вопрос.
Я говорю: "Да. Пожалуйста."
И: "Благодарю вас."