"В сухом остатке родина - это и есть прочтенный ландшафт"
В связи с событиями, происходящими вокруг сноса здания комиссинерства-интендантства, решила повторить статью, которую публиковала здесь в сокращении в 2015 году. Вдруг кому-то пригодится. Или, может быть, кто-то заинтересуется. Во всяком случае, статья актуальна.
КАК ПРАВИЛЬНО НЕ ЛЮБИТЬ РОДИНУ?
[…] «С чего начинается Родина? С картинки в твоем букваре». Это именно так. Вообще, по эволюции картинок в букварях вполне можно проследить изменение содержания базовых понятийных моделей. Уверен, что рано или поздно такую работу проделают культурологи - идея лежит на поверхности. И, если будут глубоко копать, вынужденно придут к простой мысли - картинка в букваре - это не просто картинка, это прочтение художником чего-то исходя из набора базовых представлений в его голове. Коллективного бессознательного, если хотите. Но вот что читает художник? Если мы рассуждаем о родине, то ответ очевиден - ландшафт. В сухом остатке родина - это и есть прочтенный ландшафт со всеми его березками, тополями, речками и прочими травками-муравками. По отдельности это в лучшем случае символы, но в совокупности - вполне определенная знаковая система. С четкой определенностью «мое-чужое».
Один из немногих российских ученых, занимающихся вопросами когнитивной географии, Владимир Каганский, в одной из своих работ приводит список базовых образов и понятий, формирующих прочтение ландшафта и, в конечном итоге, и образующих то ментальное пространство, которое и называется «любовь к родине». Собственно, никакого открытия своей систематизацией господин Каганский не делает - ровно тот же результат можно было получить банальным анализом стихов классических поэтов из школьной программы. Необходимые образы и символы, напрямую воспринимаемые авторами, там присутствуют в избытке. Вот их перечисление из работы Каганского: поле, лес, луг, роща, опушка, деревня, усадьба, сельский погост, ключ, ручей, пойма и долина реки.
Этот список неплохо было бы дополнить еще и образом берега - он встречается настолько часто в образах местной литературы, что не замечать его было бы неправильно.
Несложно понять, что прочтение ландшафта - это чтение набора этих образов, форматов общего пространства. И оттого, насколько они близки, понятны и «свои», и зависит то, что принято называть «чувством родины».
К нему было принято относиться весьма трепетно, даже несмотря на то, что основной идеей российской государственности всегда была эксплуатация географии. На базовые образы не посягались никогда - правильное прочтение ландшафта всегда было ценностью на уровень выше, чем экономический интерес. Ландшафт, как городской, так и природный, дополнялся, а не разрушался в части базовых образов.
[…]
Посягательство на чувство родины однозначно грозило карой.
Советская цивилизация ослабила узды, но даже во времена оголтелой индустриализации подсознательно учитывала необходимость учета образов ландшафтов, несмотря на совершенно обратную внешнюю риторику. Вопросы решались на местах, а остатки табу на образы в людях все еще действовали.
[…]
Инерции, впрочем, надолго не хватило. Плановость в экономике географии привела к тому, что появилась уникальная для мира модель, когда социальный и общественный статус стал измеряться также в категориях географических - в сотках дачных участков и в квадратных метрах квартир и комнат. Плановость экономики нашла свое выражение в географических планах. Любая подробная карта перестала быть лишь картой местности, а стала картой общества. Подобное мироустройство не лишено изящества и стройной красоты, но ради плана (в любом понимании) пришлось начать активный демонтаж извечных образов.
[…]
Впрочем, этот вред отчасти компенсировался, так как наиболее ценные знаковые ландшафты оставались неизменными. Никому не приходило на ум посягать на образ берега, врываться в пейзаж или демонтировать рощу. Кроме того, не стоит забывать, что новые знаковые ландшафты активно создавались… Общий баланс ландшафтов (как природных, так и городских) поддерживался на одном уровне.
Сейчас, оглядываясь назад, удивляешься насколько точно учитывались эти нюансы. Смотря на схему созданных в советские время особо охраняемых территорий, на планы города и на методы использования территорий, становится понятно, что «чувство родины» учитывалось практически всегда. Вряд ли это можно объяснить лишь точным планированием и продумыванием - понятийного аппарата для анализа и учета столь глубоких факторов не разработано до сих пор. Размышляя на эту тему, приходишь к выводу, что все объяснялось проще - принимающие решение люди попросту ассоциировали себя с доверенной им территорией, ощущая ее «своей».
[…]
Инерция ассоциаций продолжалась достаточно долго, но постепенно стала сходить на нет. При этом от эксплуатации географии страна так и не отошла, более того, эта эксплуатация усилилась настолько, что сегодня уже не осталось никаких других оценочных систем социальной значимости кроме оценки по величине поместий, то есть той части географии, которой может распоряжаться тот или иной человек. И если в те же 60-е годы прошлого века оценочные ячейки были стандартизованы хотя бы фиксацией размеров дачных участков и «квадратами» типовых квартир, то сегодня и этот фильтр был снят.
В теории, для сохранения статуса-кво этот процесс должен был сопровождаться пропорциональным увеличением ответственности за добытую территорию, обостренным «чувством родины». Но этого, по понятным причинам, в регионе не произошло, и в последние 10-15 лет мы наблюдаем ничто иное, как демонтаж знаковых ландшафтных систем путем их распродажи. Причем никакого компенсационного механизма так и не появилось, что привело к катастрофическому сужению пространства базовых образов. Ценные ландшафты перестали быть ценными и общими, а механизм их интерпретации остался прежним. В результате все базовые образы оказались нарушены. Стройная система связей распадается.
На месте опушек и речных пойм появились коттеджные поселки, вместо знаковых лесов - вырубки, вместо образов дворов и улиц - точечная застройка, вместо парков как парков - шашлычные. Усиленная эксплуатация географии привела к демонтажу того, с чего и начинается родина.
[…]
Но стоит применить любую из техник психогеографии, которая позволяет «вернуться в начало» и посмотреть на родной город как на чужой, отвязавшись от прилипчивых образов и ассоциаций, наполняющих каждую точку его пространства, то окажется, что все происходящее в нем в последние годы обязательно сопровождается демонтажем базовых образов и разрушением ландшафта. Дело не в планировке и даже не в архитектуре, а исключительно в полном непонимании важности сохранения хоть какой-то цельности. Точечная застройка на корню разрушает воспринимаемый ландшафт улиц, многоэтажка в середине частного сектора - его весь, а летняя пивнушка в парке - парк. Все распадается на частные атомы, на место города приходит набор земельных участков с объектами недвижимости. Место воспринимаемого ландшафта занимает отчуждение от кавалькады случайностей. Город перестает быть «своим», а его ландшафт «читаться».
На место города приходит набор земельных участков с объектами недвижимости.
В этой точке можно ожидать возражений. Мол, везде так, ничем наша область не лучше, везде «чувство родины» как результат чтения ландшафта принесли в жертву перезахвату географии, а во все значимые пейзажи вписали поместья с глухими заборами. Но это далеко не так. В конечном счете все сводится к восприятию помещиков и к их личному чувству родины. Ассоциируешь себя с местной географией? Демонтажем образов заниматься не будешь. Нет? Тогда ограничишься только оценкой профита, рассматривая место приложения усилий безо всяких романтических бредней и гуманитарной рефлексии по поводу ландшафтов.
Примеры обратного можно легко найти у соседей по ПФО. Каждый, кто задумывался о подобных вещах, легко найдет примеры. Контрпримером может служить та же Москва.
В итоге же оказывается, что любить тут и нечего. Знаковые образы демонтированы, а ценностные ландшафты успешно распроданы, хотя продавалась лишь земля. Глупо ассоциировать себя с пустотой. В букваре уже нет никаких картинок. Остаётся относится к тому, что мы считали родиной, как к площадке, которую можно осваивать, захватывая поместья и занимаясь эксплуатацией остатков географии.
Подробнее в источнике.