Из маминых воспоминаний: Серая ворона
Сегодня у моей мамы, Нины Ивановны Хитёвой, день рождения. Публикую еще один фрагмент ее воспоминаний, в которых рассказывается о раннем детстве, проведенном в селе Куракино Пензенской области. Речь идет о 1943-1944 годах.
Нина Ивановна Хитёва.
Фото около 1960 года
Из воспоминаний моей мамы Нины Ивановны Хитёвой
Серая ворона
Помнить я себя начала очень рано, а самое-самое первое воспоминание приходится на третью зиму моей жизни. Итак, помню зиму, сугробы снега достигают оконной рамы. Я сижу, туго спелёнутая с руками в большой бабушкин клетчатый шерстяной платок. По-видимому, в избе холодно, ещё не протоплено, поэтому я тепло закутана. Сижу я на табуретке во главе длинного дощатого стола, вокруг которого собиралась когда-то большая семья Барановых. Живу я у дедушки Алексея и бабушки Вари в селе Куракино.
Взрослых около меня никого нет, я сижу и смотрю в окно. За стеклом по сугробу вдоль окна прогуливается огромная, как мне тогда показалось, да такой она и осталась в моей памяти, серая ворона. Ворона понимала, что маленький человек, сидящий за стеклом, не представляет для неё какой-нибудь угрозы, поэтому она, прогуливаясь по сугробу, нахально и насмешливо косила на меня умным глазом. Она зорко следила за тем, что происходит в избе. Затем она, как-то совсем осмелев, подошла ко мне совсем близко и уставилась на меня через стекло, стала разглядывать. Я почувствовала какую-то угрозу, исходящую от вороны, и горько расплакалась.
Ко мне сзади подошла молодая женщина, которая обняла меня и громко со смехом кому-то сказала…, что «Нина испугалась вороны». Затем она несколько раз ладонью стукнула по оконной раме. Ворона нехотя, тяжело взмахнув крыльями, поднялась и опустилась неподалёку на ветку сирени, которая росла в палисаднике.
Было мне в ту пору, по моим подсчётам, где-то не более 2,5 лет, но помню я это всё так ясно, как будто произошло вчера.
Второе моё воспоминание относится также к этому времени и связано оно с моим двоюродным братом Василием или, как ласково его звали в семье, Васенькой. У бабушки Вари и дедушки Алексея было 11 детей, но 6 умерли в раннем детстве или, как с грустью говорила бабушка, «в младенчестве». В живых остались, по старшинству: дядя Коля, дядя Ваня, дядя Гриша, тётя Таня и самая младшая в семье моя мама - Клавдия. Дядя Коля и дядя Ваня относились к старшим детям, а дядя Гриша, тётя Таня и мама - к младшим. Разница в возрасте между старшими и 3-мя младшими была большой, дядя Ваня даже был крёстным отцом моей мамы. А между последними 3-мя разница была по 2 года: дядя Гриша старше тёти Тани на 2 года, а тётя Таня на 2 года старше моей мамы. Васенька был старшим сыном дяди Коли, в ту пору ему исполнилось 18 лет. Он добровольцем ушёл на фронт вслед за своим отцом, который погиб подо Ржевом, а Василий «пропал без вести», не прислав с фронта ни одного письма. Так он и остался в памяти всей многочисленной родни «Васенькой» на всю жизнь […].
В то время мне было 2,5 года, а Василию 18 лет. Я только что проснулась, лежу в деревянной детской кроватке и первое, что я увидела, открыв глаза - это прислонившегося к печи спиной молодого парня в синей рубашке, который ласково улыбался мне и махал рукой. Бабушка Варя рассказывала, что Вася очень меня любил и много занимался со мной, часто брал на руки, носил по избе. Вот эта картинка, как бы фотография парня, стоящего у печи, так и осталась в моей памяти на всю жизнь. Это изображение не тускнеет с годами, а как бы становится всё меньше и меньше в размерах. Ни его мать тётя Настя, ни бабушка Варя не верили, что Вася погиб. Они считали, что он попал в плен и где-то «мыкается» на чужбине, боясь возвращаться на Родину, и не переставали ждать его до конца своей жизни. Я никогда никому не говорила, но почему-то была убеждена, что он погиб […].
Нина Ивановна Хитёва.
Фото около 1958 года
Следующее моё воспоминание также относится к периоду раннего детства, когда я только стала осознавать своё «я», осмысленно осваивать окружающий меня мир.
Лето. Я проснулась после дневного сна. Бабушка Варя надевает на меня ситцевое платье, носки, сандалии и выпроваживает гулять во двор. Я уже гуляю во дворе самостоятельно, но только во дворе, около избы. Я помню, как дедушка Алексей, держа меня за руку, подвёл к дороге, которая проходила посередине улицы, и, показав мне на край её, сказал, что на дорогу выходить нельзя, так как можно попасть под машину или телегу. И это проделывалось несколько раз, наверное, для того, чтобы я лучше запомнила.
Машина, старая «полуторка», с облупившейся зелёной краской на кабине и на бортах, действительно несколько раз проезжала по этой дороге не чаще 2-х раз в неделю. В основном, проезжали какие-то люди на телеге, запряжённой лошадью. Телега с жутким грохотом съезжала с холма, сопровождаемая остервенелым лаем «надеждинских» собак почти до самой нашей избы. Изба дедушки с бабушкой находилась у подножия холма, географически в центре села, напротив старенького здания почты. Спустившись шумно с холма, телега дальше ехала по равнине уже спокойно, без дребезжанья, и собаки постепенно отставали от неё, возвращаясь к своим домам.
Машина же «в гору» въезжала осторожно, как-то натужено фырча и постоянно замедляя ход. Так же осторожно она и съезжала с холма, сопровождаемая не столько собаками, сколько поднятой ею пылью. Иногда по дороге верхом на лошади проскакивал какой-то всадник.
Попасть в дорожно-транспортное происшествие на куракинской улице в ту пору было очень сложно, потому что все перечисленные средства передвижения можно было слышать задолго до того, как они появлялись у нашей избы, сразу же, как только они начинали движение от пункта «А». В пункте «А» на холме находилась усадьба Надеждино, где располагалась больница. Здесь же находилась дирекция местного совхоза или сельский совет (я точно не помню, да и по малолетству большой разницы между ними не видела). Одно из этих учреждений находилось в административном центре села - около церкви.
Итак, бабушка Варя одела меня и выпроводила гулять. Вот я прохожу «страшные» сени и выхожу на крыльцо... Надо сказать, что с сенями в раннем детстве, вернее сказать с прохождением сеней, у меня была целая проблема. Здесь было маленькое окошко в стене, которое дедушка забил фанерой после того, как зимой из кладовки, которая находилась здесь же, в сенях, воры вытащили все запасы продуктов: муку, пшено, кукурузу, ящик с солёным салом. И конечно здесь было темно, но не настолько, чтобы не найти дверь, ведущую на крыльцо. А всё дело было в том, что, выходя в тёмные сени из избы, я почему-то плотно зажмуривала глаза и, таким образом, в буквальном смысле «вслепую», натыкалась то на табурет, на котором стоял бак с водой, то на ведро, стоящее под рукомойником. Я, как говорила бабушка, долго «блукала» по сеням. Иногда меня заносило далеко от двери вправо, где стояла самодельная деревянная кровать, на которой спал дедушка летом, и, наконец, я, окончательно выбившись из сил и потеряв всякую надежду отыскать какую-нибудь дверь, садилась на кровать или на пол. Моё воображение рисовало картину одну ужаснее другой: вот-вот «некто» схватит меня в темноте, и я начинала громко вопить, зовя бабушку Варю на помощь. И всё это с плотно зажмуренными глазами. Меня уговаривали, смеялись надо мной. Дедушка, взяв меня за руку, водил по сеням, заводил в кладовку, показывая, что ничего ужасного и страшного в них нет. Я соглашалась, но, выходя снова в сени, плотно зажмуривала глаза […].
И вот я выхожу на крыльцо размером 1,5х1 м с тремя ступеньками, останавливаюсь, жмурясь от яркого солнечного света. На крыльце под солнцем жарко. Я стою несколько минут, оглядывая двор. Как такового, огороженного забором двора нет, а есть пространство, определённое нашей избой, избой соседей и хозяйственными постройками. Всё это составляет двор, к которому относится ещё палисадник перед избой, ограждённый невысоким штакетником, где мне также разрешалось играть.
В ту пору, это время войны, заборов или плетней, отгораживающих одну усадьбу от другой, не было. Почему не было, я не знаю. Сельские усадьбы разграничивались межами, вдоль которых оба хозяина сажали подсолнухи или кукурузу. Да и я по-сельски называю дом избой, но куракинские избы скорее тянут на дома: крепкие, добротные, на высоких фундаментах, крытые, в основном, железом. Изб, вросших от старости в землю, или крытых соломой, на которых я насмотрелась уже в Тамбовской области, работая после института районным архитектором, в Куракино не было, во всяком случае, я не помню. Да и мама моя, мучимая ностальгией по детству и молодости, где-то году в 1966-м уговорила мою сестру Валю, её мужа Виталия, захватив мою дочь Марину, на машине Виталиного отца Михаила Петровича, съездить на 2-3 дня в Куракино. Михаил Петрович тоже был поражён богатством села, его домов. Но к тому времени село начало разгораживаться: появились заборы, ворота, калитки, чего в пору моего детства не было. Это рассказывала и моя мама...
Но вернусь к маленькой худенькой девочке, какой я была тогда и которую оставили на крыльце деревенского дома. Оглядев двор и не увидев ничего интересного, я решила сбегать в палисадник у дома. Вот я спускаюсь с крыльца, огибаю угол дома, попадаю в тень, где ветрено и достаточно прохладно, бегу дальше, снова огибаю угол дома. И вот он, палисадник, где снова жарко и тихо. Палисадник весь зарос высокими кустами сирени. Сирень старая и не махровая, как это принято сейчас, а обыкновенная, с цветами выцветшего летнего неба. Но запах от неё во время цветения был изумительный!
Сирень не то чтобы старая, а очень старая. Её корням было уже мало места в земле и они вылезали наружу, горбатясь над поверхностью земли, были похожи на огромного удава. Между горбами корней, в пыли, под тенью кустов, любили лежать куры, смешно прикрывая глаза... Став постарше, я забегала в палисадник, громко хлопала в ладоши, отчего куры испуганно вскакивали со своих насиженных мест и, всполошено кудахтая, разбегались в разные стороны. Но тогда я была ещё мала, чтобы проделывать это. Я присела на корточки, взяла прутик и начала им ковырять землю, выковыривая из земли разноцветные стёклышки - остатки разбитой посуды. Такой посуды у дедушки с бабушкой не было. И когда я подросла, то выяснила, что все эти стекляшки попадали к нашей избе во время половодья от «надеждинских» домов. Я собираю эти красивые стёклышки в кучку и сколько это возможно зажимаю в ладонь.
В это время в палисадник с улицы заходит со своей подругой моя двоюродная сестра Катя, дочь дяди Коли. Она живёт в другой половине нашей же избы. Катя старше меня где-то лет на 12, учится в старших классах школы. Катя удивлённо смотрит на меня и говорит подруге: «Смотри, как у нас Нина выросла - уже одна гуляет». Подруга спрашивает у неё, сколько мне лет, и Катя отвечает, что скоро исполнится 3 года. Затем они начали говорить о чём-то своём. День был праздничный, и они собирались вечером в клуб на танцы. Я даже помню, как Катя была одета. На ней была короткая юбочка в складку и пёстрая блузка, и я ещё подумала, что какая Катя у нас нарядная. Затем Катя мне сказала, чтобы я была осмотрительнее со стекляшками, зажатыми в ладони, что, мол, могу порезаться. Я ничего не ответила, но про себя обиделась, что меня считают маленькой, а я уже взрослая.
Девочки ушли, а меня, открыв окно, позвала бабушка полдничать.
Это был один день из череды многих дней моего детства.
Нина Хитёва (справа). Фото около 1955 года
Из маминых воспоминаний: О садах в селе Куракино
Нина Ивановна Хитёва.
Фото около 1960 года
Из воспоминаний моей мамы Нины Ивановны Хитёвой
Серая ворона
Помнить я себя начала очень рано, а самое-самое первое воспоминание приходится на третью зиму моей жизни. Итак, помню зиму, сугробы снега достигают оконной рамы. Я сижу, туго спелёнутая с руками в большой бабушкин клетчатый шерстяной платок. По-видимому, в избе холодно, ещё не протоплено, поэтому я тепло закутана. Сижу я на табуретке во главе длинного дощатого стола, вокруг которого собиралась когда-то большая семья Барановых. Живу я у дедушки Алексея и бабушки Вари в селе Куракино.
Взрослых около меня никого нет, я сижу и смотрю в окно. За стеклом по сугробу вдоль окна прогуливается огромная, как мне тогда показалось, да такой она и осталась в моей памяти, серая ворона. Ворона понимала, что маленький человек, сидящий за стеклом, не представляет для неё какой-нибудь угрозы, поэтому она, прогуливаясь по сугробу, нахально и насмешливо косила на меня умным глазом. Она зорко следила за тем, что происходит в избе. Затем она, как-то совсем осмелев, подошла ко мне совсем близко и уставилась на меня через стекло, стала разглядывать. Я почувствовала какую-то угрозу, исходящую от вороны, и горько расплакалась.
Ко мне сзади подошла молодая женщина, которая обняла меня и громко со смехом кому-то сказала…, что «Нина испугалась вороны». Затем она несколько раз ладонью стукнула по оконной раме. Ворона нехотя, тяжело взмахнув крыльями, поднялась и опустилась неподалёку на ветку сирени, которая росла в палисаднике.
Было мне в ту пору, по моим подсчётам, где-то не более 2,5 лет, но помню я это всё так ясно, как будто произошло вчера.
Второе моё воспоминание относится также к этому времени и связано оно с моим двоюродным братом Василием или, как ласково его звали в семье, Васенькой. У бабушки Вари и дедушки Алексея было 11 детей, но 6 умерли в раннем детстве или, как с грустью говорила бабушка, «в младенчестве». В живых остались, по старшинству: дядя Коля, дядя Ваня, дядя Гриша, тётя Таня и самая младшая в семье моя мама - Клавдия. Дядя Коля и дядя Ваня относились к старшим детям, а дядя Гриша, тётя Таня и мама - к младшим. Разница в возрасте между старшими и 3-мя младшими была большой, дядя Ваня даже был крёстным отцом моей мамы. А между последними 3-мя разница была по 2 года: дядя Гриша старше тёти Тани на 2 года, а тётя Таня на 2 года старше моей мамы. Васенька был старшим сыном дяди Коли, в ту пору ему исполнилось 18 лет. Он добровольцем ушёл на фронт вслед за своим отцом, который погиб подо Ржевом, а Василий «пропал без вести», не прислав с фронта ни одного письма. Так он и остался в памяти всей многочисленной родни «Васенькой» на всю жизнь […].
В то время мне было 2,5 года, а Василию 18 лет. Я только что проснулась, лежу в деревянной детской кроватке и первое, что я увидела, открыв глаза - это прислонившегося к печи спиной молодого парня в синей рубашке, который ласково улыбался мне и махал рукой. Бабушка Варя рассказывала, что Вася очень меня любил и много занимался со мной, часто брал на руки, носил по избе. Вот эта картинка, как бы фотография парня, стоящего у печи, так и осталась в моей памяти на всю жизнь. Это изображение не тускнеет с годами, а как бы становится всё меньше и меньше в размерах. Ни его мать тётя Настя, ни бабушка Варя не верили, что Вася погиб. Они считали, что он попал в плен и где-то «мыкается» на чужбине, боясь возвращаться на Родину, и не переставали ждать его до конца своей жизни. Я никогда никому не говорила, но почему-то была убеждена, что он погиб […].
Нина Ивановна Хитёва.
Фото около 1958 года
Следующее моё воспоминание также относится к периоду раннего детства, когда я только стала осознавать своё «я», осмысленно осваивать окружающий меня мир.
Лето. Я проснулась после дневного сна. Бабушка Варя надевает на меня ситцевое платье, носки, сандалии и выпроваживает гулять во двор. Я уже гуляю во дворе самостоятельно, но только во дворе, около избы. Я помню, как дедушка Алексей, держа меня за руку, подвёл к дороге, которая проходила посередине улицы, и, показав мне на край её, сказал, что на дорогу выходить нельзя, так как можно попасть под машину или телегу. И это проделывалось несколько раз, наверное, для того, чтобы я лучше запомнила.
Машина, старая «полуторка», с облупившейся зелёной краской на кабине и на бортах, действительно несколько раз проезжала по этой дороге не чаще 2-х раз в неделю. В основном, проезжали какие-то люди на телеге, запряжённой лошадью. Телега с жутким грохотом съезжала с холма, сопровождаемая остервенелым лаем «надеждинских» собак почти до самой нашей избы. Изба дедушки с бабушкой находилась у подножия холма, географически в центре села, напротив старенького здания почты. Спустившись шумно с холма, телега дальше ехала по равнине уже спокойно, без дребезжанья, и собаки постепенно отставали от неё, возвращаясь к своим домам.
Машина же «в гору» въезжала осторожно, как-то натужено фырча и постоянно замедляя ход. Так же осторожно она и съезжала с холма, сопровождаемая не столько собаками, сколько поднятой ею пылью. Иногда по дороге верхом на лошади проскакивал какой-то всадник.
Попасть в дорожно-транспортное происшествие на куракинской улице в ту пору было очень сложно, потому что все перечисленные средства передвижения можно было слышать задолго до того, как они появлялись у нашей избы, сразу же, как только они начинали движение от пункта «А». В пункте «А» на холме находилась усадьба Надеждино, где располагалась больница. Здесь же находилась дирекция местного совхоза или сельский совет (я точно не помню, да и по малолетству большой разницы между ними не видела). Одно из этих учреждений находилось в административном центре села - около церкви.
Итак, бабушка Варя одела меня и выпроводила гулять. Вот я прохожу «страшные» сени и выхожу на крыльцо... Надо сказать, что с сенями в раннем детстве, вернее сказать с прохождением сеней, у меня была целая проблема. Здесь было маленькое окошко в стене, которое дедушка забил фанерой после того, как зимой из кладовки, которая находилась здесь же, в сенях, воры вытащили все запасы продуктов: муку, пшено, кукурузу, ящик с солёным салом. И конечно здесь было темно, но не настолько, чтобы не найти дверь, ведущую на крыльцо. А всё дело было в том, что, выходя в тёмные сени из избы, я почему-то плотно зажмуривала глаза и, таким образом, в буквальном смысле «вслепую», натыкалась то на табурет, на котором стоял бак с водой, то на ведро, стоящее под рукомойником. Я, как говорила бабушка, долго «блукала» по сеням. Иногда меня заносило далеко от двери вправо, где стояла самодельная деревянная кровать, на которой спал дедушка летом, и, наконец, я, окончательно выбившись из сил и потеряв всякую надежду отыскать какую-нибудь дверь, садилась на кровать или на пол. Моё воображение рисовало картину одну ужаснее другой: вот-вот «некто» схватит меня в темноте, и я начинала громко вопить, зовя бабушку Варю на помощь. И всё это с плотно зажмуренными глазами. Меня уговаривали, смеялись надо мной. Дедушка, взяв меня за руку, водил по сеням, заводил в кладовку, показывая, что ничего ужасного и страшного в них нет. Я соглашалась, но, выходя снова в сени, плотно зажмуривала глаза […].
И вот я выхожу на крыльцо размером 1,5х1 м с тремя ступеньками, останавливаюсь, жмурясь от яркого солнечного света. На крыльце под солнцем жарко. Я стою несколько минут, оглядывая двор. Как такового, огороженного забором двора нет, а есть пространство, определённое нашей избой, избой соседей и хозяйственными постройками. Всё это составляет двор, к которому относится ещё палисадник перед избой, ограждённый невысоким штакетником, где мне также разрешалось играть.
В ту пору, это время войны, заборов или плетней, отгораживающих одну усадьбу от другой, не было. Почему не было, я не знаю. Сельские усадьбы разграничивались межами, вдоль которых оба хозяина сажали подсолнухи или кукурузу. Да и я по-сельски называю дом избой, но куракинские избы скорее тянут на дома: крепкие, добротные, на высоких фундаментах, крытые, в основном, железом. Изб, вросших от старости в землю, или крытых соломой, на которых я насмотрелась уже в Тамбовской области, работая после института районным архитектором, в Куракино не было, во всяком случае, я не помню. Да и мама моя, мучимая ностальгией по детству и молодости, где-то году в 1966-м уговорила мою сестру Валю, её мужа Виталия, захватив мою дочь Марину, на машине Виталиного отца Михаила Петровича, съездить на 2-3 дня в Куракино. Михаил Петрович тоже был поражён богатством села, его домов. Но к тому времени село начало разгораживаться: появились заборы, ворота, калитки, чего в пору моего детства не было. Это рассказывала и моя мама...
Но вернусь к маленькой худенькой девочке, какой я была тогда и которую оставили на крыльце деревенского дома. Оглядев двор и не увидев ничего интересного, я решила сбегать в палисадник у дома. Вот я спускаюсь с крыльца, огибаю угол дома, попадаю в тень, где ветрено и достаточно прохладно, бегу дальше, снова огибаю угол дома. И вот он, палисадник, где снова жарко и тихо. Палисадник весь зарос высокими кустами сирени. Сирень старая и не махровая, как это принято сейчас, а обыкновенная, с цветами выцветшего летнего неба. Но запах от неё во время цветения был изумительный!
Сирень не то чтобы старая, а очень старая. Её корням было уже мало места в земле и они вылезали наружу, горбатясь над поверхностью земли, были похожи на огромного удава. Между горбами корней, в пыли, под тенью кустов, любили лежать куры, смешно прикрывая глаза... Став постарше, я забегала в палисадник, громко хлопала в ладоши, отчего куры испуганно вскакивали со своих насиженных мест и, всполошено кудахтая, разбегались в разные стороны. Но тогда я была ещё мала, чтобы проделывать это. Я присела на корточки, взяла прутик и начала им ковырять землю, выковыривая из земли разноцветные стёклышки - остатки разбитой посуды. Такой посуды у дедушки с бабушкой не было. И когда я подросла, то выяснила, что все эти стекляшки попадали к нашей избе во время половодья от «надеждинских» домов. Я собираю эти красивые стёклышки в кучку и сколько это возможно зажимаю в ладонь.
В это время в палисадник с улицы заходит со своей подругой моя двоюродная сестра Катя, дочь дяди Коли. Она живёт в другой половине нашей же избы. Катя старше меня где-то лет на 12, учится в старших классах школы. Катя удивлённо смотрит на меня и говорит подруге: «Смотри, как у нас Нина выросла - уже одна гуляет». Подруга спрашивает у неё, сколько мне лет, и Катя отвечает, что скоро исполнится 3 года. Затем они начали говорить о чём-то своём. День был праздничный, и они собирались вечером в клуб на танцы. Я даже помню, как Катя была одета. На ней была короткая юбочка в складку и пёстрая блузка, и я ещё подумала, что какая Катя у нас нарядная. Затем Катя мне сказала, чтобы я была осмотрительнее со стекляшками, зажатыми в ладони, что, мол, могу порезаться. Я ничего не ответила, но про себя обиделась, что меня считают маленькой, а я уже взрослая.
Девочки ушли, а меня, открыв окно, позвала бабушка полдничать.
Это был один день из череды многих дней моего детства.
Нина Хитёва (справа). Фото около 1955 года
Из маминых воспоминаний: О садах в селе Куракино