Спасский собор... Маша... Распутин...
Узнала о кончине Валентина Григорьевича Распутина, и в душе опять заныло, как от застарелой занозы. Опять вспомнила Машу, дочь писателя, с которой была знакома.
Валентин Распутин с женой Светланой и дочерью Марией. Фото отсюда
Когда в 1991 году поступила учиться в Московский художественный институт имени В.И. Сурикова, то в расположенном неподалеку Андрониковом монастыре, где находится музей Андрея Рублева, стал действовать Спасский собор. Тогда возрождался интерес к традиционному русскому искусству и религии. Суриковцы потянулись в Андроников монастырь - в Рублевский музей, хранивший древние иконы, и на службы в Спасский собор.
Музейный собор не случайно привлек художников и искусствоведов. В качестве священника в нем служил профессиональный живописец, ставший иконописцем и церковнослужителем - отец Вячеслав Савиных. Он был приверженцем старых традиций не только в иконописи, но и в пении, поэтому одним из первых стал возрождать в своем приходе древнерусские распевы, что заинтересовало музыкантов и музыковедов.
Одним словом, в начале 1990-х годов Спасский собор Андроникова монастыря стал местом притяжения московской интеллигенции, чьи интересы были связаны с искусством - пластическими его видами, музыкой, литературой, поэзией.
Как многие суриковцы, я стала ходить в музей и на службы в Спасский собор, где познакомилась с интересными людьми. Поскольку имела начальное музыкальное образование и ранее занималась пением, то не смогла не увлечься старинными распевами, начала петь в церковном хоре и встретилась там с Машей Распутиной, учившейся в Московской консерватории.
Церковный хор - место своеобразное, не располагавшее к тесному общению. Однако людям не надо порой много общаться, чтобы чувствовать и понимать друг друга. Именно такая связь установилась у нас с Машей. Ее присутствие утверждало во мне уверенность в людях и в самой себе.
Маша навещала меня в общежитии, была хорошо знакома с моей семьей. Мой муж Александр, учившийся тогда на скульптурном отделении Суриковского института, задумал вылепить Машин портрет, а она, согласившись, пунктуально, добросовестно, как делала всё, чем занималась, стала ходить в мастерскую и терпеливо позировать. И вот что во всём этом наиболее удивительно - на протяжении пяти лет нашего знакомства я так и не узнала, что она была дочерью писателя! Просто не спрашивала о фамилии, а она никогда не говорила.
В 1996 году я оканчивала институт, а Маша консерваторию. Я стала реже бывать на службах. Маша тоже не появлялась ни в храме, ни у нас в общежитии. В конце весны, после Пасхи, перед самой защитой дипломов, мы наконец встретились в Андроникове монастыре. Не сговариваясь, одновременно принесли друг другу подарки на память. Я подарила Маше книгу Г. Вагнера и Т. Владышевской "Искусство Древней Руси", а она мне - "Историю русской музыки" Ю. Келдыша и О. Левашевой.
Защитив диплом, я вернулась в Тамбов. Только тогда узнала, что Маша - дочь Валентина Григорьевича. Как-то увидела их вместе в телевизионной передаче и поразилась внешнему сходству. Но более поразилась тому, что не знала о Машином родстве. Ведь разговаривали с ней о чем угодно, но только не об этом.
Жизнь в Тамбове меня закрутила: семья, работа, новые знакомства. Тогда я отдалилась от московских друзей и знакомых, в том числе от Маши. Чувствуя в себе необъяснимую потребность писать, лихорадочно публиковала материалы по искусству, культуре, участвовала в научных конференциях. Статьи по разным темам соединялись, накапливались и перерастали в книги, чудесным образом издававшиеся.
Когда стала организовывать и проводить литературные чтения в доме М.А. Боратынского, на которые приезжали филологи из Москвы, сотрудники музея-усадьбы «Мураново» и музея Е.А. Боратынского в Казани, возникла идея пригласить и Валентина Григорьевича Распутина. Весной 2006 года я отыскала в своей старой записной книжке Машин московский телефон и собиралась позвонить, но не решалась, медлила, откладывала. Пока я сомневалась, колебалась, размышляла о словах, которые предстояло сказать, наступило лето, а потом произошло страшное событие - крушение самолета в Иркутске. В той катастрофе Маша погибла… Трудно описать словами, что тогда почувствовала…
Маша до сих пор стоит перед моими глазами такой, какой ее когда-то знала: высокой, статной, кареглазой девушкой в светлой кофточке и темной расклешенной юбке. В Маше я находила то, что редко встречала в людях, но очень ценила - спокойное достоинство, которое являлось настолько естественным, что никого из окружающих не ущемляло. В Машиных движениях и речи не было суетливости. В ней не было игры, возникающей из желания обратить на себя внимание или понравиться. Эти внешние проявления характера свидетельствовали о цельности и самодостаточности натуры.
До сих пор очень жалею, что не успела позвонить Маше летом 2006-го…
Валентин Распутин с женой Светланой и дочерью Марией. Фото отсюда
Когда в 1991 году поступила учиться в Московский художественный институт имени В.И. Сурикова, то в расположенном неподалеку Андрониковом монастыре, где находится музей Андрея Рублева, стал действовать Спасский собор. Тогда возрождался интерес к традиционному русскому искусству и религии. Суриковцы потянулись в Андроников монастырь - в Рублевский музей, хранивший древние иконы, и на службы в Спасский собор.
Музейный собор не случайно привлек художников и искусствоведов. В качестве священника в нем служил профессиональный живописец, ставший иконописцем и церковнослужителем - отец Вячеслав Савиных. Он был приверженцем старых традиций не только в иконописи, но и в пении, поэтому одним из первых стал возрождать в своем приходе древнерусские распевы, что заинтересовало музыкантов и музыковедов.
Одним словом, в начале 1990-х годов Спасский собор Андроникова монастыря стал местом притяжения московской интеллигенции, чьи интересы были связаны с искусством - пластическими его видами, музыкой, литературой, поэзией.
Как многие суриковцы, я стала ходить в музей и на службы в Спасский собор, где познакомилась с интересными людьми. Поскольку имела начальное музыкальное образование и ранее занималась пением, то не смогла не увлечься старинными распевами, начала петь в церковном хоре и встретилась там с Машей Распутиной, учившейся в Московской консерватории.
Церковный хор - место своеобразное, не располагавшее к тесному общению. Однако людям не надо порой много общаться, чтобы чувствовать и понимать друг друга. Именно такая связь установилась у нас с Машей. Ее присутствие утверждало во мне уверенность в людях и в самой себе.
Маша навещала меня в общежитии, была хорошо знакома с моей семьей. Мой муж Александр, учившийся тогда на скульптурном отделении Суриковского института, задумал вылепить Машин портрет, а она, согласившись, пунктуально, добросовестно, как делала всё, чем занималась, стала ходить в мастерскую и терпеливо позировать. И вот что во всём этом наиболее удивительно - на протяжении пяти лет нашего знакомства я так и не узнала, что она была дочерью писателя! Просто не спрашивала о фамилии, а она никогда не говорила.
В 1996 году я оканчивала институт, а Маша консерваторию. Я стала реже бывать на службах. Маша тоже не появлялась ни в храме, ни у нас в общежитии. В конце весны, после Пасхи, перед самой защитой дипломов, мы наконец встретились в Андроникове монастыре. Не сговариваясь, одновременно принесли друг другу подарки на память. Я подарила Маше книгу Г. Вагнера и Т. Владышевской "Искусство Древней Руси", а она мне - "Историю русской музыки" Ю. Келдыша и О. Левашевой.
Защитив диплом, я вернулась в Тамбов. Только тогда узнала, что Маша - дочь Валентина Григорьевича. Как-то увидела их вместе в телевизионной передаче и поразилась внешнему сходству. Но более поразилась тому, что не знала о Машином родстве. Ведь разговаривали с ней о чем угодно, но только не об этом.
Жизнь в Тамбове меня закрутила: семья, работа, новые знакомства. Тогда я отдалилась от московских друзей и знакомых, в том числе от Маши. Чувствуя в себе необъяснимую потребность писать, лихорадочно публиковала материалы по искусству, культуре, участвовала в научных конференциях. Статьи по разным темам соединялись, накапливались и перерастали в книги, чудесным образом издававшиеся.
Когда стала организовывать и проводить литературные чтения в доме М.А. Боратынского, на которые приезжали филологи из Москвы, сотрудники музея-усадьбы «Мураново» и музея Е.А. Боратынского в Казани, возникла идея пригласить и Валентина Григорьевича Распутина. Весной 2006 года я отыскала в своей старой записной книжке Машин московский телефон и собиралась позвонить, но не решалась, медлила, откладывала. Пока я сомневалась, колебалась, размышляла о словах, которые предстояло сказать, наступило лето, а потом произошло страшное событие - крушение самолета в Иркутске. В той катастрофе Маша погибла… Трудно описать словами, что тогда почувствовала…
Маша до сих пор стоит перед моими глазами такой, какой ее когда-то знала: высокой, статной, кареглазой девушкой в светлой кофточке и темной расклешенной юбке. В Маше я находила то, что редко встречала в людях, но очень ценила - спокойное достоинство, которое являлось настолько естественным, что никого из окружающих не ущемляло. В Машиных движениях и речи не было суетливости. В ней не было игры, возникающей из желания обратить на себя внимание или понравиться. Эти внешние проявления характера свидетельствовали о цельности и самодостаточности натуры.
До сих пор очень жалею, что не успела позвонить Маше летом 2006-го…