О шаробросании, или Как происходили выборы в губернском Тамбове. Ч. 3
Начало: предисловие, ч. 1, ч. 2.
Н.В. Давыдов. Былая провинция. Ч. 3
Вице-губернатором в N состоял в то время сравнительно молодой и безусловно блестящий чиновник - Аркадий Борисович Вицкий, камер-юнкер; богатый, хорошей фамилии, красивый, благовоспитанный, выдержанный, расчетливый, недалекий, а, главное, совершенно холостой и даже без каких-либо указаний на что-нибудь подобное, - он привлекал сердца всех обитателей N, маменьками же был прямо боготворим и, конечно, совершенно помимо своей воли, вызывал между ними нередко ссоры.
Маменьки были тогда существа особые: во всем, кроме вопроса о выходе дочерей замуж, они были подобны остальным людям; но как только дело касалось их дочерей с этой именно, матримониальной точки зрения, то они немедленно приходили в состояние экстаза, при котором теряли способность к размышлению и пониманию, теряли здравый смысл и даже стыд и набрасывались на каждого «жениха» с целью захватить его для своей дочери, отнюдь не останавливаясь на том, пригоден ли сей господин хотя сколько-нибудь в мужья, хорошей ли он человек, может ли он дать подобие счастья их дочери. Это было что-то инстинктивное, животное: выдать дочерей поскорее замуж. В маменьках действовал, очевидно, помимо их сознания, закон необходимости размножения человечества с соблюдением известных правил.
Начальники отдельных частей в N были такими, какими им тогда и полагалось быть, т. е. людьми неинтересными с дамской точки зрения и чуждыми духовной жизни. Немолодые, обычно тучные и легко потевшие, неэлегантные, они по утрам сидели в своих присутствиях, в три часа плотно обедали, затем непременно и подолгу спали, подымая храп на весь дом, отпивались потом квасом и, сидя в гостиной, облаченные в халаты, раскладывали пасьянсы, а позднее на собственной сытой одиночке, а то и парочке запряженной в долгуши, ехали в клуб и предавались табельке; по семейным праздникам у них собирались начальники, коллеги и кое-кто из общества на кулебяку или обед с шампанским. Нередко обывательская дама или девица, миловидная и веселая, составляла секретное счастье чиновной особы и заслуживала уважение, а то и зависть соседок, показывавших ее друг другу, когда она, эффектно одетая, но скромно опустив долу очи, стояла по воскресеньям в церкви, окруженная детьми, достаточно на нее похожими. Но люди они были всегда солидные, богобоязненные, настоящее столпы порядка, с простыми, твердыми и удобными убеждениями, на все смотрели трезвенно и своего не упускали. Умеренная, не грабительская, так сказать, не квалифицированная взятка, скорее благодарность, полученная с соблюдением должного decorum, не возмущала, обществам она была слишком обычным и простым явлением, всем понятным, а потому, хотя многих местных бюрократов и считали мздоимцами, но не гнушались их и водили с ними знакомство, как с людьми нужными. Их молодежь, а иногда и жены, бывали приняты в помещичьих домах.
Исключение из описанного общего типа крупных губернских чинов составлял управляющий акцизными сборами. Тогда это ведомство было только что изобретено и, как новинка, чистенькая, не успевшая загрязниться, всем была приятна после откупов. Судебная реформа еще не наступала, статской служащей интересной молодежи не было; и тут как раз явились акцизные. За ними было обаяние больших окладов, реформы, чего-то почти обличительного, - они, например, открыто заявляли, что взяток не берут, и действительно не брали; потом они казались учеными или очень просвещенными, так как в разговоре употребляли совсем просто такие слова, как «траллес», «мензура», «столько-то градусов спирта», «ректификация» и т. п., а главное - они были, или по крайней мере многие из них, замечательно элегантны - та же гвардия в статском платье. Особую элегантность N-ских акцизников надо было приписать, впрочем, не самому учреждению, а начальству их. Этот пост занимал некто фон-Дюне, красивый и импозантный господин, русский, несмотря на немецкую фамилию. Он великолепно поставил на общественной лестнице своих чиновников и сам, поселившись в N, зажил совсем барином с тонким пониманием комфорта и порядочности. У него, - человек он был семейный, - собиралось всегда наилучшее общество, и вечера его не напоминали даже глухую провинцию: в передней воздух был чистый, и не видно было сомнительной двери, присутствие которой давало себя знать почти у всех обитателей N, водки с нарезанной ломтиками копченой колбасой у него совсем не подавали, да и ужина не полагалось, а часов в одиннадцать сервировали чай с сандвичами и другими холодными блюдами и вином в графинах; никто у него не напивался, не бывало громких ссор за картами; в его доме не пели никогда песен хором, не играли в фанты... а занимались французскими charades еn асtion и разыгрывали des provегbеs; вообще все было красиво и прилично.
Так называемых молодых людей было в N много, жених еще водился. Были, например, молодые помещики, или состоявшие при родителях, или самостоятельные; их наезжало к выборам даже великое множество. Не все, конечно, были хороши; некоторых прямо-таки не следовало пускать в дом, ибо могли они говорить лишь о лошадях, собаках и биллиардной игре, передразнивали цыган-конокрадов, что очень немногих увеселяло, рассказывали о своих гомерических, грубых кутежах и попойках и одеты были глупо: в высокие сапоги, поддевку или казакин, перетянутый кожаным поясом с серебряным, черненым набором, и непременно дворянскую фуражку с красным околышем или отставную военную, которую в таком случае носили набок; их можно было видеть разъезжающими по стогнам N в маленьких, особенно низких санках, запряженных одиночкою или всего чаще парой с пристяжкой и правящих непременно сами, и безрассудно быстро несущихся, невзирая на встречных, причем они, следя за бегом лошади, перегибались и совсем почти вываливались из саней. Это был, строго говоря, плохой народ, ненадежный, но, как с женихами и на выборах, с ними считались все-таки. Были и скромные молодые помещики-ученые и неученые, богатые и бедные, были офицеры пехотных полков, а в торжественных случаях в N наезжали гусары, эскадрона два которых стояли в одном из соседних городов.
Тогдашние пехотные офицеры были очень полезные члены обществам, покорности их не было пределов; они безропотно и буквально в поте лица своего танцевали с кем угодно и сколько угодно; являлись на всякое приглашение без опоздания, изображали какую угодно роль в любительских спектаклях, пели нежные романсы, женились по первому требованию, а сами по себе были люди скромные, не пьющие или пьющие умеренно, для пользы, например от желудка; кутежи между ними случались редко, но, конечно, попадались люди склонные к вину; те просто были пьяницами и ежедневно, окончив свое небольшое военное дело, напивались и спали. Большею частью офицеры были люди добродушные и дольше 30-летняго возраста не могли выдерживать холостого состояния; женившись, они обычно выходили в отставку и часто весьма бедствовали, - тут уж им становилось не до танцев, гостей и игры на гитаре, а приходилось, не покладая рук, работать для про кормления семьи и многочисленных собственных обер-офицерских детей; работа эта находилась в разных присутственных местах; иные пристраивались управляющими; счастливчики же, получившее в приданое небольшое именьице, поселялись в нем и отдавались с упоением и всецело полевому и усадебному хозяйству.
Совсем иное являли собою кавалеристы и, например, гусары. Большая часть гг. офицеров были люди если не богатые, то все-таки с некоторыми средствами, хватавшими им, по крайней мере, на время их гусарства. Из обер-офицерских детей в гусары не шли, все были чистокровные дворяне.
Лихие были люди, бесшабашные, веселые и великие озорники. Венгерка с серебряными шнурами, шпоры, волочившаяся по земле сабля придавали им какую-то размашистость. Многим и действительно по младости лет казалось все «трын-трава», а другие в этом следовали полковым традициям, моде и шли, пожалуй, дальше искренних «ветрогонов». Это было то время, когда гусары, стоявшие в местечках на западной нашей границе, еще ездили друг к другу в гости по грязи верхом на обывателях из евреев, стреляли в них клюквой, провинившемуся перед ними статскому мазали лицо горчицей или заставляли выпить смесь вина с пивом, уксусом и елеем. Направление это отживало свой век, но иногда ярко вспыхивало, во всяком случае, от тогдашнего гусара можно было ждать многого. Кутили эти господа резко, а потому далеко не всегда были пригодны к посещению балов и вечеров; банк и штос процветали тоже в среде их в полной, можно сказать, мере, а отношение к дамскому полу было неважное; но своего рода честь, полковая, карточная, лично фантастическая была присуща гусарам, и культ ее приводил нередко к дуэлям, кончавшимся иной раз весьма печально. Что у старинного типичного гусара было на душе, трудно сказать; вероятнее всего, большой хаос: развитие очень малое, начитанности никакой, религиозность лишь внешняя (большинство не верило ни в Бога, ни в черта), жизненные правила искусственные, уверенность в безнаказанности за всякие деяния, не составляющие прямо уголовного преступления... К счастью, все это скрашивалось русским добродушием и незлобивостью. Но, забыв временно об описанных крупных недостатках, приятно было посмотреть на гусара; будь он в шинели внакидку с открытою, несмотря на мороз, грудью и в лихо надвинутой набекрень фуражке, в парадном ли мундире, - гусар молодой, красивый, смелый, тароватый производил почти эстетическое впечатление, был цельным существом, веселил душу, привлекал взоры всех и сердца многих. Недаром в те времена сложилась песня: «Как гусара не любить, это невозможно». И вот такие-то люди периодически появлялись в N, а во время выборов уже обязательно, и тогда зачиналось то самое веселье, про которое принято говорить, «что чертям тошно», и о каком мы теперь и понятия не имеем.
Молодых дам и барышень в N существовало очень много; город сей всегда славился невестами, и надо сказать, что женская половина общества была представлена отлично; девицы были красивые, крупные, здоровые, одевались весьма изрядно и были расположены к веселью и танцам, но в то же время и к семейной жизни.
Продолжение следует.