Чудо Чудное, эх...
Следующую историю надобно в Крещение рассказывать, но мне сейчас уже приспичило. Всем фомам неверующим адресую...
Крещение. Поехали мы как-то лет эдак... пять (или четыре?) назад в Звенигород, в Саввино-Сторожевский монастырь, там скит и купель. И народу толпа в крещенскую ночь. Стояли-стояли в очереди к купели, замерзли и осоловели, а я к тому же сильно простужена была и оттого грустна и нетерпелива. Один из монахов сказал, услышав как я кашляю: "Ты завтра приезжай, вечером, болезная, - еще чудо будет, а людские толпы уже схлынут, главное, до полуночи следующего дня успей."....
И вот на следующий день, часов в десять вечера стартовала я из Москвы снова в Звенигород. Мороз -30, дороги ледяные, а резина лысая. Не просто лысая и летняя, а ЛЫСАЯ, совсем лысая. Как на Формуле-1. И я поехала одна-одинешенька, больше ненормальных (зачеркнуто) оголтело-православных мне в компанию не нашлось. В двенадцатом часу подъезжаю к монастырю. Спускаюсь по горкам-холмам-серпантину вниз, к Скиту. Звенигородскую "Швейцарию" все себе представляют? Это натуральный серпантин, причем никаких там тебе ограждений, - из пропасти вдоль извилистой горной дороги верхушки сосен торчат. И вот качусь я на своей лысой резине, и понимаю: а обратно в горку-то ледяную, я, судя по всему, уже до весны и не выеду. Ну, думаю, Бог поможет, делать всё равно нечего. Подруливаю к скиту. Там два человека всего, воду набирают. И уходят. И никого больше. Почти полночь. Сосны и холмы. На одном из холмов - темные окна - монашьи кельи. Ворота закрыты, тишина. До монастыря наверху - километра три. Там гостиница и люди. Но это наверху. А я внизу. Ночь, лысая резина, сосны.
Выхожу, под ногами громко скрипит снег. Иду к купели, кашляю, уже не очень верю в чудо крещенское. Громко читаю Отче Наш. Из-за сосен откуда-то снизу, из темной пропасти мне отвечает эхо : "... на небесииии"...
Делать нечего, - раздеваюсь и прыгаю в ледяной ручей. Трижды окунувшись с головой (всё как положено), потом как в обратной перемотке выпрыгиваю назад, помню, что вытираться нельзя, засовываю мокрую себя в горнолыжный комбинезон и песцовую шапку (под нее как в детстве повязываю косынку, узлом под подбородком, как мама в детский сад меня в морозы укутывала), ноги - в валенки, и бегом в машину. На табло время - 23.59. До полуночи успела. Можно возвращаться. Газую...
И понимаю, что всё, приехали. Машина на лысых колесах ледяную гору с уклоном в 45 градусов преодолеть не может. Несколько метров вверх - и катится назад. А сзади пропасть - поворот крутой. После нескольких опасных попыток, кручения руля при свободном заднем ходе (только не в пропасть, только не в пропасть, Отче Наш иже еси на небеси, Богородица Дево Радуйся, Мамочка рОдная, помоги, Спаси, Господи, Да что же это происходит!), снова откатываюсь в самый низ, к купели, осознав, что траектория прошла в полуметре от обрыва. Закуриваю, вижу, что загорелась лампочка бензина. А это означает, что в теплой машине до утра мне уже не сидеть, а выехать (это я понимаю ясно) тоже не получится без чьей-то помощи. Только помогать-то некому. Я одна, в радиусе нескольких километров - ни души. И полагать, что в первом часу ночи кто-то набожный припрется к купели, когда все набожные и пьяные (зачеркнуто) уже вчера в прорубь попрыгали и воды набрали, - по меньшей мере наивно. Звоню своему тогдашнему бойфренду, который в тепле в Москве, дома. Радостно сообщаю: "Лед, гора, машина не может взобраться наверх, колеса лысые, я окунулась, на мне платочек, горнолыжный комбез и валенки, и, в общем, со мной, конечно, все ок, но бензин на нуле, а тут и нет никого, только монахи на горе спят, ну и вот... Может приедешь за мной?".
Догадались, ЧТО я слышу в ответ? Нет, отнюдь не "выезжаю, дорогая". Слышу я, дословно, следующее: "Я уже выпил, за руль не сяду, может ты К МОНАХАМ ПОСТУЧИШЬ? ПОПРОСИШЬ ПОДТОЛКНУТЬ". Понимаю, что действительно выпил. Вешаю трубку. Телефон издает "пип" - садится батарейка. Естественно, зарядки у меня с собой нет. Это же я. Ну и ладно, думаю. Сейчас телефон выключится, друг сердеШный позвонит потом, а тут и нет никого, абонент не абонент, то-то он поволнуется.... или не поволнуется, и еще нальет...
Сижу. Чего-то жду. То молюсь, то пою почему-то чайфовое "Ой йёёёё, никто не услышиииит". Замолкаю. Потом громко произношу: "Услышь, меня, Господи, чо, трудно что ли? Я вон, в купель, все дела, с головой и перекрестившись, а ты со мной так". Но Господь в тот момент, видимо, тоже Шахрина слушал в наушниках, и мои молитвы до него не доходили. Глушу мотор. Вылезаю из машины, оставляю ее не закрытой даже, - тут все равно никого нет, иду к вершине соседней горы, где за глухими воротами спят монахи. Скользко даже в валенках, периодически падаю и съезжаю вниз на пузе, теряя шапку. Встаю и снова лезу в грру, мне почему-то смешно и жарко.
Стучу в ворота и руками и ногами и ставшим уже бесполезным мобильным телефоном. Только Эхо с гор отвечает "бубух". А монахи не отвечают. Они грехи-то в Крещение отмолили, и сон их крепок и безмятежен.
Скатываюсь на попе с горки обратно к машине. Завожу мотор. На часах 01.15. Бензина мало. Лезу в сумку - там термос с чаем. Вместо термоса нащупываю маленький молитвенник. Я же паломник, не хухры-мухры, взяла молитвенник вон с собой. Открываю. Читаю вслух всё подряд, кроме заупокойной молитвы и молитвы за заключенных в тюрьмах. Снова закуриваю, и выдыхая дым, говорю знаку Крайслера на руле: "Знаешь что, Господи, либо ты меня спасешь, либо я так не играю. Спасибо". Глушу двигатель, не спеша докуриваю и готовлюсь умирать от холода....
На горе за поворотом вижу свет фар. С большой горы скатывается большой Джип Чероки. Пьяно скатывается. Из него вылезают пятеро мордоворотов. Таких, к которым даже при свете дня в центре Москвы я бы точно не подошла. Ну, только, если бы решила покончить жизнь самоубийством через групповое изнасилование с расчленёнкой. Я почти не сомневаюсь, что под теплыми куртками на их воловьих шеях висят толстенные золотые цепи с гимнастами. Мордовороты громко икают, достают из джипа канистры и пластиковые бутылки, они пересыпают мат обрывками "спаси, Господи", добавляя к имени Божьему нецензурное "бля" (прости Господи, они хорошие люди, просто жизнь их греховна). В общем, кидаюсь я к ним, как к самым родненьким.
Думаю, мордовороты даже протрезвели. Потому что на них неслось чудо в платочке, завязанном под подбородком, шапке-ушанке сверху, ярко-оранжевом горнолыжном комбинезоне, заправленном в валенки, и кричало: "Ребята, милые вы мои, вас-то я и жду, храни вас Бог!". Не знаю, послышалось мне, или кто-то из мордоворотов испуганно пробормотал: "Матерь Божья" и осенил себя крестным знаменьем. Но я на всякий случай решила пояснить: "Я не Матерь, я выехать не могу, помогите, а!"...
В общем, мою машину они подняли в гору на руках. Натурально. Матерясь и призывая силы небесные. Не обошлось, конечно, и без "где мозги-то, на такой резине да по таким горам, овца безголовая, бля". Но в целом все прошло в теплой доброжелательной обстановке. Уже сев за руль, на их крик-вопрос "А водичка-то как?" я подняла вверх большой палец. Им же их внезапно и перекрестила....
И говорите мне теперь, что это было не Крещенское чудо, а совпадение. И я, кстати, тогда выздоровела. А от бойфренда вскоре съехала.
Крещение. Поехали мы как-то лет эдак... пять (или четыре?) назад в Звенигород, в Саввино-Сторожевский монастырь, там скит и купель. И народу толпа в крещенскую ночь. Стояли-стояли в очереди к купели, замерзли и осоловели, а я к тому же сильно простужена была и оттого грустна и нетерпелива. Один из монахов сказал, услышав как я кашляю: "Ты завтра приезжай, вечером, болезная, - еще чудо будет, а людские толпы уже схлынут, главное, до полуночи следующего дня успей."....
И вот на следующий день, часов в десять вечера стартовала я из Москвы снова в Звенигород. Мороз -30, дороги ледяные, а резина лысая. Не просто лысая и летняя, а ЛЫСАЯ, совсем лысая. Как на Формуле-1. И я поехала одна-одинешенька, больше ненормальных (зачеркнуто) оголтело-православных мне в компанию не нашлось. В двенадцатом часу подъезжаю к монастырю. Спускаюсь по горкам-холмам-серпантину вниз, к Скиту. Звенигородскую "Швейцарию" все себе представляют? Это натуральный серпантин, причем никаких там тебе ограждений, - из пропасти вдоль извилистой горной дороги верхушки сосен торчат. И вот качусь я на своей лысой резине, и понимаю: а обратно в горку-то ледяную, я, судя по всему, уже до весны и не выеду. Ну, думаю, Бог поможет, делать всё равно нечего. Подруливаю к скиту. Там два человека всего, воду набирают. И уходят. И никого больше. Почти полночь. Сосны и холмы. На одном из холмов - темные окна - монашьи кельи. Ворота закрыты, тишина. До монастыря наверху - километра три. Там гостиница и люди. Но это наверху. А я внизу. Ночь, лысая резина, сосны.
Выхожу, под ногами громко скрипит снег. Иду к купели, кашляю, уже не очень верю в чудо крещенское. Громко читаю Отче Наш. Из-за сосен откуда-то снизу, из темной пропасти мне отвечает эхо : "... на небесииии"...
Делать нечего, - раздеваюсь и прыгаю в ледяной ручей. Трижды окунувшись с головой (всё как положено), потом как в обратной перемотке выпрыгиваю назад, помню, что вытираться нельзя, засовываю мокрую себя в горнолыжный комбинезон и песцовую шапку (под нее как в детстве повязываю косынку, узлом под подбородком, как мама в детский сад меня в морозы укутывала), ноги - в валенки, и бегом в машину. На табло время - 23.59. До полуночи успела. Можно возвращаться. Газую...
И понимаю, что всё, приехали. Машина на лысых колесах ледяную гору с уклоном в 45 градусов преодолеть не может. Несколько метров вверх - и катится назад. А сзади пропасть - поворот крутой. После нескольких опасных попыток, кручения руля при свободном заднем ходе (только не в пропасть, только не в пропасть, Отче Наш иже еси на небеси, Богородица Дево Радуйся, Мамочка рОдная, помоги, Спаси, Господи, Да что же это происходит!), снова откатываюсь в самый низ, к купели, осознав, что траектория прошла в полуметре от обрыва. Закуриваю, вижу, что загорелась лампочка бензина. А это означает, что в теплой машине до утра мне уже не сидеть, а выехать (это я понимаю ясно) тоже не получится без чьей-то помощи. Только помогать-то некому. Я одна, в радиусе нескольких километров - ни души. И полагать, что в первом часу ночи кто-то набожный припрется к купели, когда все набожные и пьяные (зачеркнуто) уже вчера в прорубь попрыгали и воды набрали, - по меньшей мере наивно. Звоню своему тогдашнему бойфренду, который в тепле в Москве, дома. Радостно сообщаю: "Лед, гора, машина не может взобраться наверх, колеса лысые, я окунулась, на мне платочек, горнолыжный комбез и валенки, и, в общем, со мной, конечно, все ок, но бензин на нуле, а тут и нет никого, только монахи на горе спят, ну и вот... Может приедешь за мной?".
Догадались, ЧТО я слышу в ответ? Нет, отнюдь не "выезжаю, дорогая". Слышу я, дословно, следующее: "Я уже выпил, за руль не сяду, может ты К МОНАХАМ ПОСТУЧИШЬ? ПОПРОСИШЬ ПОДТОЛКНУТЬ". Понимаю, что действительно выпил. Вешаю трубку. Телефон издает "пип" - садится батарейка. Естественно, зарядки у меня с собой нет. Это же я. Ну и ладно, думаю. Сейчас телефон выключится, друг сердеШный позвонит потом, а тут и нет никого, абонент не абонент, то-то он поволнуется.... или не поволнуется, и еще нальет...
Сижу. Чего-то жду. То молюсь, то пою почему-то чайфовое "Ой йёёёё, никто не услышиииит". Замолкаю. Потом громко произношу: "Услышь, меня, Господи, чо, трудно что ли? Я вон, в купель, все дела, с головой и перекрестившись, а ты со мной так". Но Господь в тот момент, видимо, тоже Шахрина слушал в наушниках, и мои молитвы до него не доходили. Глушу мотор. Вылезаю из машины, оставляю ее не закрытой даже, - тут все равно никого нет, иду к вершине соседней горы, где за глухими воротами спят монахи. Скользко даже в валенках, периодически падаю и съезжаю вниз на пузе, теряя шапку. Встаю и снова лезу в грру, мне почему-то смешно и жарко.
Стучу в ворота и руками и ногами и ставшим уже бесполезным мобильным телефоном. Только Эхо с гор отвечает "бубух". А монахи не отвечают. Они грехи-то в Крещение отмолили, и сон их крепок и безмятежен.
Скатываюсь на попе с горки обратно к машине. Завожу мотор. На часах 01.15. Бензина мало. Лезу в сумку - там термос с чаем. Вместо термоса нащупываю маленький молитвенник. Я же паломник, не хухры-мухры, взяла молитвенник вон с собой. Открываю. Читаю вслух всё подряд, кроме заупокойной молитвы и молитвы за заключенных в тюрьмах. Снова закуриваю, и выдыхая дым, говорю знаку Крайслера на руле: "Знаешь что, Господи, либо ты меня спасешь, либо я так не играю. Спасибо". Глушу двигатель, не спеша докуриваю и готовлюсь умирать от холода....
На горе за поворотом вижу свет фар. С большой горы скатывается большой Джип Чероки. Пьяно скатывается. Из него вылезают пятеро мордоворотов. Таких, к которым даже при свете дня в центре Москвы я бы точно не подошла. Ну, только, если бы решила покончить жизнь самоубийством через групповое изнасилование с расчленёнкой. Я почти не сомневаюсь, что под теплыми куртками на их воловьих шеях висят толстенные золотые цепи с гимнастами. Мордовороты громко икают, достают из джипа канистры и пластиковые бутылки, они пересыпают мат обрывками "спаси, Господи", добавляя к имени Божьему нецензурное "бля" (прости Господи, они хорошие люди, просто жизнь их греховна). В общем, кидаюсь я к ним, как к самым родненьким.
Думаю, мордовороты даже протрезвели. Потому что на них неслось чудо в платочке, завязанном под подбородком, шапке-ушанке сверху, ярко-оранжевом горнолыжном комбинезоне, заправленном в валенки, и кричало: "Ребята, милые вы мои, вас-то я и жду, храни вас Бог!". Не знаю, послышалось мне, или кто-то из мордоворотов испуганно пробормотал: "Матерь Божья" и осенил себя крестным знаменьем. Но я на всякий случай решила пояснить: "Я не Матерь, я выехать не могу, помогите, а!"...
В общем, мою машину они подняли в гору на руках. Натурально. Матерясь и призывая силы небесные. Не обошлось, конечно, и без "где мозги-то, на такой резине да по таким горам, овца безголовая, бля". Но в целом все прошло в теплой доброжелательной обстановке. Уже сев за руль, на их крик-вопрос "А водичка-то как?" я подняла вверх большой палец. Им же их внезапно и перекрестила....
И говорите мне теперь, что это было не Крещенское чудо, а совпадение. И я, кстати, тогда выздоровела. А от бойфренда вскоре съехала.