Настоящая жизнь - это поиски глубины
Стиль - это человек. Найти свой стиль - значит найти своё внутреннее зёрнышко, своё чувство истины. Обладать стилем, как я это понимаю, - значит плыть, не думая, что плывёшь, поворачиваться, не думая о повороте, совершенно верить себе, своему интуитивному знанию, куда повернуть, а не только знать какие-то образцы. Обладать стилем - значит быть самим собой.
Я сказал, что стиль - это установка на собеседника; а теперь говорю, что обладать стилем - значит быть самим собой. Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты. «Быть самим собой» и «знать своего собеседника» - две стороны одного и того же.
Гадкий утёнок идёт по своей тропке без всякой цели. Все большие дороги, железные и шоссейные, ведут из одного птичьего двора в другой, и на всяком дворе утёнка будут клевать. Вот он и идёт - в сторону от больших дорог, по тропинке, где будут деревья, кусты, пригорки, может быть, лужи, а может быть, и озерко… Но больше ничего. Надо идти и идти. С одной, впрочем, надеждой: что этот путь без цели имеет свою собственную, скрытую, внутреннюю цель.
То, что я пишу, - для гадких утят. Для тех, кто хочет найти не другой птичий двор, а самих себя. Если вам не этого хочется, если какой-то улучшенный птичий двор вам нравится, - не читайте дальше. Это не для вас. Это не ваш путь. Я не хочу вас соблазнять и делать несчастными, сбивать с вашей дороги. Ездите, пожалуйста, в автобусах и в поездах… А я пошёл пешком.
У Андерсена утёнок, найдя пруд с лебедями, глядится в воду и видит, что сам он тоже лебедь. После этого нечего больше искать. Всё найдено.
Я думаю, что с настоящим гадким утёнком такое случится разве только в раю. А на земле гадкий утёнок остается утёнком. Хотя он может почувствовать в себе лебединость. Больше того: я убежден, что каждый гадкий утёнок несёт за своими плечами неразвернувшиеся лебединые крылья, примерно как наполеоновский солдат - маршальский жезл. Гадкий утёнок может учиться летать, может много раз испытывать чувство высоты… А потом снова оказываться на земле гадким утёнком.
Между гадким утёнком и лебедем есть семейное сходство - настолько, что Андерсен их смешал, но лебедёнок как-то очень быстро становится лебедем. А гадкий утёнок тянется к лебединости, не может не тянуться, и всё-таки остаётся гадким утёнком. Поднявшимся на две-три ступеньки, на несколько ступенек поближе к лебедям, но утёнком.
Лебедь - это совершенный образ и подобие Бога. Так его понимали индийцы, называя лебедями своих величайших святых. Правда, соответствующее санскритское слово означает разновидность дикого гуся, но эта птица, нарисованная на всех изданиях миссии Рамакришны, очень похожа на лебедя. И переводчик, пытаясь найти русский эквивалент текста из Брихадараньяки-упанишады, выбрал слово лебедь (гусь по-русски слишком глупая птица).
Над уснувшим телом бодрствует бессонный,
в безграничном небе пролагая путь.
Искупавшись в блеске, в блеск преображённый
Одинокий лебедь, золотая суть.
Покидая землю, из гнезда уходит,
Обогрев дыханьем темный дом пустой.
Плавает бессмертный в пустоте, в свободе, - Одинокий лебедь, промельк золотой.
В синем царстве Брамы облачную стаю
Образов без счёта он творит, смеясь, ―
Радостно играет, в пустоте сплетая
Золотых узоров трепетную вязь.
Люди видят блики, волны и алмазы…
Только сам великий вечно скрыт от глаза.
Я как сосуд - ничто. Я только вместилище. Я как дух, наполнивший сосуд, неотделим от Истины. Это доступно каждому - но прежде надо сказать о себе всем сердцем: я ничто. А это не выходит. Почти ни у кого не выходит. Кто умер, чтобы жил в нём Бог? Кто полностью освободился от своего внешнего, сосудного я - даже от сознания своих грехов - и может сказать «я» о том, что в сосуде?
Мы только гадкие утята.
У подлинных лебедят есть какой-то период гадкоутёночности. Но кончается он очень рано, в юности. Свою природу они, кажется, никогда не узнавали от других, извне, а только изнутри, толчком преображения, таким бесспорным, что сомнения в своей лебединости исчезают, как дым. И не нужно ничего пробовать, испытывать, добиваться. Это лебединость лебедя, постоянно удостоверяющая себя сама. Какие-то атавистические черты прежнего, долебединого состояния могут оставаться, но то, что для нас норма, для лебедя - минутное отступление от нормы. То, что для них всегдашнее, для нас - только проблеск.
Здесь между лебедем и гадким утёнком - пропасть. И через пропасть узенький, дрожащий мостик. Лебедь помнит свою юность, когда он казался себе гадким утёнком. Лебедь понимает гадких утят. И гадкий утёнок, испытавший проблески лебединости, может немного понимать лебедей. Заклёванный на птичьем дворе, он может увидеть в лебеде своё возвышенное подобие.
Благородная истина о страдании взята из сердца гадкого утенка:
«Мы соединяемся с тем, что нам немило, и это страдание. Мы разлучаемся с тем, что нам мило, и это страдание…».
Шакьямуни в своем дворце накануне бегства был так же одинок, как Смешной человек в Петербурге. Христос не мог творить чудес в Назарете, на своём собственном родном птичьем дворе. Утки слишком хорошо знали, что он всего лишь сын плотника Иосифа.
Превращение гадкого утёнка в лебедя происходит при участии каких-то непостижимых сил. Примерно как человек вырастал, вырастал, вырастал из животного мира - миллионы лет вырастал - и вдруг был вырван из него. Человек - преображённое животное. И лебедь - преображённый гадкий утёнок. Это преображение - чудо. На него нельзя рассчитывать. Мы можем тянуться вверх, как деревья в небо, - не отрываясь от земли. Чем больше гадкий утенок всматривается в то, что бесконечно превосходит его, тем ближе он к полёту.
И наоборот:
«Если бодисатва махасатва подумает о себе: я бодисатва махасатва - он в тот же миг перестаёт быть бодисатвой махасатвой».
Путь Люцифера в ад начался с того, что он осознал состояние лебединости как своё недвижимое имущество.
Гадкий утёнок таких глупостей не делает. Он знает, что есть лебединые точки на жизненном пути, лебединые зеркальности и взлёты. А между этими точками опять птичий двор и чувство смешного человека, что он не такой, как все, не такой, как надо. Григорий Померанц "Записки гадкого утёнка"
Гадкий утёнок вечности
Я сказал, что стиль - это установка на собеседника; а теперь говорю, что обладать стилем - значит быть самим собой. Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты. «Быть самим собой» и «знать своего собеседника» - две стороны одного и того же.
Гадкий утёнок идёт по своей тропке без всякой цели. Все большие дороги, железные и шоссейные, ведут из одного птичьего двора в другой, и на всяком дворе утёнка будут клевать. Вот он и идёт - в сторону от больших дорог, по тропинке, где будут деревья, кусты, пригорки, может быть, лужи, а может быть, и озерко… Но больше ничего. Надо идти и идти. С одной, впрочем, надеждой: что этот путь без цели имеет свою собственную, скрытую, внутреннюю цель.
То, что я пишу, - для гадких утят. Для тех, кто хочет найти не другой птичий двор, а самих себя. Если вам не этого хочется, если какой-то улучшенный птичий двор вам нравится, - не читайте дальше. Это не для вас. Это не ваш путь. Я не хочу вас соблазнять и делать несчастными, сбивать с вашей дороги. Ездите, пожалуйста, в автобусах и в поездах… А я пошёл пешком.
У Андерсена утёнок, найдя пруд с лебедями, глядится в воду и видит, что сам он тоже лебедь. После этого нечего больше искать. Всё найдено.
Я думаю, что с настоящим гадким утёнком такое случится разве только в раю. А на земле гадкий утёнок остается утёнком. Хотя он может почувствовать в себе лебединость. Больше того: я убежден, что каждый гадкий утёнок несёт за своими плечами неразвернувшиеся лебединые крылья, примерно как наполеоновский солдат - маршальский жезл. Гадкий утёнок может учиться летать, может много раз испытывать чувство высоты… А потом снова оказываться на земле гадким утёнком.
Между гадким утёнком и лебедем есть семейное сходство - настолько, что Андерсен их смешал, но лебедёнок как-то очень быстро становится лебедем. А гадкий утёнок тянется к лебединости, не может не тянуться, и всё-таки остаётся гадким утёнком. Поднявшимся на две-три ступеньки, на несколько ступенек поближе к лебедям, но утёнком.
Лебедь - это совершенный образ и подобие Бога. Так его понимали индийцы, называя лебедями своих величайших святых. Правда, соответствующее санскритское слово означает разновидность дикого гуся, но эта птица, нарисованная на всех изданиях миссии Рамакришны, очень похожа на лебедя. И переводчик, пытаясь найти русский эквивалент текста из Брихадараньяки-упанишады, выбрал слово лебедь (гусь по-русски слишком глупая птица).
Над уснувшим телом бодрствует бессонный,
в безграничном небе пролагая путь.
Искупавшись в блеске, в блеск преображённый
Одинокий лебедь, золотая суть.
Покидая землю, из гнезда уходит,
Обогрев дыханьем темный дом пустой.
Плавает бессмертный в пустоте, в свободе, - Одинокий лебедь, промельк золотой.
В синем царстве Брамы облачную стаю
Образов без счёта он творит, смеясь, ―
Радостно играет, в пустоте сплетая
Золотых узоров трепетную вязь.
Люди видят блики, волны и алмазы…
Только сам великий вечно скрыт от глаза.
Я как сосуд - ничто. Я только вместилище. Я как дух, наполнивший сосуд, неотделим от Истины. Это доступно каждому - но прежде надо сказать о себе всем сердцем: я ничто. А это не выходит. Почти ни у кого не выходит. Кто умер, чтобы жил в нём Бог? Кто полностью освободился от своего внешнего, сосудного я - даже от сознания своих грехов - и может сказать «я» о том, что в сосуде?
Мы только гадкие утята.
У подлинных лебедят есть какой-то период гадкоутёночности. Но кончается он очень рано, в юности. Свою природу они, кажется, никогда не узнавали от других, извне, а только изнутри, толчком преображения, таким бесспорным, что сомнения в своей лебединости исчезают, как дым. И не нужно ничего пробовать, испытывать, добиваться. Это лебединость лебедя, постоянно удостоверяющая себя сама. Какие-то атавистические черты прежнего, долебединого состояния могут оставаться, но то, что для нас норма, для лебедя - минутное отступление от нормы. То, что для них всегдашнее, для нас - только проблеск.
Здесь между лебедем и гадким утёнком - пропасть. И через пропасть узенький, дрожащий мостик. Лебедь помнит свою юность, когда он казался себе гадким утёнком. Лебедь понимает гадких утят. И гадкий утёнок, испытавший проблески лебединости, может немного понимать лебедей. Заклёванный на птичьем дворе, он может увидеть в лебеде своё возвышенное подобие.
Благородная истина о страдании взята из сердца гадкого утенка:
«Мы соединяемся с тем, что нам немило, и это страдание. Мы разлучаемся с тем, что нам мило, и это страдание…».
Шакьямуни в своем дворце накануне бегства был так же одинок, как Смешной человек в Петербурге. Христос не мог творить чудес в Назарете, на своём собственном родном птичьем дворе. Утки слишком хорошо знали, что он всего лишь сын плотника Иосифа.
Превращение гадкого утёнка в лебедя происходит при участии каких-то непостижимых сил. Примерно как человек вырастал, вырастал, вырастал из животного мира - миллионы лет вырастал - и вдруг был вырван из него. Человек - преображённое животное. И лебедь - преображённый гадкий утёнок. Это преображение - чудо. На него нельзя рассчитывать. Мы можем тянуться вверх, как деревья в небо, - не отрываясь от земли. Чем больше гадкий утенок всматривается в то, что бесконечно превосходит его, тем ближе он к полёту.
И наоборот:
«Если бодисатва махасатва подумает о себе: я бодисатва махасатва - он в тот же миг перестаёт быть бодисатвой махасатвой».
Путь Люцифера в ад начался с того, что он осознал состояние лебединости как своё недвижимое имущество.
Гадкий утёнок таких глупостей не делает. Он знает, что есть лебединые точки на жизненном пути, лебединые зеркальности и взлёты. А между этими точками опять птичий двор и чувство смешного человека, что он не такой, как все, не такой, как надо. Григорий Померанц "Записки гадкого утёнка"
Гадкий утёнок вечности