it's always darkest before the dawn
За последнее время в моей жизни было три определяющих U-turn'а. Декабрь 2011, когда пошатнулось практически всё, что ещё составляло основу и уверенность после мая 2010, и, по большому счёту, именно с этого времени я воспринимаю всё происходящее как под водой, постоянно опасаясь потерять связь с реальностью. Второй был в мае 2012, когда буквально за две недели у меня произошли чуть ли не главные встречи в моей жизни, и когда у меня наконец-таки открылись глаза на то, что я так старательно пыталась не замечать на протяжении многих лет. Третий U-turn происходит сейчас - начался он три месяца назад, и достиг точки невозвращения вчера.
Когда я смотрю назад на эти полтора таких неоднозначных года, когда меня упорно кидало на все те камни и во все закрытые двери, которые только можно предположить, но которые так же принесли мне много нового - все эти неожиданные и совершенно невозможные встречи и события; вещи, которые я никогда и не думала достичь и сделать в ближайшем будущем, много разговоров и душевности, а так же человеческой поддержки, которая, как ни грустно, зачастую приходила совершенно не от тех людей, от которых была наиболее ожидаема; то меня не покидает ощущения отстраненности и театральной постановки происходящего - ведь, если честно, я до сих пор думаю, что всего этого быть просто не может, и это чья-то другая жизнь так медленно уходит под откос.
Я смотрю сквозь всё происходящее как на чёрно-белое кино - кадры сменяются слишком быстро, это происходит не со мной, а я всего лишь сторонний наблюдатель, который зачарованно смотрит на поезд, прекрасно осознавая, что тот вот-вот сойдёт с рельс, но зачарованно, с комком в горле, (как в кошмарах, когда вместо клича о помощи лицо предательски застывает в безмолвном крике) решительно ничего не может сделать. И это всё донельзя комично, весь этот саспенс длиной в 17 месяцев. Всё слишком, всё чересчур, руки изломаны слишком театрально, улыбка застыла в самом широком - предсудорожном - состоянии, всё доведено до предела.
Периодически я прихожу к мысли, что в какой-то мере эти полтора года я находилась в состоянии депрессии - если при личном общении это так не казалось, то в силу усиленного отрицания происходящего и гиперактивности вместо пассивности. А я же постоянно как под водой. Это я понимаю теперь, насколько остро реагировала на малейшие глотки свежего воздуха, в желании этим хоть как-то задушить и отклонить все те мысли, что за последнее время поселились в моей голове, и все те удушающие проблемы, которые мне постоянно приходится решать. Громче всех всегда смеются самые несчастные люди.
Когда-то я говорила, что я меня нет кнопки "страх", в то время как в последнее время мне очень часто страшно. Страшно за то, что я не могу предсказать, когда и как сойдёт с рельс этот пресловутый полуторагодовалый поезд. За то, что творится у моих близких. Страшно за то, когда мои ровесники и люди всего ненамного старше получают ужасные диагнозы, и это стало уже нормой. Страшно, когда ты понимаешь, что ты им практически ничем не можешь помочь в своём глупом бессилии. За себя мне не страшно, и страшно не было никогда. Почему-то себя я никогда не жалела.
И вся эта моя болезненная привязанность к моим друзьям, и знакомым, к разговорам и новым знакомствам, которые хоть как-то отвлекают от мыслей, просто сквозит отчаянием и желанием зацепиться хоть за что-нибудь, в то время как я медленно ухожу под воду. И пусть мне постоянно говорят какая я умная и замечательная, (а я всё так же считаю себя беспросветной дурой) даже если в этом есть хоть немного правды - во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь.
В последнее время я невыносимо много стала злоупотреблять определениями в превосходной степени, и в особенности словом "прекрасный", как (понимая это уже сейчас) отчаянным желанием сделать всё хоть немного лучше хотя бы на словах. Я всегда говорила о том, что все наши обращения "дорогой"/"дорогая"/ к друзьям - от того же чувства одиночества и желания хоть чем-то заполнять пустоту (ведь нам всем, в сущности, так отчаянно хочется любить), всё то же "добирание" невыраженных чувств, и у меня, видимо, настало время перенести эту ширму на новый словесный уровень.
Вполне вероятно, только это различное "прекрасное" и было последним, что поддерживало меня в состоянии шаткой, но стабильной связи с реальностью. Мой плач - мой смех. Все эти положительные эмоции - всё то же старательное гриммирование реальности, шпаклевание образовавшихся пустот, бетоном по уже насквозь изломанной поверхности; все эти болезненные привязанности как последний клич утопающего, как последняя возможность окончательно не потерять себя.
Когда я смотрю назад на эти полтора таких неоднозначных года, когда меня упорно кидало на все те камни и во все закрытые двери, которые только можно предположить, но которые так же принесли мне много нового - все эти неожиданные и совершенно невозможные встречи и события; вещи, которые я никогда и не думала достичь и сделать в ближайшем будущем, много разговоров и душевности, а так же человеческой поддержки, которая, как ни грустно, зачастую приходила совершенно не от тех людей, от которых была наиболее ожидаема; то меня не покидает ощущения отстраненности и театральной постановки происходящего - ведь, если честно, я до сих пор думаю, что всего этого быть просто не может, и это чья-то другая жизнь так медленно уходит под откос.
Я смотрю сквозь всё происходящее как на чёрно-белое кино - кадры сменяются слишком быстро, это происходит не со мной, а я всего лишь сторонний наблюдатель, который зачарованно смотрит на поезд, прекрасно осознавая, что тот вот-вот сойдёт с рельс, но зачарованно, с комком в горле, (как в кошмарах, когда вместо клича о помощи лицо предательски застывает в безмолвном крике) решительно ничего не может сделать. И это всё донельзя комично, весь этот саспенс длиной в 17 месяцев. Всё слишком, всё чересчур, руки изломаны слишком театрально, улыбка застыла в самом широком - предсудорожном - состоянии, всё доведено до предела.
Периодически я прихожу к мысли, что в какой-то мере эти полтора года я находилась в состоянии депрессии - если при личном общении это так не казалось, то в силу усиленного отрицания происходящего и гиперактивности вместо пассивности. А я же постоянно как под водой. Это я понимаю теперь, насколько остро реагировала на малейшие глотки свежего воздуха, в желании этим хоть как-то задушить и отклонить все те мысли, что за последнее время поселились в моей голове, и все те удушающие проблемы, которые мне постоянно приходится решать. Громче всех всегда смеются самые несчастные люди.
Когда-то я говорила, что я меня нет кнопки "страх", в то время как в последнее время мне очень часто страшно. Страшно за то, что я не могу предсказать, когда и как сойдёт с рельс этот пресловутый полуторагодовалый поезд. За то, что творится у моих близких. Страшно за то, когда мои ровесники и люди всего ненамного старше получают ужасные диагнозы, и это стало уже нормой. Страшно, когда ты понимаешь, что ты им практически ничем не можешь помочь в своём глупом бессилии. За себя мне не страшно, и страшно не было никогда. Почему-то себя я никогда не жалела.
И вся эта моя болезненная привязанность к моим друзьям, и знакомым, к разговорам и новым знакомствам, которые хоть как-то отвлекают от мыслей, просто сквозит отчаянием и желанием зацепиться хоть за что-нибудь, в то время как я медленно ухожу под воду. И пусть мне постоянно говорят какая я умная и замечательная, (а я всё так же считаю себя беспросветной дурой) даже если в этом есть хоть немного правды - во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь.
В последнее время я невыносимо много стала злоупотреблять определениями в превосходной степени, и в особенности словом "прекрасный", как (понимая это уже сейчас) отчаянным желанием сделать всё хоть немного лучше хотя бы на словах. Я всегда говорила о том, что все наши обращения "дорогой"/"дорогая"/ к друзьям - от того же чувства одиночества и желания хоть чем-то заполнять пустоту (ведь нам всем, в сущности, так отчаянно хочется любить), всё то же "добирание" невыраженных чувств, и у меня, видимо, настало время перенести эту ширму на новый словесный уровень.
Вполне вероятно, только это различное "прекрасное" и было последним, что поддерживало меня в состоянии шаткой, но стабильной связи с реальностью. Мой плач - мой смех. Все эти положительные эмоции - всё то же старательное гриммирование реальности, шпаклевание образовавшихся пустот, бетоном по уже насквозь изломанной поверхности; все эти болезненные привязанности как последний клич утопающего, как последняя возможность окончательно не потерять себя.