Один на один с войной
Первая ассоциация, которая возникает в связи с фильмом «1917», это Ремарк. Но не писатель сам по себе, а та цепь образов и ассоциаций, которую это имя тянет за собой. И здесь не только «потерянное поколение» и Первая Мировая, но образы менее глобальные и не менее сильные: фронтовые госпитали, траншеи, по пояс заполненные водой, необъятная и безрадостная нейтральная полоса и стальное пасмурное небо. Это небо как будто накрыло собой все четыре года той бессмысленной и беспощадной войны.
«1917» Сэма Мендеса стал очень важным и, как бы странно это ни звучало в 2020 году, своевременным высказыванием. Потому что в нашу эпоху, «чреватую трагедией», необходимо вновь обращать пристальное внимание на проблемы бесчеловечности войны, ее изначальной неразумности и противоестественности не только человеку, но и всему живому. Эта последняя мысль выражена очень буквально в образе вырубленного вишневого сада. Но и Ремарк пользовался такими лобовыми метафорами, рассказывая, например, в повести «На Западном фронте без перемен» о лошадях на войне. Совершенно очевидно, что гуманизм, понимаемый изначально как любовь к человеку, должен пониматься как любовь к жизни во всех ее проявлениях - к животным, деревьям, траве, самой земле, безжалостно изрытой снарядами. Это любовь и уважение к самой жизни - очевидной и загадочной сути нашего существования.
Угол зрения режиссера настроен так, что он выхватывает человека наедине с войной, показывая не только его беззащитность, но и его могущество противостоять смерти. Капрал Шофилд проходит длинный путь - и физический, и духовный. Он бежит, спотыкается, озирается, ползет, плывет, а вместе с этим злится, отчаивается, боится, наполняется решимостью, надеется и устает. И во всем этом он действительно один, даже тогда, когда рядом с ним напарник. Идеализированная фронтовая дружба, может быть, именно поэтому и ощущается так остро, что она слишком скоротечна и неопределенна. Поэтому друг, напарник, товарищ на войне - это всегда тень, слишком изменчивая в перекрывающем друг друга свете солнца, пожаров и осветительных ракет.
Циклическая композиция фильма (сравните первый и последний кадр) не дает оптимистического прогноза. И дело не только в том, что сам Сэм Мендес знает, что вслед за Первой Мировой была и Вторая. А в том, что человека словно бы не учит его собственное страдание, и из раза в раз он вновь верит в то, что очередная война станет последней.
Много споров возникло вокруг эффекта одного кадра, использованного режиссером и оператором Роджером Дикинсом. Не затрагивая вопрос о том, насколько этот прием оправдан, хочется постоянно вспоминать самое начало фильма, когда мы видим героев сначала в чистом поле, а затем постепенно уходящих все глубже под землю: траншеи вокруг них вырастают огромным количеством мешков, камней и заслонов, пока два капрала не оказываются, наконец, в землянке. Это, конечно, же тоже метафора, которая, наверное, говорит о том, как глубоко человек в своем сознании и эмоциях уходит под толщу войны, переставая это осознавать.
Закончится эта война, вернутся такие, как Шофилд или Блейк домой и не будут понимать, что им теперь делать, будут озираться растерянно в той краткосрочной паузе, что отведет история для перемирия. Но некоторые из этого поколения соберут по частям осколки своей раздробленной снарядами и отравленной газовыми атаками жизни, чтобы рассказать о страшной войне, повторения которой не должно было бы никогда случиться...
«1917» Сэма Мендеса стал очень важным и, как бы странно это ни звучало в 2020 году, своевременным высказыванием. Потому что в нашу эпоху, «чреватую трагедией», необходимо вновь обращать пристальное внимание на проблемы бесчеловечности войны, ее изначальной неразумности и противоестественности не только человеку, но и всему живому. Эта последняя мысль выражена очень буквально в образе вырубленного вишневого сада. Но и Ремарк пользовался такими лобовыми метафорами, рассказывая, например, в повести «На Западном фронте без перемен» о лошадях на войне. Совершенно очевидно, что гуманизм, понимаемый изначально как любовь к человеку, должен пониматься как любовь к жизни во всех ее проявлениях - к животным, деревьям, траве, самой земле, безжалостно изрытой снарядами. Это любовь и уважение к самой жизни - очевидной и загадочной сути нашего существования.
Угол зрения режиссера настроен так, что он выхватывает человека наедине с войной, показывая не только его беззащитность, но и его могущество противостоять смерти. Капрал Шофилд проходит длинный путь - и физический, и духовный. Он бежит, спотыкается, озирается, ползет, плывет, а вместе с этим злится, отчаивается, боится, наполняется решимостью, надеется и устает. И во всем этом он действительно один, даже тогда, когда рядом с ним напарник. Идеализированная фронтовая дружба, может быть, именно поэтому и ощущается так остро, что она слишком скоротечна и неопределенна. Поэтому друг, напарник, товарищ на войне - это всегда тень, слишком изменчивая в перекрывающем друг друга свете солнца, пожаров и осветительных ракет.
Циклическая композиция фильма (сравните первый и последний кадр) не дает оптимистического прогноза. И дело не только в том, что сам Сэм Мендес знает, что вслед за Первой Мировой была и Вторая. А в том, что человека словно бы не учит его собственное страдание, и из раза в раз он вновь верит в то, что очередная война станет последней.
Много споров возникло вокруг эффекта одного кадра, использованного режиссером и оператором Роджером Дикинсом. Не затрагивая вопрос о том, насколько этот прием оправдан, хочется постоянно вспоминать самое начало фильма, когда мы видим героев сначала в чистом поле, а затем постепенно уходящих все глубже под землю: траншеи вокруг них вырастают огромным количеством мешков, камней и заслонов, пока два капрала не оказываются, наконец, в землянке. Это, конечно, же тоже метафора, которая, наверное, говорит о том, как глубоко человек в своем сознании и эмоциях уходит под толщу войны, переставая это осознавать.
Закончится эта война, вернутся такие, как Шофилд или Блейк домой и не будут понимать, что им теперь делать, будут озираться растерянно в той краткосрочной паузе, что отведет история для перемирия. Но некоторые из этого поколения соберут по частям осколки своей раздробленной снарядами и отравленной газовыми атаками жизни, чтобы рассказать о страшной войне, повторения которой не должно было бы никогда случиться...