Сравнение "Норд-Оста" и "Двух капитанов" - часть 3. «Московское скорое»
…Да, оказывается, пока другие выступают с концертами и организуют видеопросмотры - у меня тут, в заметках, тоже образовалась «хронодыра» 😉
И пока Пока наши маленькие герои не успели вырасти - продолжаем!«Дошкольную» жизнь Сани в Москве укорачивали уже в обеих экранизациях - а как бы обошелся тут без яркого массового номера музыкальный спектакль? И появляется «Блошиный рынок», полный отсылок к бродвейским «Les Miserables» и «Оливеру» с детьми-беспризорниками. А в трамвае не просто спят, на нем не просто танцуют - он вписан, наряду с поездом и самолетом, в «историческую линию» мюзикла.
В книге притон спекулянтов показан не «чернушно», а с доброй иронией - но все же тема «блошиных рынков» тогда не могла не подаваться, как «чуждое явление трудных лет». Иронией наполнен и номер из «Норд-Оста»… но не случайно в последнем куплете появляются «философские нотки»:
Да здравствует страна миллионеров,
Где временные беды переживаем мы! - переосмысливающие ту же тему иначе... Мы признаем, что видим не «чуждых», но наших людей в нашей стране. Что те же годы, как бы мы не оценивали их - часть нашей общей истории… И эта история вовсе не отгорожена от нас музейным стеклом - она способна повторяться. Не случайно, глядя на этот маленький кусочек жизни из начала 1920-х годов, мы не могли не вспоминать и о еще недавних 1990-х…
А если даже следующие строчки и покажутся сперва «обывательскими»:
Дай бог нам до начала новой эры
Не сдохнуть от холеры
Иль от какой другой чумы!
Ой-ёй! Да боже ж мой! - разве позже мы не почувствуем в них тот же наш национальный оптимизм, что так залихватски переполнит уже вскоре сцену «Нового Года»… и неожиданно обернется моральным ориентиром в начале «Блокады»?
Идея с Кораблевым, приводящим Саню в школу, явно унаследована из кино - но если в телеверсии 1976 года Иваном Павловичем заменили всего лишь эпизодического «члена комиссии из Наробраза», то в «Норд-Осте» он уже однажды сыграл куда большую роль, научив маленького героя говорить - и их встреча в Москве теперь оказывается не первой.
Дальше пропадает - вместе с фигурками из глины - тот «уклон в искусство», который приписывался книжной «четвертой школе-коммуне»… но разве раскрывал эту тему по-настоящему и сам роман? (подробнее здесь).
Мы знакомимся с «шестой городской» школой и новыми маленькими героями. И надо сказать, что в сцене, прославившейся под условным названием «Крыса на уроке», мы не просто впервые встречаем Ромашова и Вальку Жукова - она словно форсирует их характеры. Многие ли помнят, что у книжного Вальки поначалу было «множество планов»? «То он собирался поступить в Зоологический сад учиться на укротителя львов, то его тянуло к пожарному делу. В пекарне ему хотелось быть пекарем; из театра он выходил с твердым намерением стать актером». Постепенно появляются то «собаки на Садово-Триумфальной», то ежик - и лишь в третьей части этот наш знакомый начинает пропадать в лаборатории зоопарка и произносит знаменитую речь о «дуэлях в животном мире»? В мюзикле все сразу начинается с хомяка в банке - а вскоре не запаздывают и ужи с землеройкой, и «эмбрион хамелеона»…
Ромашку уже первая в спектакле реплика «Что Вы, Николай Антоныч, это Валька!» характеризует отнюдь не с лучшей стороны. Но стоит ли торопиться обвинять авторов в навешивании ярлыков? Мне кажется, что эта сцена «вроде бы пустяшных и невинных мелких действий» - отсылка к «школьной стороне» истории с театром, в которой Саню впервые изгнали от Татариновых «благодаря» однокласснику.
Невозможно было нагрузить спектакль всеми описанными в романе уроками и самодеятельными представлениями. Но и Кораблеву его урезанную роль в школе восполняют важнейшей в судьбе «примерно восьми»!
У нашего главного героя здесь нет «направления Наробраза» (без этого словесного маркера эпохи нельзя обойтись!), а в спальне мы слышим наивное «до утра пересижу - и на юга!» - отголоски так и не состоявшегося путешествия до Туркестана… И уличное «выживание, на других не рассчитывая» мальчишку затянуло, и остаться - а значит, попытаться довериться кому-то, к кому-то привязаться он решается не сразу. Может быть, терять становится нечего, когда Ромашов впервые залезает в сумку - а вместе с тем и «в душу», невольно вынудив рассказать и про письма, и про немоту?
На книжных страницах мы не найдем, чтобы Саня делился с одноклассниками чем-то из своей «энской» жизни, да и сами они не торопятся с расспросами. Возможно, это запрещено каким-то негласным коллективным правилом - ясно же, что в эпоху «антрацитовой мглы» в школу-коммуну попадают отнюдь не от хорошей жизни! Так что о прежней жизни обоих приятелей мы тоже ничего не узнаем…
А что значит эта сцена для начинающего антигероя? Он не только сам же уговаривает остаться будущего «заклятого друга», но и - вопреки первоисточнику - влезает в историю с письмами капитана!
…Появившиеся школьники опять отсылают к «Оливеру» и выступают с моделью аэроплана. Пока она - лишь намек на «грядущее» для наших героев - и для всей страны.
И пока Пока наши маленькие герои не успели вырасти - продолжаем!«Дошкольную» жизнь Сани в Москве укорачивали уже в обеих экранизациях - а как бы обошелся тут без яркого массового номера музыкальный спектакль? И появляется «Блошиный рынок», полный отсылок к бродвейским «Les Miserables» и «Оливеру» с детьми-беспризорниками. А в трамвае не просто спят, на нем не просто танцуют - он вписан, наряду с поездом и самолетом, в «историческую линию» мюзикла.
В книге притон спекулянтов показан не «чернушно», а с доброй иронией - но все же тема «блошиных рынков» тогда не могла не подаваться, как «чуждое явление трудных лет». Иронией наполнен и номер из «Норд-Оста»… но не случайно в последнем куплете появляются «философские нотки»:
Да здравствует страна миллионеров,
Где временные беды переживаем мы! - переосмысливающие ту же тему иначе... Мы признаем, что видим не «чуждых», но наших людей в нашей стране. Что те же годы, как бы мы не оценивали их - часть нашей общей истории… И эта история вовсе не отгорожена от нас музейным стеклом - она способна повторяться. Не случайно, глядя на этот маленький кусочек жизни из начала 1920-х годов, мы не могли не вспоминать и о еще недавних 1990-х…
А если даже следующие строчки и покажутся сперва «обывательскими»:
Дай бог нам до начала новой эры
Не сдохнуть от холеры
Иль от какой другой чумы!
Ой-ёй! Да боже ж мой! - разве позже мы не почувствуем в них тот же наш национальный оптимизм, что так залихватски переполнит уже вскоре сцену «Нового Года»… и неожиданно обернется моральным ориентиром в начале «Блокады»?
Идея с Кораблевым, приводящим Саню в школу, явно унаследована из кино - но если в телеверсии 1976 года Иваном Павловичем заменили всего лишь эпизодического «члена комиссии из Наробраза», то в «Норд-Осте» он уже однажды сыграл куда большую роль, научив маленького героя говорить - и их встреча в Москве теперь оказывается не первой.
Дальше пропадает - вместе с фигурками из глины - тот «уклон в искусство», который приписывался книжной «четвертой школе-коммуне»… но разве раскрывал эту тему по-настоящему и сам роман? (подробнее здесь).
Мы знакомимся с «шестой городской» школой и новыми маленькими героями. И надо сказать, что в сцене, прославившейся под условным названием «Крыса на уроке», мы не просто впервые встречаем Ромашова и Вальку Жукова - она словно форсирует их характеры. Многие ли помнят, что у книжного Вальки поначалу было «множество планов»? «То он собирался поступить в Зоологический сад учиться на укротителя львов, то его тянуло к пожарному делу. В пекарне ему хотелось быть пекарем; из театра он выходил с твердым намерением стать актером». Постепенно появляются то «собаки на Садово-Триумфальной», то ежик - и лишь в третьей части этот наш знакомый начинает пропадать в лаборатории зоопарка и произносит знаменитую речь о «дуэлях в животном мире»? В мюзикле все сразу начинается с хомяка в банке - а вскоре не запаздывают и ужи с землеройкой, и «эмбрион хамелеона»…
Ромашку уже первая в спектакле реплика «Что Вы, Николай Антоныч, это Валька!» характеризует отнюдь не с лучшей стороны. Но стоит ли торопиться обвинять авторов в навешивании ярлыков? Мне кажется, что эта сцена «вроде бы пустяшных и невинных мелких действий» - отсылка к «школьной стороне» истории с театром, в которой Саню впервые изгнали от Татариновых «благодаря» однокласснику.
Невозможно было нагрузить спектакль всеми описанными в романе уроками и самодеятельными представлениями. Но и Кораблеву его урезанную роль в школе восполняют важнейшей в судьбе «примерно восьми»!
У нашего главного героя здесь нет «направления Наробраза» (без этого словесного маркера эпохи нельзя обойтись!), а в спальне мы слышим наивное «до утра пересижу - и на юга!» - отголоски так и не состоявшегося путешествия до Туркестана… И уличное «выживание, на других не рассчитывая» мальчишку затянуло, и остаться - а значит, попытаться довериться кому-то, к кому-то привязаться он решается не сразу. Может быть, терять становится нечего, когда Ромашов впервые залезает в сумку - а вместе с тем и «в душу», невольно вынудив рассказать и про письма, и про немоту?
На книжных страницах мы не найдем, чтобы Саня делился с одноклассниками чем-то из своей «энской» жизни, да и сами они не торопятся с расспросами. Возможно, это запрещено каким-то негласным коллективным правилом - ясно же, что в эпоху «антрацитовой мглы» в школу-коммуну попадают отнюдь не от хорошей жизни! Так что о прежней жизни обоих приятелей мы тоже ничего не узнаем…
А что значит эта сцена для начинающего антигероя? Он не только сам же уговаривает остаться будущего «заклятого друга», но и - вопреки первоисточнику - влезает в историю с письмами капитана!
…Появившиеся школьники опять отсылают к «Оливеру» и выступают с моделью аэроплана. Пока она - лишь намек на «грядущее» для наших героев - и для всей страны.