Ненаучные заметки
Вот он, Нижний Новгород. Ясным сентябрьским утром я стою на площади Минина перед музеем, где велено было собраться участникам конференции. Захожу внутрь, там нас встречают накрытым столом. Вот это да! И мед, и варенье, и горячие пирожки с капустой, и бутерброды с икрой. И болдинские румяные яблочки.
Признаться, некоторое время чувствовала себя Хлестаковым, поскольку уж очень маститые и пожилые все вокруг, я одна девчонка-аспирантка, как белая ворона. Потом ничего, освоилась.
Как раз перед тем, как начали грузиться в автобусы (нам выделили два пазика доисторического года выпуска, каких в нашем городе уже не увидишь), начался дождь. Мы спрятались в подворотне, я закурила, пережидая, пока основная часть участников погрузит себя и чемоданы в автобусы, задумчиво смотрела на буйство дождя на улице, и вдруг… На одну только секунду промелькнул там, у выхода из-под арки, на границе света и тени его силуэт в профиль и донесся звук его голоса, а мне уже было достаточно. Внутренний голос сказал: «Вот он». О чем вы, дорогое мое подсознание, какой такой «он»? Я ведь не какая-нибудь Татьяна, чтобы вот так с наскока сразу вручать кому-то свои ум, честь и совесть… Надо немедленно выкинуть эту дурь из головы. А все-таки хотелось бы оказаться с ним в одном автобусе… Нет, это всё пустое, я ведь наукой еду заниматься, специально приличную конференцию выбрала, чтобы никакого пьянства и блядства. А все-таки… Мы оказались в разных автобусах.
Четыре часа тряслись на колдобинах, хрустели яблоками, травили байки. За ужином немного домашнего вина, потом гулять в парк, где закат над яблоневым садом и первые, самые яркие, звезды.
Конференция, доклады, вопросы, а за окном такое солнце, такая радость, как будто не будет никакой осени, никакой боли, а только лето, без конца и без края, только счастье…
С какого-то заседания удрали гулять в парк. Дошли до деревянной церкви на холме, в самом дальнем конце парка. Смотрели вдаль, на поля, на облака, бегущие по небу, на покосившийся деревянный купол церкви, и мне вспомнилась вдруг одна сказка, когда-то написанная для меня человеком, которого я любила… Сказка про облака и про старый собор, сожженный молнией.
Надо же, как забавно все повторяется. Другое время, другое место, другие актеры, но сюжет будет тот же. Нежные взгляды, умные речи, гуляние под звездами. Любовь и разлука. А счастье было так возможно…
- Маша, можно Вас поцеловать?
- Наверное, не стоит.
- Наверное, Вы правы.
Потом в саду под яблоней протягивает мне яблочко, искушает, соблазняет… Кто Адам, кто Ева? И кто же из нас Змей?
Вернулись на торжественные поздравления и вручения, послушали немного официоза и удрали. Ходили кругами по площади и говорили, говорили. Удивительно, чтобы иностранец мог так верно, так точно, так глубоко о нашей России, о политике, об интеллигенции, вообще о нашей русской жизни - невозможно поверить! Хотя да, у него ведь русская жена… А как хочется хоть на миг забыть об этом его кольце, не думать, забыться, позволить себе… Позволить что? Ничего, глубокоуважаемая госпожа совесть, ни-че-го.
Вечером концерт Задорнова. Народу - все Болдино, наверно, собралось. Толпа, толкучка. Концертик - так себе, если честно, многие шутки вообще не смешные. Когда по телевизору показывают, как-то лучше. Монтаж что ли делают? Или там он просто напрягается больше, а тут расслабился: подумаешь, какие-то задрипанные сельские жители!
Два с половиной часа это продолжалось. Все бы ничего, под конец он даже разошелся, но самое ужасное заключалось в том, что дико хотелось есть. Мы привыкли ужинать в шесть, а тут уже полдесятого, а у нас маковой росинки во рту не было.
Пришли в гостиницу, и тут очередной облом: фуршет будет только после бала. Какой к черту бал?! Мы жрать хотим!!! Но пришлось вытерпеть и бал - чудовищное порождение провинциальной самодеятельности, буквальную реализацию знаменитого Грибоедовского выражения «смесь французского с нижегородским». Зато потом, наконец, выкатили столы с бутылками и закусками, и началось пиршество.
Нижегородские актрисы пели романсы и читали стихи. Потом пел Стефано, на русском и на итальянском. У него чудесный голос, мне так понравилось! А потом вылез Задорнов, опять со своим бредом про русский язык. Он до этого сидел за нашим столом, но тут, слава богу, перешел к соседнему и мучил их. Вообще-то жалко его, конечно. Человек неглупый, безусловно неординарный, но ему ужасно не хватает серьезного, глубокого образования. Тянется к культуре, пытается что-то осмыслить, но получается… этрусский язык. Когда мы подходили к нему за автографом, он сказал: «Как хорошо, наконец-то мне удалось выговориться!», и я подумала: бедняга, ему ведь действительно хочется интеллектуального общения, хочется говорить об умном, а не с кем. В одной фразе - целая трагедия одинокой, ищущей, тоскующей души.
В последний день после обеда нас повезли в Львовку. Чудесное место! Именно такая атмосфера, которая безумно нравилась мне в Петровском и в Михайловском, и которой так недоставало в Болдино. Людей нет. Парк, аллея, усыпанная листьями. Огромная береза над подернутым ряской прудом. Школа, церковь, усадьба, несколько деревянных домиков местных жителей. Тишина и покой. Я хотела бы вернуться туда, хотя и понимаю, что в одну воду не войти дважды: ни я, ни это место уже не будут прежними, и все-таки…
Затем поехали в Лучинник, к источнику. Пили воду из одного стакана, холодную ключевую воду, но казалось, что пьем вино. Что с моей головой?..
Вернулись, поужинали, потом пошли прощаться с болдинским парком. Уже темнело, когда выходили из гостиницы. Кого-то не досчитались. Ладно, догонит. По дороге рассказывала Керстин о современной литературе: язык болтал что-то сам по себе, а мысли были заняты другим. Где он? Почему не пошел с нами? Неужели так и не придет? Ведь это наш последний вечер…
Он все-таки догнал нас, уже на холме за церковью, когда мы смотрели на первые звезды. На обратном пути отстали от остальных, свернули к любимой яблоне. В темноте, на ощупь собирали упавшие яблоки, они хрустели под ногами, раздавленные. А ведь и я в каком-то смысле такое же яблоко под пятой железностопой судьбы.
Шли в темноте, держались за руку, а над нами сияли звезды. Волшебный вечер. Так не хотелось возвращаться, но побоялись, что запрут калитку, и мы останемся в парке на всю ночь. Вернулись в гостиницу. Оказалось, что все уже пьют на втором этаже в холле, но нам не хотелось шума и водки, хотелось просто побыть вдвоем.
Полбокала вина и яблоки. Жонглирую яблоками, как словами, словами, как яблоками. Цирк уехал, а клоуна забыли… Грустный рыжий клоун с нарисованной улыбкой.
Вот и последнее утро, последний завтрак. Все какие-то подавленные, лица тоскливые. Потом выползаем на крыльцо с вещами, и тут начинается дождь. Концептуальненько. Можно было бы пафосно сказать, что природа прощается с нами, но я-то знаю - так бывает каждый раз, когда я уезжаю с какой-нибудь конференции. Уже привыкла.
Забрались вдвоем в конец автобуса. Трясет, конечно, сильнее, зато никаких лишних глаз. Впрочем, нас могли выдать только взгляды да соприкасающиеся плечи. И вновь ухабы, яблоки, болтовня и немного грусти. Только водочки не хватает, а то славный бы получился коктейль:)
Потом мы гуляли по городу, и было солнечно. Прошлись по местному «Бродвею», пешеходной улице, ведущей к Кремлю, зашли в кафе с замечательным названием «Приют усталого тракториста» и выпили там коньячку. Вкусный коньяк и приятная беседа - лучшее лекарство от осеннего сплина.
Долгие проводы - лишние слезы, как у нас говорят, поэтому провожать меня особо не стали, посадили в автобус и помахали ручкой.
За полчаса езды до вокзала мне успели раз пять наступить на ногу, раз десять пихнуть в спину и в бок чем-то жестким и угловатым и несколько раз расплющить о поручень. Стоять пришлось на одной ноге, а второй придерживать рюкзак. В общем, этот экстремальный «массаж» с элементами гимнастики мне даже помог: вернулось обычное ощущение вздыбленной на загривке шерсти и легкого оскала - «не-подходи-целее-будешь». Все, хватит лирики, я возвращаюсь. Возвращаюсь к себе, возвращаюсь в себя.
Наш вагон напоминал скорее лазарет: все кашляли, чихали, шмыгали носами. Было тоскливо, даже читать не смогла, просто смотрела в окно, в чернильную пустоту, похрустывая последним болдинским яблочком.
Утро было хмурое и беспросветное. Город встречал меня дождем.
Ну, что ж, здравствуй, Питер! Доброе утро…
Признаться, некоторое время чувствовала себя Хлестаковым, поскольку уж очень маститые и пожилые все вокруг, я одна девчонка-аспирантка, как белая ворона. Потом ничего, освоилась.
Как раз перед тем, как начали грузиться в автобусы (нам выделили два пазика доисторического года выпуска, каких в нашем городе уже не увидишь), начался дождь. Мы спрятались в подворотне, я закурила, пережидая, пока основная часть участников погрузит себя и чемоданы в автобусы, задумчиво смотрела на буйство дождя на улице, и вдруг… На одну только секунду промелькнул там, у выхода из-под арки, на границе света и тени его силуэт в профиль и донесся звук его голоса, а мне уже было достаточно. Внутренний голос сказал: «Вот он». О чем вы, дорогое мое подсознание, какой такой «он»? Я ведь не какая-нибудь Татьяна, чтобы вот так с наскока сразу вручать кому-то свои ум, честь и совесть… Надо немедленно выкинуть эту дурь из головы. А все-таки хотелось бы оказаться с ним в одном автобусе… Нет, это всё пустое, я ведь наукой еду заниматься, специально приличную конференцию выбрала, чтобы никакого пьянства и блядства. А все-таки… Мы оказались в разных автобусах.
Четыре часа тряслись на колдобинах, хрустели яблоками, травили байки. За ужином немного домашнего вина, потом гулять в парк, где закат над яблоневым садом и первые, самые яркие, звезды.
Конференция, доклады, вопросы, а за окном такое солнце, такая радость, как будто не будет никакой осени, никакой боли, а только лето, без конца и без края, только счастье…
С какого-то заседания удрали гулять в парк. Дошли до деревянной церкви на холме, в самом дальнем конце парка. Смотрели вдаль, на поля, на облака, бегущие по небу, на покосившийся деревянный купол церкви, и мне вспомнилась вдруг одна сказка, когда-то написанная для меня человеком, которого я любила… Сказка про облака и про старый собор, сожженный молнией.
Надо же, как забавно все повторяется. Другое время, другое место, другие актеры, но сюжет будет тот же. Нежные взгляды, умные речи, гуляние под звездами. Любовь и разлука. А счастье было так возможно…
- Маша, можно Вас поцеловать?
- Наверное, не стоит.
- Наверное, Вы правы.
Потом в саду под яблоней протягивает мне яблочко, искушает, соблазняет… Кто Адам, кто Ева? И кто же из нас Змей?
Вернулись на торжественные поздравления и вручения, послушали немного официоза и удрали. Ходили кругами по площади и говорили, говорили. Удивительно, чтобы иностранец мог так верно, так точно, так глубоко о нашей России, о политике, об интеллигенции, вообще о нашей русской жизни - невозможно поверить! Хотя да, у него ведь русская жена… А как хочется хоть на миг забыть об этом его кольце, не думать, забыться, позволить себе… Позволить что? Ничего, глубокоуважаемая госпожа совесть, ни-че-го.
Вечером концерт Задорнова. Народу - все Болдино, наверно, собралось. Толпа, толкучка. Концертик - так себе, если честно, многие шутки вообще не смешные. Когда по телевизору показывают, как-то лучше. Монтаж что ли делают? Или там он просто напрягается больше, а тут расслабился: подумаешь, какие-то задрипанные сельские жители!
Два с половиной часа это продолжалось. Все бы ничего, под конец он даже разошелся, но самое ужасное заключалось в том, что дико хотелось есть. Мы привыкли ужинать в шесть, а тут уже полдесятого, а у нас маковой росинки во рту не было.
Пришли в гостиницу, и тут очередной облом: фуршет будет только после бала. Какой к черту бал?! Мы жрать хотим!!! Но пришлось вытерпеть и бал - чудовищное порождение провинциальной самодеятельности, буквальную реализацию знаменитого Грибоедовского выражения «смесь французского с нижегородским». Зато потом, наконец, выкатили столы с бутылками и закусками, и началось пиршество.
Нижегородские актрисы пели романсы и читали стихи. Потом пел Стефано, на русском и на итальянском. У него чудесный голос, мне так понравилось! А потом вылез Задорнов, опять со своим бредом про русский язык. Он до этого сидел за нашим столом, но тут, слава богу, перешел к соседнему и мучил их. Вообще-то жалко его, конечно. Человек неглупый, безусловно неординарный, но ему ужасно не хватает серьезного, глубокого образования. Тянется к культуре, пытается что-то осмыслить, но получается… этрусский язык. Когда мы подходили к нему за автографом, он сказал: «Как хорошо, наконец-то мне удалось выговориться!», и я подумала: бедняга, ему ведь действительно хочется интеллектуального общения, хочется говорить об умном, а не с кем. В одной фразе - целая трагедия одинокой, ищущей, тоскующей души.
В последний день после обеда нас повезли в Львовку. Чудесное место! Именно такая атмосфера, которая безумно нравилась мне в Петровском и в Михайловском, и которой так недоставало в Болдино. Людей нет. Парк, аллея, усыпанная листьями. Огромная береза над подернутым ряской прудом. Школа, церковь, усадьба, несколько деревянных домиков местных жителей. Тишина и покой. Я хотела бы вернуться туда, хотя и понимаю, что в одну воду не войти дважды: ни я, ни это место уже не будут прежними, и все-таки…
Затем поехали в Лучинник, к источнику. Пили воду из одного стакана, холодную ключевую воду, но казалось, что пьем вино. Что с моей головой?..
Вернулись, поужинали, потом пошли прощаться с болдинским парком. Уже темнело, когда выходили из гостиницы. Кого-то не досчитались. Ладно, догонит. По дороге рассказывала Керстин о современной литературе: язык болтал что-то сам по себе, а мысли были заняты другим. Где он? Почему не пошел с нами? Неужели так и не придет? Ведь это наш последний вечер…
Он все-таки догнал нас, уже на холме за церковью, когда мы смотрели на первые звезды. На обратном пути отстали от остальных, свернули к любимой яблоне. В темноте, на ощупь собирали упавшие яблоки, они хрустели под ногами, раздавленные. А ведь и я в каком-то смысле такое же яблоко под пятой железностопой судьбы.
Шли в темноте, держались за руку, а над нами сияли звезды. Волшебный вечер. Так не хотелось возвращаться, но побоялись, что запрут калитку, и мы останемся в парке на всю ночь. Вернулись в гостиницу. Оказалось, что все уже пьют на втором этаже в холле, но нам не хотелось шума и водки, хотелось просто побыть вдвоем.
Полбокала вина и яблоки. Жонглирую яблоками, как словами, словами, как яблоками. Цирк уехал, а клоуна забыли… Грустный рыжий клоун с нарисованной улыбкой.
Вот и последнее утро, последний завтрак. Все какие-то подавленные, лица тоскливые. Потом выползаем на крыльцо с вещами, и тут начинается дождь. Концептуальненько. Можно было бы пафосно сказать, что природа прощается с нами, но я-то знаю - так бывает каждый раз, когда я уезжаю с какой-нибудь конференции. Уже привыкла.
Забрались вдвоем в конец автобуса. Трясет, конечно, сильнее, зато никаких лишних глаз. Впрочем, нас могли выдать только взгляды да соприкасающиеся плечи. И вновь ухабы, яблоки, болтовня и немного грусти. Только водочки не хватает, а то славный бы получился коктейль:)
Потом мы гуляли по городу, и было солнечно. Прошлись по местному «Бродвею», пешеходной улице, ведущей к Кремлю, зашли в кафе с замечательным названием «Приют усталого тракториста» и выпили там коньячку. Вкусный коньяк и приятная беседа - лучшее лекарство от осеннего сплина.
Долгие проводы - лишние слезы, как у нас говорят, поэтому провожать меня особо не стали, посадили в автобус и помахали ручкой.
За полчаса езды до вокзала мне успели раз пять наступить на ногу, раз десять пихнуть в спину и в бок чем-то жестким и угловатым и несколько раз расплющить о поручень. Стоять пришлось на одной ноге, а второй придерживать рюкзак. В общем, этот экстремальный «массаж» с элементами гимнастики мне даже помог: вернулось обычное ощущение вздыбленной на загривке шерсти и легкого оскала - «не-подходи-целее-будешь». Все, хватит лирики, я возвращаюсь. Возвращаюсь к себе, возвращаюсь в себя.
Наш вагон напоминал скорее лазарет: все кашляли, чихали, шмыгали носами. Было тоскливо, даже читать не смогла, просто смотрела в окно, в чернильную пустоту, похрустывая последним болдинским яблочком.
Утро было хмурое и беспросветное. Город встречал меня дождем.
Ну, что ж, здравствуй, Питер! Доброе утро…