(no subject)
Две недели назад, когда у меня была просто истерика на тему 17летнего ребенка из Чечни, которого отдали в безвозмездное пользование существу, про которое у меня не находятся слов и высохли слезы, и единственное, чего надо - это достать пистолет и
р а з р я д и т ь о б о й м у
- молча, без слов, две недели назад я пыталась донести до застывшего Хауке, что это такое там сейчас происходит, а мы о рабстве негров в позапрошлом веке - сначала о свободном выборе человека, о правах ребенка и двоеженстве, затем - о взятии заложников и мягком "я уебу твоего брата, если не пойдешь в мой дом", о нарушении закона РФ по Чечне со вступлением в брак с 18ти лет, и в конце - вы уж извините, щепетильные, о том, что это такое , - спать с чужим человеком - и это я не о мечтах Хеды там, а о себе уже - как я не могу себе представить рядом с собой никого, кроме него, самого родного, близкого, лучшего друга, знакомого мне до мельчайшей подробности, от родинки на спине, до того, как смешит меня, как уголки губ дергаются, как морщины вокруг глаз собираются, как руки тянутся, его запах, руки, все - свое, безопасное, горячо любимое, родное.
И вот, я рассказываю ему, плача, о женской физиологии, о чувстве грязи, которое я никогда не испытывала, но могу себе представить, об унижении, о том, к а к о в о, наверно, все то, о чем не говорят вслух, но то, что ранит больше всего, каково ей сейчас в этом, табуированном смысле. О том, что у нее сегодня свадьба, а я засну рядом с Хауке, и он будет обнимать меня во сне и просыпаться, если я иду в туалет, чтобы на всякий случай поинтересоваться, куда это я, и еще тысяча маленьких радостей, которые заставляют меня кричать от счастья и еще сто банальных слов, а она заснет(?) рядом вот с этим существом, и каково это, знать, что отныне э т о - твоя жизнь. И я говорю ему, что я бы, наверно, покончила жизнь самоубийством, но только не из-за гордости, а от бессилия. Но до этого я бы убила его - это существо, прямиком из ада, вернула бы его туда, где ему место, личинку к бабочке, бысто и болезненно, потому что есть вещи, о которых нельзя рассуждать в духе "ну это их нравы", потому что это не о религии, регионе или поле, это - о личном видении того, что щенок - это щенок, а тяжелый сапог садиста - это тяжелый сапог садиста. Это о защите бессильных и наказании тех, кто использует свою силу во вред слабому, априори, зная, что он - сильный, а щенок - уже просрал, до того, как замахнулся сапог.
И вот, из меня льется все это беллетристическое говно, Остапа понесло, слезы и сопли, и я в конце монолога добавляю, что мол, не смей, не смей говорить никогда, что у них так принято, потому что все что нам не хватает - это способность поставить с е б я на место этой девочки, и все, и я бы правда, правда и убила бы, и покончила жизнь самоубийством, и попала бы в ад, нарушив хуеву тучу заповедей, потому что я бы не смогда иначе, мне бы в горло не лез кислород, я бы не смогла жить.
И Хауке держит меня за руки, без насмешки, серьезно смотрит и говорит:
- Вот это я знаю. Мой странный грузин.
р а з р я д и т ь о б о й м у
- молча, без слов, две недели назад я пыталась донести до застывшего Хауке, что это такое там сейчас происходит, а мы о рабстве негров в позапрошлом веке - сначала о свободном выборе человека, о правах ребенка и двоеженстве, затем - о взятии заложников и мягком "я уебу твоего брата, если не пойдешь в мой дом", о нарушении закона РФ по Чечне со вступлением в брак с 18ти лет, и в конце - вы уж извините, щепетильные, о том, что это такое , - спать с чужим человеком - и это я не о мечтах Хеды там, а о себе уже - как я не могу себе представить рядом с собой никого, кроме него, самого родного, близкого, лучшего друга, знакомого мне до мельчайшей подробности, от родинки на спине, до того, как смешит меня, как уголки губ дергаются, как морщины вокруг глаз собираются, как руки тянутся, его запах, руки, все - свое, безопасное, горячо любимое, родное.
И вот, я рассказываю ему, плача, о женской физиологии, о чувстве грязи, которое я никогда не испытывала, но могу себе представить, об унижении, о том, к а к о в о, наверно, все то, о чем не говорят вслух, но то, что ранит больше всего, каково ей сейчас в этом, табуированном смысле. О том, что у нее сегодня свадьба, а я засну рядом с Хауке, и он будет обнимать меня во сне и просыпаться, если я иду в туалет, чтобы на всякий случай поинтересоваться, куда это я, и еще тысяча маленьких радостей, которые заставляют меня кричать от счастья и еще сто банальных слов, а она заснет(?) рядом вот с этим существом, и каково это, знать, что отныне э т о - твоя жизнь. И я говорю ему, что я бы, наверно, покончила жизнь самоубийством, но только не из-за гордости, а от бессилия. Но до этого я бы убила его - это существо, прямиком из ада, вернула бы его туда, где ему место, личинку к бабочке, бысто и болезненно, потому что есть вещи, о которых нельзя рассуждать в духе "ну это их нравы", потому что это не о религии, регионе или поле, это - о личном видении того, что щенок - это щенок, а тяжелый сапог садиста - это тяжелый сапог садиста. Это о защите бессильных и наказании тех, кто использует свою силу во вред слабому, априори, зная, что он - сильный, а щенок - уже просрал, до того, как замахнулся сапог.
И вот, из меня льется все это беллетристическое говно, Остапа понесло, слезы и сопли, и я в конце монолога добавляю, что мол, не смей, не смей говорить никогда, что у них так принято, потому что все что нам не хватает - это способность поставить с е б я на место этой девочки, и все, и я бы правда, правда и убила бы, и покончила жизнь самоубийством, и попала бы в ад, нарушив хуеву тучу заповедей, потому что я бы не смогда иначе, мне бы в горло не лез кислород, я бы не смогла жить.
И Хауке держит меня за руки, без насмешки, серьезно смотрит и говорит:
- Вот это я знаю. Мой странный грузин.