(no subject)
Моя сокамерница соседка по квартире, с которой у меня на данный момент отношения из самых хороших вытекли в просто невыносимые, бросила мне фразу, которую я долго обдумывала. Она сказала мне, цитата дословно, "вот в этом-то и проблема с тобой, за это я тебя иногда ненавижу - ты всегда говоришь правду, а иногда есть ситуации - в них надо помолчать, сделать вид, что ничего не видишь". Обстоятельства, в которых у нее этот комментарий вылетел - в разгаре ее многомесячных измен своему молодому человеку в Германии, житье в совершенном свинарнике и ожидании, что я буду мыть посуду за ней и ее мужиком, убираться за двоих в том числе и в ее комнате, стирать ее кружевное белье, постоянно терпеть ее ложь, касаемо ли это нашей с ней совместной жизни или простых планов на завтра, и делать при этом вид, что я всем довольна, - не главное, не в них, обстоятельствах, суть. Само вырвавшееся предложение интересно.
По сети гуляет цитата, ее, вроде бы, приписывают Лютеру Кингу, но я не ручаюсь. Как бы там ни было, она крайне занимательна, хотя и наивна и Америки ни в коем случае не открывает: "Наши жизни заканчиваются тогда, когда мы молчим о вещах, которые имеют значение".
И я проанализировала сначала описанную выше ситуацию, потом - эту фразу, и поняла, что моя сознательная жизнь, в общем-то, и события, которые я сама в своей биографии уважаю - это именно те события, которые вступали в конфликт с первой выделенной жирным фразой и следовали второй. У меня редко получалось выговорить спокойно и доступно любому, поэтому, наверно, за мной реет статус эмоциональной сумасшедшей, ношу которого я чувствую и сознательно не отвергаю. Да господи. Было б вам легче.
Мне вспомнился один момент из школы, из новой школы, которую я обожала, во многом отчасти потому что перешла в нее из омерзительного ЦО Замкадья, где все уже в восьмом классе вовсю ебались и дули пивасик на детских площадках, отчасти - потому это была правда потрясающая школа, и самые лучезарные моменты моей жизни - 99% и по сей день оттуда. Короче говоря, была в этой прекрасной моей школе такая ситуация, когда трепетные гуманитарные девы, цитируя Гумилева и Одоевского и распыляя интеллигенцией, измеримой лишь в томиках Бродского по памяти, вдруг накинулись на одну из своих, в общем-то, на самую умную и способную из них всех, и накинулись то ли из-за того, что она кого-то у кого-то увела, то ли из-за того, что плохо себя вела в поездке, то ли из-за всего вместе, я не держу в голове, к сожалению, патология заняла все важные нейроны.
И я помню - не хвалясь сейчас, а просто потому что я была так оглушена, - для меня это было ударом, это было злодейством, которое не прекращается всю мою жизнь, с пеленок, потому что я пришла учиться у кремля из спального района, из коптевского гетто, где девочки со мной дружили, но как бы и не очень, потому что у меня был большой нос и не вполне светлые волосы, и мальчики часто кричали мне вслед "чеченка, чеченка", как будто это оскорбление, и девочки вроде бы дружили, но было важно, что скажут мальчики, а мальчики говорили то, что говорили им родители, поэтому искренней дружбы с девочками у меня не получилось ни разу. Бла. Суть в том, что я думала, что травли не может быть там, в новой школе, среди других людей, новых, светлых, в месте, где есть книги, ум, уважение, я чувствовала себя абсолютно равной с ними, и тут они мне изменили. Они начали травить, один против всех, и это было такое дежа вю из моего восьмилетнего возраста, что, будучи пятнадцатилетней, я не могла этого вынести. Не ради нее, нет, я с ней тогда вообще не дружила, а ради себя, потому что это не вписывалось в мои понятия о том, каким должен быть мир.
И я помню, когда я вывела одну из них в коридор, уже в новой школе, интеллигентную, ее это как-то прямо и не коснулось, но она активно принимала участие в недовольствах, вывела, чтобы сказать ей, чтобы они это прекратили, - она, милая, была бледна как мел, не знаю, то ли потому что думала, что раз я грузинка, я сейчас сравняю ей нос с подбородком, то ли потому что, когда ты один на один, вдруг бравада исчезает и начинает пахнуть мокрыми штанишками, а моча интеллигентов ничем не отличается по запаху от мочи дворняжек, - не знаю. Суть в том, что когда я сказала, что это должно прекратиться - это прекратилось. Я сказала, спокойно и отчетливо, не разможив нос и не поломав очки, как от меня ожидалось.
Я выразила то, что я думала, в моем понимании я защитила(хотя она меня не просила) и ту девочку, и свою правду, выговорив, что я вижу, что происходит, и это омерзительное действо прекратилось. Безусловно, прекратилось не в этой группе, я ж не дура, чтобы не понимать, какими потом емайлами обменивались трепетные девы в наш адрес, но омерзительные шушуканья, бойкоты и другие предменструальные судороги - они прекратились. Пару раз ей еще взламывали почту, но это уже мелочи, некоторые любят обнюхивать бельевую корзину. Ясно, что ни с одной из дев следующие два года нашего обучения я подругами не стала, зато у меня появилась Вика, которая собой заткнула их всех за пояс, и хотя сейчас мы с ней пересекаемся все реже и реже, отчасти, по моей вине, потому что от моей правды ей тоже потом досталось, отчасти, - потому что просто так сложилось, с ней у меня была самая удивительная, радостная и мерцающая дружба из всего класса.
Я думаю, что надо говорить. Можно мягко формулировать, но говорить надо. Осознанно я понимаю это сейчас, а тогда все было на уровне инстинктов. Надо говорить. Те, кому суждено оскорбиться и отсеяться - те оскорбятся и отсеются, так и не поняв, что вставали не против них самих, а против их действий. Теперь я понимаю, почему надо говорить, говорить на митингах, друг другу, хотя это почти всегда очень неприятно. Просто если не говорить, то в один день можно проснуться при Гитлере. И вот тогда затронет всех - как рьяно политичных, так и свободных философов.
PS после того как я кое-что сказала своей соседке, у соседки вдруг выросли руки,открылись глаза, и она начала мыть за собой посуду, выносить воняющий мусор и не хлопать дверью, которая уже не выдержала и треснула по шву, за что я, в свою очередь, перестала злиться, что пылесос стал моим неоговоренным мужем, к которому она ни в коем случае не смеет дотронуться, и без разговоров выкидываю ее протухшие салатные листья из воняющего холодильника.
По сети гуляет цитата, ее, вроде бы, приписывают Лютеру Кингу, но я не ручаюсь. Как бы там ни было, она крайне занимательна, хотя и наивна и Америки ни в коем случае не открывает: "Наши жизни заканчиваются тогда, когда мы молчим о вещах, которые имеют значение".
И я проанализировала сначала описанную выше ситуацию, потом - эту фразу, и поняла, что моя сознательная жизнь, в общем-то, и события, которые я сама в своей биографии уважаю - это именно те события, которые вступали в конфликт с первой выделенной жирным фразой и следовали второй. У меня редко получалось выговорить спокойно и доступно любому, поэтому, наверно, за мной реет статус эмоциональной сумасшедшей, ношу которого я чувствую и сознательно не отвергаю. Да господи. Было б вам легче.
Мне вспомнился один момент из школы, из новой школы, которую я обожала, во многом отчасти потому что перешла в нее из омерзительного ЦО Замкадья, где все уже в восьмом классе вовсю ебались и дули пивасик на детских площадках, отчасти - потому это была правда потрясающая школа, и самые лучезарные моменты моей жизни - 99% и по сей день оттуда. Короче говоря, была в этой прекрасной моей школе такая ситуация, когда трепетные гуманитарные девы, цитируя Гумилева и Одоевского и распыляя интеллигенцией, измеримой лишь в томиках Бродского по памяти, вдруг накинулись на одну из своих, в общем-то, на самую умную и способную из них всех, и накинулись то ли из-за того, что она кого-то у кого-то увела, то ли из-за того, что плохо себя вела в поездке, то ли из-за всего вместе, я не держу в голове, к сожалению, патология заняла все важные нейроны.
И я помню - не хвалясь сейчас, а просто потому что я была так оглушена, - для меня это было ударом, это было злодейством, которое не прекращается всю мою жизнь, с пеленок, потому что я пришла учиться у кремля из спального района, из коптевского гетто, где девочки со мной дружили, но как бы и не очень, потому что у меня был большой нос и не вполне светлые волосы, и мальчики часто кричали мне вслед "чеченка, чеченка", как будто это оскорбление, и девочки вроде бы дружили, но было важно, что скажут мальчики, а мальчики говорили то, что говорили им родители, поэтому искренней дружбы с девочками у меня не получилось ни разу. Бла. Суть в том, что я думала, что травли не может быть там, в новой школе, среди других людей, новых, светлых, в месте, где есть книги, ум, уважение, я чувствовала себя абсолютно равной с ними, и тут они мне изменили. Они начали травить, один против всех, и это было такое дежа вю из моего восьмилетнего возраста, что, будучи пятнадцатилетней, я не могла этого вынести. Не ради нее, нет, я с ней тогда вообще не дружила, а ради себя, потому что это не вписывалось в мои понятия о том, каким должен быть мир.
И я помню, когда я вывела одну из них в коридор, уже в новой школе, интеллигентную, ее это как-то прямо и не коснулось, но она активно принимала участие в недовольствах, вывела, чтобы сказать ей, чтобы они это прекратили, - она, милая, была бледна как мел, не знаю, то ли потому что думала, что раз я грузинка, я сейчас сравняю ей нос с подбородком, то ли потому что, когда ты один на один, вдруг бравада исчезает и начинает пахнуть мокрыми штанишками, а моча интеллигентов ничем не отличается по запаху от мочи дворняжек, - не знаю. Суть в том, что когда я сказала, что это должно прекратиться - это прекратилось. Я сказала, спокойно и отчетливо, не разможив нос и не поломав очки, как от меня ожидалось.
Я выразила то, что я думала, в моем понимании я защитила(хотя она меня не просила) и ту девочку, и свою правду, выговорив, что я вижу, что происходит, и это омерзительное действо прекратилось. Безусловно, прекратилось не в этой группе, я ж не дура, чтобы не понимать, какими потом емайлами обменивались трепетные девы в наш адрес, но омерзительные шушуканья, бойкоты и другие предменструальные судороги - они прекратились. Пару раз ей еще взламывали почту, но это уже мелочи, некоторые любят обнюхивать бельевую корзину. Ясно, что ни с одной из дев следующие два года нашего обучения я подругами не стала, зато у меня появилась Вика, которая собой заткнула их всех за пояс, и хотя сейчас мы с ней пересекаемся все реже и реже, отчасти, по моей вине, потому что от моей правды ей тоже потом досталось, отчасти, - потому что просто так сложилось, с ней у меня была самая удивительная, радостная и мерцающая дружба из всего класса.
Я думаю, что надо говорить. Можно мягко формулировать, но говорить надо. Осознанно я понимаю это сейчас, а тогда все было на уровне инстинктов. Надо говорить. Те, кому суждено оскорбиться и отсеяться - те оскорбятся и отсеются, так и не поняв, что вставали не против них самих, а против их действий. Теперь я понимаю, почему надо говорить, говорить на митингах, друг другу, хотя это почти всегда очень неприятно. Просто если не говорить, то в один день можно проснуться при Гитлере. И вот тогда затронет всех - как рьяно политичных, так и свободных философов.
PS после того как я кое-что сказала своей соседке, у соседки вдруг выросли руки,открылись глаза, и она начала мыть за собой посуду, выносить воняющий мусор и не хлопать дверью, которая уже не выдержала и треснула по шву, за что я, в свою очередь, перестала злиться, что пылесос стал моим неоговоренным мужем, к которому она ни в коем случае не смеет дотронуться, и без разговоров выкидываю ее протухшие салатные листья из воняющего холодильника.