Навеки мой Франц. Глава шестая.
Я прижала сумку с бумажником поближе к себе, и, не вступая в диалог, стала поближе к живой очереди на вход, настраиваясь на насыщенную культурную программу, в надежде избежать возможных опасностей.
- Да не бойся ты! К могиле рабби Лёва, Маараля, ступай сразу. Не трать время, неизвестно когда в случающий раз приедешь. Молитвы на могилах праведников лучше доходят, я тебе точно говорю! - Продолжала незнакомка. - Держи вот это! - Она вложила мне в руку несколько серых камушков. - Положи на могилу перед молитвой! Таков обычай.
Рассмотрев камни, я подняла глаза на сию загадочную особу.
- Спасибо вам, - кивнула я ей в знак расположения, - я очень плохо знаю данный обычай, но постараюсь соблюсти правила.
Женщина вновь посмотрела мне в глаза и улыбнулась. Конечно, никакая она не цыганка, а обычная еврейка - вернее не совсем обычная, а всё же слегка блаженная в своей убеждённости.
- Главное правило - молись сердцем и искренне! К рабби Лёву со всего мира едут, он признанный чудотворец. Помни это!
Я запомнила. Как раз подошла моя очередь на вход. Переступив калитку древнего кладбища, я аккуратно ступала между покосившихся древних надгробий, стараясь не задевать ни одного из них. Внезапно меня посетила неожиданная для туриста мысль - кто вообще придумал водить экскурсии на таком крошечном древнем кладбище? Если человек хоть немножко верит в потусторонний мир, не будет ли ему неловко тревожить древние могилы, ступая в буквальном смысле по чьим-то костям? Признаться честно, мне было в тот момент не по себе. Подняв глаза - до этого я смотрела только под ноги, панически боясь задеть края глубоко впечатанных в землю надгробных плит - и увидела перед собой ту самую могилу чудотворца. Собственно, если бы не она - не было бы и этой толпы, от праздношатающихся любопытных случайных прохожих до осознанных и целеустремлённых паломников, скрупулёзно исполняющих сложный набор заповедей еврейской религиозной традиции. Могила средневекового раввина-чудотворца служила центром притяжения туристов, и именно по причине такого именитого соседства подвергались беспокойству места захоронения его современников. Остаётся только надеяться, что и им - душам тех, кто здесь захоронен, перепадает частичка благодати от паломнических молитв.
Также мне бросилось в глаза множество записок, осыпанных вокруг надгробия раввина. Скоро ветер унесёт их на проезжую часть, что пролегала за забором кладбища. Я отодвинула часть из них и достала горсть гладких серых камней, что были вручены мне женщиной из очереди. Камни должны были быть положены в специальную неглубокую каменную чашу рядом с надгробием, в знак памяти. Я стала перед могилой, и совершенно не понимала, как именно нужно молиться - к тому же, в своей повседневной духовной практике я привыкла молиться напрямую Богу, а не камню либо изображению. Что ж, - подумала я, - если это место действительно более особенное, чем другие, нужно просто стоять на двух ногах и исполнять привычный ритуал. В моём случае это было чтение псалтыря, который всегда на всякий случай лежал у меня в сумке, куда бы я не направлялась.
Очнувшись от молитвы, я оглянулась вокруг. Людей, ступающих между древних надгробий, было значительно меньше. В то же время, в мою сторону направлялась группа мужчин, одетых в одинаковые чёрные костюмы и высокие шляпы, судя по виду - те самые религиозные паломники, то ли хасиды, то ли каббалисты. Я решила поспешить к выходу - вряд ли такие набожные и праведные люди будут рады увидеть у могилы святого для них праведника такую светскую девушку, как я. На грубость бы не нарваться, - подумала я и поспешила к калитке кладбища.
Выйдя на оживлённый проспект, я остановилась, чтобы подробнее изучить карту центра Праги. Значит, я здесь, на Широкой, - еле слышно бормотала я себе под нос, - в принципе, можно пойти домой. Так я и поступлю, но с одной маленькой поправкой. Вдоль по Майзеловой, прямо и потом налево…
Я не была уверена в том, что не заблужусь, но шла, не глядя на карту. Вывески с пивными кружками сменялись на неоновые таблички фешенебельных бутиков, улица не была ничем примечательна. Внезапно за одним из старых австрийских особняков возникла ещё одна синагога - Майзелова, по названию улицы. Я остановилась, чтобы заглянуть внутрь, не входя в помещение. Ничего особенного, - заметила я, только таблички на английском, ничего настоящего не осталось. Храм без амвона и молящихся - всё равно что тело без души, каменный труп с туристической инфраструктурой. Заголовок, не соответствующий действительности.
Дойдя до пешеходного перехода, я заметила узкий переулок, отличающийся от других улиц. Пройдя сквозь него, попала в небольшой дворик, отдалённо напоминающий родные для меня ленинградские дворы-колодцы. «Намести Франца Кафки» - гласила табличка красного цвета на ближайшем доме. Ну что ж, вот мы и дома, Франц! На углу красовался пышный бетонный барельеф с железной табличкой. Как всегда, дизайнеру таблички очень хотелось повторить лицо Кафки, но оно не было похоже даже на его самую неудачную фотографию. Это изображение носатого мужчины с острыми скулами и впалыми щеками имело шансы быть похожим на того, кто под ним подразумевался, если бы только оно не было наделено такими злыми глазами и суровым, как у палача, взглядом. Но это, опять же, не каждому дано понять - особенно тем, кто до этого не пожелал познакомиться со сложным внутренним миром писателя через его книги, в конце концов, кому может быть известно то, что эти эмоции были Францу крайне чужды. Гораздо хуже было то, как скульптор изготовил уши - вместо треугольных и остроконечных он зачем-то прилепил к голове писателя два больших расползающихся бесформенных пельменя. Ну а это уже, как говорится - ни в какие ворота! Посмотришь на такие «произведения искусства» и понимаешь, почему Кафка так не хотел известности. В общем, я осталась при своём мнении: лучший памятник писателю - библиотека его имени, а не все эти жалкие, но в то же время претенциозные, потуги городских дизайнеров.
Пройдя сквозь дворик, я присела на лавочку у дома писателя, и огляделась вокруг: что же мы имеем в итоге? Дом, в котором Франц Кафка никогда и не был внутри - дело в том, что оригинальный дом семьи писателя был разрушен, а на его месте возведена копия, к сегодняшнему дню уже не раз отреставрированная. Так что к Кафке имеет отдалённое отношение лишь земля, на которой стоит этот дом-памятник, но ни табличка, ни стены… Скорее всего, и плитку уже перекладывали, и не раз. Тогда что ж я здесь делаю? В очередной раз обманываю себя и трачу время на обманчивые артефакты? Что же это тогда - нежелание мириться с неизбежным? Непризнание смерти, как и тленности всего материального? Лучше бы ты и правда вернулась в гостиницу и потратила это время на чтение, - сказала я себе, - хватит. Пора двигаться дальше.
Обратный пусть пролегал вдоль по Парижской. Она практически ничем не отличалась от Майзеловой, вот только магазинов брендовой одежды было ещё больше. Помпезные особняки, некогда принадлежавшие немецким и австрийским экспатам, переоборудованные под многоквартирные дома с коммерческими этажами, одним своим видом транслировали нежелание видеть внутри себя простых смертных - да и страшно было даже подумать, во сколько обойдётся жизнь в такой красоте, если хотя бы примерно подсчитать расходы на коммунальные услуги и содержание в порядке самого фасада такого здания. Проблема, не понаслышке знакомая каждому ленинградцу, прожившему в историческом центре. Интересно, есть ли здесь коммуналки?
Дойдя до старейшей синагоги Европы, Стартовой по-чешски или Альтер-нойе гуль на идише, я подошла к девушке, стоящей у самого входа и, судя по её костюму, исполняющей обязанности охранника и консьержа.
- Добрый день! Как я могу узнать график работы синагоги? Здесь проводятся службы, или она служит только в качестве музея? - Сходу начала я загружать вопросами стоящую напротив меня сотрудницу.
- Будничные службы проводятся не в этом здании, а в том, что напротив, - она указала ладонью на здание, увенчанные башней с часами. - Здесь проходят только субботы и праздники.
Логично, подумала я. Это глинобитное здание такое древнее и, должно быть, хрупкое - нельзя пускать сюда неотёсанные толпы в неограниченных количествах.
- А субботние службы открыты для всех желающих? - Спросила я неуверенно.
Охранница выпрямила спину.
- Конечно. Только просим Вас взять с собой удостоверение личности.
Я невольно улыбнулась, вспомнив одно из важнейших правил соблюдения субботы - запрет на ношение сумок и в принципе любых предметов. Порядочный иудей-ортодокс не имеет право выходить из дома в субботу даже с носовым платком в кармане - одному Богу известно, куда они девают насморк по субботам. И уж тем более ношение удостоверения личности - это хороший продуманный ход избавить старушку-синагогу от паломнических компаний, состоящих преимущественно из ортодоксальных верующих. Впрочем, для меня это было к лучшему - приду с сумкой, как обычный светский человек, и в то же время в молельном зале на меня не набросятся особо ревностные блюстители божьего закона, как уже бывало со мной ранее в поездках по Израилю. Всё-таки умная здесь администрация.
- Нет проблем! - Ответила я девушке. - Как вас зовут, если не секрет?
- Августа, - ответила она.
Не самое распространённое имя для чешки, подумалось мне.
- Ферштейн ду дойч? - Спросила я, надеясь, что хоть с кем-нибудь поговорю по-немецки.
Августа смущённо улыбнулась, опустив глаза, и ответила по-английски:
- Нет, я говорю только по-чешски, и немного по-английски. А вы из Германии или Австрии?
- Из России, Санкт-Петербург, - я продолжала пристально смотреть в глаза собеседнице, которой явно польстило то, что я приняла её за немку. Что ж, проблем с посещением не будет, если найти контакт с персоналом. - До завтра, фройляйн Августа! Постараюсь не забыть взять с собой документ.
- До завтра. Увидимся! - Охранница махнула рукой вслед мне, направляющейся в сторону пешеходного перехода на Широкой.
Дойдя до гостиницы и войдя внутрь номера, я совсем не удивилась тому, что Регины нет дома. На часах семь вечера, но что для меня время отбоя, то для Регины - ещё не вечер. Надеюсь, у неё там всё хорошо, и этот весёлый парень вежлив и корректен с ней.
Пробыв на кушетке около семи минут, в полном покое и тишине, посетило желание взять в руки заветную книгу-талисман.
«Не ради сообщений, пишу, любимая, тебе эти несколько слов - всё равно ты получишь их одновременно с более поздним, подробным письмом, - но чтобы вновь ощутить единение с Тобой, чтобы ради этого единения совершить что-то действенное, вот для чего я пишу…»
А вот здесь я сделаю закладку, и вечером ткну носом Регину в эти слова. А то как она смеет над тобой насмехаться, говоря что ты любишь не Фелицию, а свой слог. Что за рамки - судить о писателе также, как об обычном прохожем молодце, любующемся на своё отражение в восхищённых глазах одураченной, и пляшущем под музыку собственных небылиц? Мне даже страшно вообразить, какие многоэтажные замки сейчас сооружает перед ней этот легкомысленный американец. Но с учётом ветренности регининой натуры - это абсолютно неважно, так как она в любом случае избавится от него быстрее, чем он успеет сделать ей больно.
Подойдя к окну и задёргивая шторы, я увидела на противоположной стороне улицы Широкой знакомую женскую фигуру. Вон она где, моя попутчица. Легка на помине. Судя по тому, что идёт довольная, с растрёпанными волосами и босиком, неся в руках обувь, свидание прошло успешно. А я волновалась, глупая - да такие как она нигде не пропадают. А вот мне нужно быть по жизни аккуратнее, да не задерживать взгляды на случайных прохожих.
Откладывая книгу на тумбочку и ложась спать, внезапно в голове всплыли строки Иосифа Бродского: сколь же радостно прекрасное вне тела - ни объятье невозможно, ни измена…
Накрывшись одеялом и отвернувшись к стенке, отходя ко сну, я услышала поворот ключа в замке. «Сделаю вид, что уже сплю», - решила я внезапно. Совершенно не хотелось переваривать хронику событий о свидании, из опасений заражения неуместными эмоциями. А мне завтра рано вставать…