Родня.
Я спросила, как ты
живешь, а то сегодня долечимся и опять не увидимся до следующей оказии. Скорее
всего, опять в стоматологическом кресле.
Она начала говорить, а я откинулась на своем врачебном, вращающемся стуле. Слушала и не могла перебить, потому что даже при отсутствии лишнего времени не могла себя лишить такого удовольствия, удивления и умиления.
- Как живу? Да живу, Маш. Обыкновенно как все. Только тоска по папе. Не проходит, нет, время не лечит ничего. Как подумаю, что его больше никогда не будет. Ой, как бы тебе описать-то…вот понимаешь, сиротка, говорят же - сиротка. И я сейчас без него сиротка. А мне ж нельзя расслабиться, не могу даже депресняк себе позволить. А то и мама, и София вслед за мной. Я ж их держу. Говорю им: «Жить надо». Маме наказываю, вот оформляй документы, что бы ничего не пропало, что папа нам оставил.
На работе работаю, нервов много надо, а жалко то уже нервы свои. Хоть начальники развлекают. Слушай, ну пристают. Прошлый был приставал, так хоть он не такой уж смешной был. А этот, видела бы ты. Я ему: «Ну. Чего тебе, ты разведенный что ли? Что нужно-то?». Нет, говорит, не разведенный вот жена мне путевки купила, на выходные в Австрию поедем. Вот никто б, наверно, не рассказал, что жена ему путевки покупает. А этот рассказывает. А я, Маш, не знаю, мама мне говорит, съезди, все ж ездят в Египет, в Турцию, не знаю, юродивая я, что ли. Не хочу никуда. Вот в Мордовию, в папину деревню хочу и все. Больше никуда не хочу, поеду через неделю.
Сейчас к тебе иду из метро, догоняет мужчина, понравилась, говорит, телефон просит.
- Сзади что ли понравилась, - я смеюсь?
- Нет, я уже тебя рассмотрел со всех сторон.
Со всех сторон он рассмотрел, вот я иду никого не вижу, а они со всех сторон рассматривают.
Лето, жарко, Света пришла ко мне в крепдешиновом прозрачном платье, из-под которого просвечивает её крупное статное тело. Кожа видно гладкая белая, сверкает даже. Волосы длинные распущенны локонами до локтей, вьются. Никаких укладок. Натуральная такая среднерусская красота. Лицо широкое, по-мордовски скуластое, и безумно красивые раскосыеьюй лам С национальнымикулами и безумно-красивой раскосостью крупных глазктей вьются. я , что ли. льствия, удивления здоровенные глаза.. Я б сама на месте мужчин, только на таких бы и смотрела.
Я так, Маш, и живу со своим, прости господи, ну да ладно, не буду матом. Мил он мне и все. Мама говорит:
- Надоел мне твой Сережка, бросай его, все равно ни денег от него ничего.
Я ей:
- Хочешь тебе, этого или этого приведу, или вот этого - он богатый в квартиру меня свою поселит.
- Ой, нет богатого не надо, они хитрые они и твою квартиру заберут себе.
А я, Маш, живу - чужого не беру, и свое не отдам никому. Вот в папином гараже сами уборку делали. Сережка ругался, что не позвали. Мама не разрешила, гараж наш, нечего ему наше показывать даже.
Мама стареет, сухенькая становится. Жалко мне её. Она привыкла, что все происходит так, как она сказала. Говорит уже всякую ерунду, а я обидеть её боюсь. Стараюсь не ругаться, а она все учит-учит. София, уже ребенок, говорит ей:
- Бабуля, маме тридцать восемь лет, ну пусть уже своими мозгами живет.
НеТ. Мама никогда не сможет не поучать, а я терплю, делаю, как она скажет. Софии только что-то покупаю, а то она все на свое деревенское прошлое ссылается, что раньше одним платьем обходились. Ну, какая нужда-то, а? Ну, какая? Деньги у меня есть, маловато может. Сорок пять тысяч мне платят. Вот ведь человЕки мы. Раньше двадцать семь хватало и было маловато, сейчас сорок пять - опять хватает, но маловато.
Ой, Маш, я Севку, вообще не хочу, как увижу и думаю и как это я с ним десять лет прожила, еще вспомню, что он по гигиене не очень был щепетильный. А он мне, представляешь, с каждым годом денег всё больше присылает. Я их не трачу, откладываю на учебу Софии. Лет через пять уж и поступать, а как сейчас с образованием-то не понятно, что твориться. Пусть лежат деньги отцовские. Нам хватает.
Мама с Софией сейчас там в деревне. Вчера сон снится. Мама плачет, ведро смородины у неё украли, и у меня аж сердце заболело, когда проснулась, так жалко её стало в том сне. Позвонила,
- что у вас там со смородиной?
- Не родилась в этом году смородина, малины много, а смородины нет. Ой, ну разболталась я. Давай, лечи уже меня, а то ж у тебя времени, наверно, нет.
- Нет, конечно, но и поговорить надо, а то и родственников уже только в кресле вижу. Совсем, я Свет за жизнью нормальной жизни не вижу. С удовольствием тебя вот послушала. Тете Нине привет большой передай от меня, хорошо. И Софии тоже.
Я делала пломбу и думала. Как они там на Северо-Востоке нашей столицы сохранили такую простоту. Вроде, все немного смешно даже. Но какая-то в этой простоте читается чистота. А в чистоте - красота. А в красоте, по известному мнению, - СПАСЕНИЕ!
Она начала говорить, а я откинулась на своем врачебном, вращающемся стуле. Слушала и не могла перебить, потому что даже при отсутствии лишнего времени не могла себя лишить такого удовольствия, удивления и умиления.
- Как живу? Да живу, Маш. Обыкновенно как все. Только тоска по папе. Не проходит, нет, время не лечит ничего. Как подумаю, что его больше никогда не будет. Ой, как бы тебе описать-то…вот понимаешь, сиротка, говорят же - сиротка. И я сейчас без него сиротка. А мне ж нельзя расслабиться, не могу даже депресняк себе позволить. А то и мама, и София вслед за мной. Я ж их держу. Говорю им: «Жить надо». Маме наказываю, вот оформляй документы, что бы ничего не пропало, что папа нам оставил.
На работе работаю, нервов много надо, а жалко то уже нервы свои. Хоть начальники развлекают. Слушай, ну пристают. Прошлый был приставал, так хоть он не такой уж смешной был. А этот, видела бы ты. Я ему: «Ну. Чего тебе, ты разведенный что ли? Что нужно-то?». Нет, говорит, не разведенный вот жена мне путевки купила, на выходные в Австрию поедем. Вот никто б, наверно, не рассказал, что жена ему путевки покупает. А этот рассказывает. А я, Маш, не знаю, мама мне говорит, съезди, все ж ездят в Египет, в Турцию, не знаю, юродивая я, что ли. Не хочу никуда. Вот в Мордовию, в папину деревню хочу и все. Больше никуда не хочу, поеду через неделю.
Сейчас к тебе иду из метро, догоняет мужчина, понравилась, говорит, телефон просит.
- Сзади что ли понравилась, - я смеюсь?
- Нет, я уже тебя рассмотрел со всех сторон.
Со всех сторон он рассмотрел, вот я иду никого не вижу, а они со всех сторон рассматривают.
Лето, жарко, Света пришла ко мне в крепдешиновом прозрачном платье, из-под которого просвечивает её крупное статное тело. Кожа видно гладкая белая, сверкает даже. Волосы длинные распущенны локонами до локтей, вьются. Никаких укладок. Натуральная такая среднерусская красота. Лицо широкое, по-мордовски скуластое, и безумно красивые раскосыеьюй лам С национальнымикулами и безумно-красивой раскосостью крупных глазктей вьются. я , что ли. льствия, удивления здоровенные глаза.. Я б сама на месте мужчин, только на таких бы и смотрела.
Я так, Маш, и живу со своим, прости господи, ну да ладно, не буду матом. Мил он мне и все. Мама говорит:
- Надоел мне твой Сережка, бросай его, все равно ни денег от него ничего.
Я ей:
- Хочешь тебе, этого или этого приведу, или вот этого - он богатый в квартиру меня свою поселит.
- Ой, нет богатого не надо, они хитрые они и твою квартиру заберут себе.
А я, Маш, живу - чужого не беру, и свое не отдам никому. Вот в папином гараже сами уборку делали. Сережка ругался, что не позвали. Мама не разрешила, гараж наш, нечего ему наше показывать даже.
Мама стареет, сухенькая становится. Жалко мне её. Она привыкла, что все происходит так, как она сказала. Говорит уже всякую ерунду, а я обидеть её боюсь. Стараюсь не ругаться, а она все учит-учит. София, уже ребенок, говорит ей:
- Бабуля, маме тридцать восемь лет, ну пусть уже своими мозгами живет.
НеТ. Мама никогда не сможет не поучать, а я терплю, делаю, как она скажет. Софии только что-то покупаю, а то она все на свое деревенское прошлое ссылается, что раньше одним платьем обходились. Ну, какая нужда-то, а? Ну, какая? Деньги у меня есть, маловато может. Сорок пять тысяч мне платят. Вот ведь человЕки мы. Раньше двадцать семь хватало и было маловато, сейчас сорок пять - опять хватает, но маловато.
Ой, Маш, я Севку, вообще не хочу, как увижу и думаю и как это я с ним десять лет прожила, еще вспомню, что он по гигиене не очень был щепетильный. А он мне, представляешь, с каждым годом денег всё больше присылает. Я их не трачу, откладываю на учебу Софии. Лет через пять уж и поступать, а как сейчас с образованием-то не понятно, что твориться. Пусть лежат деньги отцовские. Нам хватает.
Мама с Софией сейчас там в деревне. Вчера сон снится. Мама плачет, ведро смородины у неё украли, и у меня аж сердце заболело, когда проснулась, так жалко её стало в том сне. Позвонила,
- что у вас там со смородиной?
- Не родилась в этом году смородина, малины много, а смородины нет. Ой, ну разболталась я. Давай, лечи уже меня, а то ж у тебя времени, наверно, нет.
- Нет, конечно, но и поговорить надо, а то и родственников уже только в кресле вижу. Совсем, я Свет за жизнью нормальной жизни не вижу. С удовольствием тебя вот послушала. Тете Нине привет большой передай от меня, хорошо. И Софии тоже.
Я делала пломбу и думала. Как они там на Северо-Востоке нашей столицы сохранили такую простоту. Вроде, все немного смешно даже. Но какая-то в этой простоте читается чистота. А в чистоте - красота. А в красоте, по известному мнению, - СПАСЕНИЕ!