Прохладная былинка про китайцев
Китайцы испортили мой яблочный мармелад, поэтому сегодня я не люблю их особенно сильно. И по ассоциации вспомнилось мне, что мама рассказывала про своё житьё-бытьё в одном из общежитий ЛГУ.
Жила она там в комнате на 30 человек, и был там полный интернационал. Знаю из её рассказов не только про множественных представителей народов СССР, но и про двух немок, испанку и китаянку. Впрочем, китаянок, кажется, было несколько. В любом случае, в этой комнате время от времени устраивались "вечера китайской самокритики" и просто собрания их китайской комсомольской ячейки - они собирались по очереди в тех комнатах, где жили китайские студенты.
Поводы для собраний тоже были разные. Так, например, в первой половине 50-х студентки-китаянки в ЛГУ носили что-то вроде униформы - уродливые сарафаны в крупную клетку, под которые надевались какие-нибудь простые блузки или свитерки уставного образца. Эти сарафаны были незамысловатого прямого покроя, без каких-либо вытачек. И вот одна девочка осмелилась - вы подумайте только! - подогнать это адово одеяние по фигуре, ибо отличалась миниатюрностью даже среди китаянок, и сарафан болтался на ней, как на огородном пугале. Это заметили бдительные китайские комсомольцы, и сразу же было проведено очередное собрание - как раз в комнате, где жила мама со товарищи. Грозно мяукая, они обличили маленькую оппортунистку, которая поддалась буржуазному искушению быть красивой и застрочила две вытачки, тем самым вдобавок испортив казённое платье. Девочка попыталась объяснить, что ей неудобно ходить как будто в мешке - и тогда накал общественного негодования достиг апогея. Вот как, стремление к комфорту? Это даже уже не оппортунизм, это... Девчонка заплакала, но её додавили, и она осуществила сеанс самокритики, покаявшись в тайных буржуазных поползновениях.
Откуда мама узнала о содержании собрания? Ей рассказала соседка, китайская студентка. Звали её Сюй Тяньфэнь, а наши называли её, натурально, Фенечкой. Училась она на географическом факультете и в учёбе была невероятно прилежна. В русский язык она вгрызалась буквально днём и ночью, и могла разбудить мою маман таким, например, вопросом:
-- Наташа, а почему "заснуть" без "ся", а проснуться" - с "ся"?
Попробуйте-ка ответить на такой вопрос спросонья! Мать умудрилась придумать, что засыпаем мы, мол без усилия, а вот чтобы проснуть-ся, надо сделать усилие, проснуть себя.
Была Фенечка девочка красивенькая, и имелся у неё в Китае возлюбленный. Она застенчиво призналась соседкам - девчонки во все времена девчонки, и, разумеется, рассказывали друг другу о "своих". И вот как-то раз приходит мама с сокурсницами-геологичками в общежитие, и видят, что Феня лежит на кровати лицом в подушку и рыдает взахлёб. Участливые расспросы соседок, их хлопоты, чтобы как-то успокоить бедняжку, привели к тому, что она наконец села и, чередуя более-менее связный рассказ с падениями в подушку, когда накатывал очередной приступ горя, поведала следующее.
Её любимый, отрада девичьего сердца, подался в гоминьдановцы и ушёл с ними. Это стало быстро известно где надо, и в Ленинград китайскому комсомольскому секретарю пришла соответствующая бумажка. Мол, разъяснить немедленно гражданке Сюй всю ошибочность её чувств и последствия, которые эта ошибочность влечёт. И собрали собрание и коллективным гневным мяуканьем побудили гражданку признать ошибочность, отклонение от курса КПК и оппортунистические взгляды на половой вопрос, а также потребовали отречься от мерзкого предателя Родины, гоминьдановского прихвостня и чанкайшиста.
Отреклась, конечно.
Что? Сопротивляться? Бежать с возлюбленным? А родители? Что будет с ними, если дочь сбежит с врагом? Все эти вещи прекрасно понимали советские девочки, поэтому и вопросов таких не задавали.
Оказалось, что дома родители быстро подыскали ей идеологически правильного жениха, одобренного парткомом - или кто там у них одобрял. Фенечке ж надо было быстро загладить свой промах, который состоял в том, что так неудачно влюбилась. И вот ей предстояло ехать домой, чтобы выйти замуж за этого идеологически правильного, а потом вернуться доучиваться (нет, её бы не оставили в Китае - в её обучение уже были вложены народные деньги, так что изволь окончить университет). Она была с ним даже немножко знакома, но сердце-то принадлежало другому.
Потрясённые советские соседки молчали. Много чего было, конечно, в недавнем прошлом страны, но хоть замуж насильно не выдавали по партийной линии. Наконец одна спросила:
-- Тяньфэнь, ну он тебе хоть сколько-то нравится?
И тут Фенечка оторвалась от подушки, в которую она нырнула в очередной раз, собрала все свои знания русского языка и прокричала:
-- Да он мне... Он мне... Как телеграфный столб! - и опять рухнула в подушку.
Тем не менее, она вышла за свой телеграфный столб и, как могла, заботилась о нём. Мама говорит, красивый был мальчик - Феня показывала фото. Он был спортсмен, гимнаст, учился в Китае в заведении типа нашего Института физкультуры, уж не знаю, в каком городе. Однако даже спорт, по мнению китайского руководства, являлся занятием интеллигентским, от лукавого, поэтому молодого человека с группой других студентов отправили в трудовой лагерь, в деревню, припадать к земле и вытравлять в себе мелкобуржуазность. Фенечка опять плакала - на сей раз о том, что муж там голодает и может подорвать своё здоровье. Она собирала для него какие-то продуктовые посылки и, когда ехала домой, старалась заныкать побольше шоколадок - так, чтобы не отобрали на таможне.
Китайская жена, знаете ли. А может, ей просто по-человечески было его жалко. Мы ж не знаем, какие сердечные раны могли быть и у него. Так что это мог быть союз двух товарищей по несчастью.
...У мамы осталась фотография. Сходили три соседки по комнате в фотоателье. На ней две русские девочки и китаянка. Все молодые и красивые. Они ещё не знают, как Дурновкусный Романист распишет их сюжеты.
Large Visitor Map
Жила она там в комнате на 30 человек, и был там полный интернационал. Знаю из её рассказов не только про множественных представителей народов СССР, но и про двух немок, испанку и китаянку. Впрочем, китаянок, кажется, было несколько. В любом случае, в этой комнате время от времени устраивались "вечера китайской самокритики" и просто собрания их китайской комсомольской ячейки - они собирались по очереди в тех комнатах, где жили китайские студенты.
Поводы для собраний тоже были разные. Так, например, в первой половине 50-х студентки-китаянки в ЛГУ носили что-то вроде униформы - уродливые сарафаны в крупную клетку, под которые надевались какие-нибудь простые блузки или свитерки уставного образца. Эти сарафаны были незамысловатого прямого покроя, без каких-либо вытачек. И вот одна девочка осмелилась - вы подумайте только! - подогнать это адово одеяние по фигуре, ибо отличалась миниатюрностью даже среди китаянок, и сарафан болтался на ней, как на огородном пугале. Это заметили бдительные китайские комсомольцы, и сразу же было проведено очередное собрание - как раз в комнате, где жила мама со товарищи. Грозно мяукая, они обличили маленькую оппортунистку, которая поддалась буржуазному искушению быть красивой и застрочила две вытачки, тем самым вдобавок испортив казённое платье. Девочка попыталась объяснить, что ей неудобно ходить как будто в мешке - и тогда накал общественного негодования достиг апогея. Вот как, стремление к комфорту? Это даже уже не оппортунизм, это... Девчонка заплакала, но её додавили, и она осуществила сеанс самокритики, покаявшись в тайных буржуазных поползновениях.
Откуда мама узнала о содержании собрания? Ей рассказала соседка, китайская студентка. Звали её Сюй Тяньфэнь, а наши называли её, натурально, Фенечкой. Училась она на географическом факультете и в учёбе была невероятно прилежна. В русский язык она вгрызалась буквально днём и ночью, и могла разбудить мою маман таким, например, вопросом:
-- Наташа, а почему "заснуть" без "ся", а проснуться" - с "ся"?
Попробуйте-ка ответить на такой вопрос спросонья! Мать умудрилась придумать, что засыпаем мы, мол без усилия, а вот чтобы проснуть-ся, надо сделать усилие, проснуть себя.
Была Фенечка девочка красивенькая, и имелся у неё в Китае возлюбленный. Она застенчиво призналась соседкам - девчонки во все времена девчонки, и, разумеется, рассказывали друг другу о "своих". И вот как-то раз приходит мама с сокурсницами-геологичками в общежитие, и видят, что Феня лежит на кровати лицом в подушку и рыдает взахлёб. Участливые расспросы соседок, их хлопоты, чтобы как-то успокоить бедняжку, привели к тому, что она наконец села и, чередуя более-менее связный рассказ с падениями в подушку, когда накатывал очередной приступ горя, поведала следующее.
Её любимый, отрада девичьего сердца, подался в гоминьдановцы и ушёл с ними. Это стало быстро известно где надо, и в Ленинград китайскому комсомольскому секретарю пришла соответствующая бумажка. Мол, разъяснить немедленно гражданке Сюй всю ошибочность её чувств и последствия, которые эта ошибочность влечёт. И собрали собрание и коллективным гневным мяуканьем побудили гражданку признать ошибочность, отклонение от курса КПК и оппортунистические взгляды на половой вопрос, а также потребовали отречься от мерзкого предателя Родины, гоминьдановского прихвостня и чанкайшиста.
Отреклась, конечно.
Что? Сопротивляться? Бежать с возлюбленным? А родители? Что будет с ними, если дочь сбежит с врагом? Все эти вещи прекрасно понимали советские девочки, поэтому и вопросов таких не задавали.
Оказалось, что дома родители быстро подыскали ей идеологически правильного жениха, одобренного парткомом - или кто там у них одобрял. Фенечке ж надо было быстро загладить свой промах, который состоял в том, что так неудачно влюбилась. И вот ей предстояло ехать домой, чтобы выйти замуж за этого идеологически правильного, а потом вернуться доучиваться (нет, её бы не оставили в Китае - в её обучение уже были вложены народные деньги, так что изволь окончить университет). Она была с ним даже немножко знакома, но сердце-то принадлежало другому.
Потрясённые советские соседки молчали. Много чего было, конечно, в недавнем прошлом страны, но хоть замуж насильно не выдавали по партийной линии. Наконец одна спросила:
-- Тяньфэнь, ну он тебе хоть сколько-то нравится?
И тут Фенечка оторвалась от подушки, в которую она нырнула в очередной раз, собрала все свои знания русского языка и прокричала:
-- Да он мне... Он мне... Как телеграфный столб! - и опять рухнула в подушку.
Тем не менее, она вышла за свой телеграфный столб и, как могла, заботилась о нём. Мама говорит, красивый был мальчик - Феня показывала фото. Он был спортсмен, гимнаст, учился в Китае в заведении типа нашего Института физкультуры, уж не знаю, в каком городе. Однако даже спорт, по мнению китайского руководства, являлся занятием интеллигентским, от лукавого, поэтому молодого человека с группой других студентов отправили в трудовой лагерь, в деревню, припадать к земле и вытравлять в себе мелкобуржуазность. Фенечка опять плакала - на сей раз о том, что муж там голодает и может подорвать своё здоровье. Она собирала для него какие-то продуктовые посылки и, когда ехала домой, старалась заныкать побольше шоколадок - так, чтобы не отобрали на таможне.
Китайская жена, знаете ли. А может, ей просто по-человечески было его жалко. Мы ж не знаем, какие сердечные раны могли быть и у него. Так что это мог быть союз двух товарищей по несчастью.
...У мамы осталась фотография. Сходили три соседки по комнате в фотоателье. На ней две русские девочки и китаянка. Все молодые и красивые. Они ещё не знают, как Дурновкусный Романист распишет их сюжеты.
Large Visitor Map