Дыбр литературный
Ещё из дзуйхицу "Радости бедных".
Кое-что здесь: http://maria-gorynceva.livejournal.com/46770.html
Вступление. Эпиграф: "Весною - рассвет..."
- Непреложны законы судьбы, как те, что сменяют зиму весною, а лето осенью, - сказал как-то раз мне мой давний друг и собеседник. - Вот я, например, человек бедный, и ты тоже. Другими нам уже никогда не стать. А жизнь человеческая так непрочна… Какая радость в жизни сей…
Он ушёл и оставил мне свою печаль.
И всё же, подумалось мне, если чередуются времена года, если ночь незаметно перетекает в утро, а утро - в день, разве не значит это, что в самой непреложности таится переменчивость? И разве похожа одна зима на другую? Или один день на другой?
А как по-разному приходит день зимой и летом, осенью и весной! И как по-разному встречаешь его в то или другое время года!
Зимой - поздний и тяжёлый восход солнца, встаёшь в ещё темноте, в холоде, зажигаешь свет, и кажется - из вечного сна подняли тебя и опять через силу заставили жить. Впрочем, бывает, можно спать и до белого дня - и впрямь белого, от снега, от блёклого морозного неба, от берёз в инее. Тогда радуешься теплоте потёртого, ещё бабушкиного, ватного одеяла, свежести простыней, постеленных вчера, медленному пробуждению и возможности хоть ненадолго снова нырнуть в сон - правда, такой неглубокий поутру! А потом - горячий чай и неспешный короткий день впереди, а после него - такой же неспешный, рано наступающий вечер за столом с зелёной лампой…
Весной - с каждым днём все легче пробужденье, всё победнее рассвет. В мае по утрам на асфальте бывает дивный узор из подмёрзшей за ночь влаги. Глядя на эти затейливые тонкие веточки, блестящие на сером, неизбежно сожалеешь о скудости своих возможностей: ни нарисовать, ни вышить, ни даже просто запомнить…
Летом рассвет наступает до рассвета. Ещё восточный край неба едва сереет или даже вовсе тёмен, но уже прячутся ночные бабочки - нераскаянные души, и пробуждаются птицы. Право, по ним можно сверять время восхода в календарях - хотя календарей певчие птахи не читают и солнца ещё не видят, а всё же откуда-то знают, что оно уже начало свой дневной путь. Когда небо чуть зарозовеет, принимаются шумно суетиться вороны: дерутся, кормят и воспитывают детей, гоняют коршуна… Впрочем, коршун появляется над двором уже достаточно поздно, когда совсем светло, усаживается на развесистую берёзу под самым окном и начинает издавать свой какой-то странный звук, который и не знаешь, как обозначить - то ли свист, то ли визг… Откуда в городе взялся коршун? Не знаю, но уже несколько лет я слышу летом его утреннюю песню и вижу его небрежно кружащий над двором распростёртый силуэт.
Осенью противоестественно просыпаться, особенно, когда всю ночь и всё утро шелестит и бормочет дождь. Что общего с жизнью у этой полумёртвой утренней мути, у этой подстилки из опавшей листвы, сочащейся влагой, у волглой зябкости остывших за ночь квартир в жалких старых домах? В конце октября и в ноябре, пока не ляжет снег, рассветы почти всегда серы и мучительны. Особенно мучительно видеть свет в чужих окнах: наверное, потому, что невольно и тайно умножаешь своё страдание - от холода, сырости и темноты - на многие другие.
<...>
Дан 15
Снег уже в середине февраля начинает влажно дышать - едва заметно, но ощутимо. Так даёт о себе знать весна, а вместе с ней просыпаются надежды. На что? Конечно, на перемены.
После весны неизбежно наступит лето, и зацветёт сиреневый куст под окном, а потом нежными благоуханными звёздочками покроются липы. Будет тепло, и мы куда-нибудь поедем. Куда? В Париж? Далековато, да и не хочется летом толкаться в городе - пыль, жара, толпы людей, бензинные выхлопы... Можно, конечно, в Альпы - но зачем, когда Алтай гораздо ближе? Горы, виды, уединение, дикая природа... Слишком уж дикая? Походный быт? Дощатый клозет или вовсе кусты? Ну, тогда к друзьям на Волгу - который год уже зовут! Как будем добираться? Да, верно - разве что на палочке верхом, на большее нам не хватит.
Ну, что ж: сядем хотя бы на электричку и уедем за город, на цветущий луг - в июле так славно цветут луга! Конечно, там полчища мух, а электричка набита дачниками и грибниками, но всё же это недалеко, и такое буйство цветения! И горьковатая пижма, и цикорий, такой нежный в цветах и непобедимый в стебле, и донник, жёлтый и белый, цветущий до самого сентября, и пряная душица в перелесках, и воздушный подмаренник по их опушкам...
В конце концов, можно просто пойти пешком в Ботанический сад, погулять над старым прудом. На вечерней заре его тёмно-зелёная гладь как будто вспыхивает яркими искрами: это, выпрыгивая из воды, играют маленькие рыбки...
Дан 16
Однажды, проезжая в автобусе мимо вот этого перекрёстка, увидела: на обочине, на рыжей с прозеленью весенней траве, валяется мотоцикл, а самого мотоциклиста, накрыв с головою брезентом, погружают в "Скорую". Болтаются, беспомощно свисая, тоненькие ножки в джинсах и старых грязных кроссовках, кто-то поднимает с земли и вертит в руках бесполезный теперь шлем - автобус проезжает и -
- И какая же здесь может быть радость! - возмутится человек с чувствительным сердцем.
- Да такая: сквозь острую жалость к мальчику - радость простая, как у воробья, который на весь мир весело вопит, когда трескучий мороз хоть немного отпустит: "Жив! Жив!"
Дан 17
Блаженнейшее чувство на земле - ощущение стихающей боли.
<...>
Дан 21
На раннем рассвете, после короткой и светлой июньской ночи, несомое и покачиваемое сизыми речными волнами, к берегу приближалось нечто. Оно было похоже на очень большую толстобрюхую бабочку, только с большой головой, заострённым тельцем и без крыльев. Оно плыло на боку, поджав три пары неподвижных членистых ножек. В ясной утренней воде было хорошо видно, какие они цепкие, со всеми этими своими коготками и выростами. "Вот, утонуло несчастное насекомое, - подумалось мельком. - Интересно, что это такое?"
А волны, отражающие розовеющее рассветное небо в розово-золотистых бликах, несли странное создание прямиком к большому серому пню, что возвышался из воды у самого берега. К его корням кто-то проложил подобие мостков, и стоя на них, удобно было умываться, повесив полотенце на пень. Но как умываться, когда, опуская руки в воду, можешь ненароком задеть неведомую страшную тварь, пусть и погибшую?
А её, между тем, ударило о пень волной - и раз, и другой - и тут случилось чудо. Утопленница вдруг явственно ожила, ловко перевернулась в воде головою к верху, мгновенно и прочно зацепилась за мокрое дерево и, немного приподняв заострённое тёмно-серое брюшко, своими очертаниями напоминавшее маленький стручок перца, энергично поползла вверх по коряге, туда, где посуше. Примерно на середине ствола она остановилась и замерла. Ну что ж, со счастливым спасением тебя, существо! Посидишь, обсохнешь - и глядишь, поползёшь тихонечко дальше по мосткам на сушу, если раньше не склюёт тебя какая-нибудь птица. И можно было бы забыть о странном насекомом, если бы оно так не притягивало взгляд каким-то непостижимым обаянием безобразия. Хотелось проследить, куда дальше двинется это храброе создание и, может быть, помочь ему, если потребуется, перебраться на землю.
Однако насекомое, похоже, не собиралось никуда перебираться. Солнце поднималось всё выше, и его утренние косые лучи окрасили серебристо-серый пень в пепельно-розовый цвет. Насекомое вдруг перебрало лапками, как будто ухватываясь попрочнее, и выгнуло спинку горбом. Один раз, другой, третий… И внезапно - о ужас! - шкурка на спине лопнула поперёк, и в эту трещину стало высовываться нечто живое и скомканное. Оно толкалось и толкалось, расширяя отверстие, вылезало с невероятным усилием, и наконец, выгнувшись особенно высоко и сделав резкий рывок, высвободило голову. Огромные глаза не оставляли сомнения: стрекоза! Белое, мятое на её спине - необсохшие крылья.
Вот она медленно выползла из прежней своей шкурки и под тёплым утренним лучом принялась обсыхать и наливаться силой. Прямо на глазах расправлялись и твердели её крылья, она слегка покачивала ими, словно испытывая их жёсткость, она вертела головой и немного приседала на ножках, как будто хотела попробовать, насколько они упруги, сильны и годны для толчка перед взлётом. Её тёмно-красное брюшко с чёрным прямоугольником на каждом сегменте было стройно вытянуто, ничем не походя на тот сероватый стручок, о котором напоминал брошенный выползок, полупрозрачный и хрупкий на вид. Она хорошела с каждым мгновением.
Вот обсохшие крылья, все четыре, золотясь на солнце, расправились совсем. Их слюдяной блеск смягчался сетью чёрных жилок, а привычную законченность рисунку придавали маленькие прямоугольные балансиры на концах крыльев - без них, говорят, стрекоза не может летать. Но у этой, такой новой и прекрасной, всё было на месте: она несколько раз немного подвигала своими чудесно жёсткими крыльями, потом замерла, потом опять покачала крыльями - и вдруг, даже не отталкиваясь ножками, как-то сама собою, невесомо снялась с пня и направила свой лёгкий, скользящий полёт в сторону леса.
Сколько времени прошло - кто знает? Река легко и незаметно уносит само чувство времени. Мудрецы утверждают, что от лопнувшей на спине шкурки до обсохших крыльев должно пройти никак не меньше двух часов. Может быть. За сколько времени ранний рассвет, заставший в воде куколку, доверившую себя волнам, переходит в раннее утро, открывающее новый мир стрекозе, которая летит, куда сама захочет?
Кое-что здесь: http://maria-gorynceva.livejournal.com/46770.html
Вступление. Эпиграф: "Весною - рассвет..."
- Непреложны законы судьбы, как те, что сменяют зиму весною, а лето осенью, - сказал как-то раз мне мой давний друг и собеседник. - Вот я, например, человек бедный, и ты тоже. Другими нам уже никогда не стать. А жизнь человеческая так непрочна… Какая радость в жизни сей…
Он ушёл и оставил мне свою печаль.
И всё же, подумалось мне, если чередуются времена года, если ночь незаметно перетекает в утро, а утро - в день, разве не значит это, что в самой непреложности таится переменчивость? И разве похожа одна зима на другую? Или один день на другой?
А как по-разному приходит день зимой и летом, осенью и весной! И как по-разному встречаешь его в то или другое время года!
Зимой - поздний и тяжёлый восход солнца, встаёшь в ещё темноте, в холоде, зажигаешь свет, и кажется - из вечного сна подняли тебя и опять через силу заставили жить. Впрочем, бывает, можно спать и до белого дня - и впрямь белого, от снега, от блёклого морозного неба, от берёз в инее. Тогда радуешься теплоте потёртого, ещё бабушкиного, ватного одеяла, свежести простыней, постеленных вчера, медленному пробуждению и возможности хоть ненадолго снова нырнуть в сон - правда, такой неглубокий поутру! А потом - горячий чай и неспешный короткий день впереди, а после него - такой же неспешный, рано наступающий вечер за столом с зелёной лампой…
Весной - с каждым днём все легче пробужденье, всё победнее рассвет. В мае по утрам на асфальте бывает дивный узор из подмёрзшей за ночь влаги. Глядя на эти затейливые тонкие веточки, блестящие на сером, неизбежно сожалеешь о скудости своих возможностей: ни нарисовать, ни вышить, ни даже просто запомнить…
Летом рассвет наступает до рассвета. Ещё восточный край неба едва сереет или даже вовсе тёмен, но уже прячутся ночные бабочки - нераскаянные души, и пробуждаются птицы. Право, по ним можно сверять время восхода в календарях - хотя календарей певчие птахи не читают и солнца ещё не видят, а всё же откуда-то знают, что оно уже начало свой дневной путь. Когда небо чуть зарозовеет, принимаются шумно суетиться вороны: дерутся, кормят и воспитывают детей, гоняют коршуна… Впрочем, коршун появляется над двором уже достаточно поздно, когда совсем светло, усаживается на развесистую берёзу под самым окном и начинает издавать свой какой-то странный звук, который и не знаешь, как обозначить - то ли свист, то ли визг… Откуда в городе взялся коршун? Не знаю, но уже несколько лет я слышу летом его утреннюю песню и вижу его небрежно кружащий над двором распростёртый силуэт.
Осенью противоестественно просыпаться, особенно, когда всю ночь и всё утро шелестит и бормочет дождь. Что общего с жизнью у этой полумёртвой утренней мути, у этой подстилки из опавшей листвы, сочащейся влагой, у волглой зябкости остывших за ночь квартир в жалких старых домах? В конце октября и в ноябре, пока не ляжет снег, рассветы почти всегда серы и мучительны. Особенно мучительно видеть свет в чужих окнах: наверное, потому, что невольно и тайно умножаешь своё страдание - от холода, сырости и темноты - на многие другие.
<...>
Дан 15
Снег уже в середине февраля начинает влажно дышать - едва заметно, но ощутимо. Так даёт о себе знать весна, а вместе с ней просыпаются надежды. На что? Конечно, на перемены.
После весны неизбежно наступит лето, и зацветёт сиреневый куст под окном, а потом нежными благоуханными звёздочками покроются липы. Будет тепло, и мы куда-нибудь поедем. Куда? В Париж? Далековато, да и не хочется летом толкаться в городе - пыль, жара, толпы людей, бензинные выхлопы... Можно, конечно, в Альпы - но зачем, когда Алтай гораздо ближе? Горы, виды, уединение, дикая природа... Слишком уж дикая? Походный быт? Дощатый клозет или вовсе кусты? Ну, тогда к друзьям на Волгу - который год уже зовут! Как будем добираться? Да, верно - разве что на палочке верхом, на большее нам не хватит.
Ну, что ж: сядем хотя бы на электричку и уедем за город, на цветущий луг - в июле так славно цветут луга! Конечно, там полчища мух, а электричка набита дачниками и грибниками, но всё же это недалеко, и такое буйство цветения! И горьковатая пижма, и цикорий, такой нежный в цветах и непобедимый в стебле, и донник, жёлтый и белый, цветущий до самого сентября, и пряная душица в перелесках, и воздушный подмаренник по их опушкам...
В конце концов, можно просто пойти пешком в Ботанический сад, погулять над старым прудом. На вечерней заре его тёмно-зелёная гладь как будто вспыхивает яркими искрами: это, выпрыгивая из воды, играют маленькие рыбки...
Дан 16
Однажды, проезжая в автобусе мимо вот этого перекрёстка, увидела: на обочине, на рыжей с прозеленью весенней траве, валяется мотоцикл, а самого мотоциклиста, накрыв с головою брезентом, погружают в "Скорую". Болтаются, беспомощно свисая, тоненькие ножки в джинсах и старых грязных кроссовках, кто-то поднимает с земли и вертит в руках бесполезный теперь шлем - автобус проезжает и -
- И какая же здесь может быть радость! - возмутится человек с чувствительным сердцем.
- Да такая: сквозь острую жалость к мальчику - радость простая, как у воробья, который на весь мир весело вопит, когда трескучий мороз хоть немного отпустит: "Жив! Жив!"
Дан 17
Блаженнейшее чувство на земле - ощущение стихающей боли.
<...>
Дан 21
На раннем рассвете, после короткой и светлой июньской ночи, несомое и покачиваемое сизыми речными волнами, к берегу приближалось нечто. Оно было похоже на очень большую толстобрюхую бабочку, только с большой головой, заострённым тельцем и без крыльев. Оно плыло на боку, поджав три пары неподвижных членистых ножек. В ясной утренней воде было хорошо видно, какие они цепкие, со всеми этими своими коготками и выростами. "Вот, утонуло несчастное насекомое, - подумалось мельком. - Интересно, что это такое?"
А волны, отражающие розовеющее рассветное небо в розово-золотистых бликах, несли странное создание прямиком к большому серому пню, что возвышался из воды у самого берега. К его корням кто-то проложил подобие мостков, и стоя на них, удобно было умываться, повесив полотенце на пень. Но как умываться, когда, опуская руки в воду, можешь ненароком задеть неведомую страшную тварь, пусть и погибшую?
А её, между тем, ударило о пень волной - и раз, и другой - и тут случилось чудо. Утопленница вдруг явственно ожила, ловко перевернулась в воде головою к верху, мгновенно и прочно зацепилась за мокрое дерево и, немного приподняв заострённое тёмно-серое брюшко, своими очертаниями напоминавшее маленький стручок перца, энергично поползла вверх по коряге, туда, где посуше. Примерно на середине ствола она остановилась и замерла. Ну что ж, со счастливым спасением тебя, существо! Посидишь, обсохнешь - и глядишь, поползёшь тихонечко дальше по мосткам на сушу, если раньше не склюёт тебя какая-нибудь птица. И можно было бы забыть о странном насекомом, если бы оно так не притягивало взгляд каким-то непостижимым обаянием безобразия. Хотелось проследить, куда дальше двинется это храброе создание и, может быть, помочь ему, если потребуется, перебраться на землю.
Однако насекомое, похоже, не собиралось никуда перебираться. Солнце поднималось всё выше, и его утренние косые лучи окрасили серебристо-серый пень в пепельно-розовый цвет. Насекомое вдруг перебрало лапками, как будто ухватываясь попрочнее, и выгнуло спинку горбом. Один раз, другой, третий… И внезапно - о ужас! - шкурка на спине лопнула поперёк, и в эту трещину стало высовываться нечто живое и скомканное. Оно толкалось и толкалось, расширяя отверстие, вылезало с невероятным усилием, и наконец, выгнувшись особенно высоко и сделав резкий рывок, высвободило голову. Огромные глаза не оставляли сомнения: стрекоза! Белое, мятое на её спине - необсохшие крылья.
Вот она медленно выползла из прежней своей шкурки и под тёплым утренним лучом принялась обсыхать и наливаться силой. Прямо на глазах расправлялись и твердели её крылья, она слегка покачивала ими, словно испытывая их жёсткость, она вертела головой и немного приседала на ножках, как будто хотела попробовать, насколько они упруги, сильны и годны для толчка перед взлётом. Её тёмно-красное брюшко с чёрным прямоугольником на каждом сегменте было стройно вытянуто, ничем не походя на тот сероватый стручок, о котором напоминал брошенный выползок, полупрозрачный и хрупкий на вид. Она хорошела с каждым мгновением.
Вот обсохшие крылья, все четыре, золотясь на солнце, расправились совсем. Их слюдяной блеск смягчался сетью чёрных жилок, а привычную законченность рисунку придавали маленькие прямоугольные балансиры на концах крыльев - без них, говорят, стрекоза не может летать. Но у этой, такой новой и прекрасной, всё было на месте: она несколько раз немного подвигала своими чудесно жёсткими крыльями, потом замерла, потом опять покачала крыльями - и вдруг, даже не отталкиваясь ножками, как-то сама собою, невесомо снялась с пня и направила свой лёгкий, скользящий полёт в сторону леса.
Сколько времени прошло - кто знает? Река легко и незаметно уносит само чувство времени. Мудрецы утверждают, что от лопнувшей на спине шкурки до обсохших крыльев должно пройти никак не меньше двух часов. Может быть. За сколько времени ранний рассвет, заставший в воде куколку, доверившую себя волнам, переходит в раннее утро, открывающее новый мир стрекозе, которая летит, куда сама захочет?