Легенда о Нараяме: послевкусие
Когда у нас в прокате впервые шёл этот фиьлм (режиссёр Сёхэй Имамура, год выпуска - 1983), я не пошла. Ломились толпы, надо было брать билеты, сюжет обещал быть печальным, - словом, не было у меня стимулов преодолеть привычную лень. Да и ребёнок, насколько я помню, уже был и был совсем маленький. Народ ломился в кинозалы потому, что там "та-акое показывают! Секс, представляете!" С той поры мы видели и "Последнее танго в Париже", и "Империю чувств", и много чего ещё. Обыкновенную порнушку в конце концов, которая, если вдуматься, невообразимо скучна, а потому лично мне хватило пяти или шести образчиков, чтобы навсегда потерять интерес к этому жанру. Ну так вот после всего перечисленного ничем "та-аким" Имамура не удивляет. И главное там, натурально, не совокупление в кадре.
Позавчера наконец я сподобилась посмотреть "Легенду". С некоторым удивлением узнала, что фильм Имамуры - римейк одноимённой картины 1958 г. режиссёра Кэйскэ Киноситы. Киноситу тоже посмотрела. Сразу скажу, что это тоже шедевр, очень сильный и лаконичный, но гораздо более "японский" по сравнению с римейком. Открытая театральность фильма Киноситы порождает эстетику, которая неподготовленным европейским зрителем может восприниматься с трудом. По ссылке - запись без дубляжа на какой-либо европейский язык, но если вы знаете сюжет и смотрели фильм Имамуры, вы всё поймёте. Говорят персонажи на хорошем японском, почти литературном языке, так что даже я иной раз неплохо понимала целые куски - в отличие от действующих лиц второго фильма, речь которых, по-видимому, своей грубостью приближена к натуральной крестьянской.
Но самое интересное для меня, конечно, не само кино - о нём уже, по-моему, всё сказали - а отзывы зрителей. Что тут скажешь... Незамутнённость сознания соотечественников, писавших свои мини-рецензии, ошеломляет. Мифогенные механизмы работают безупречно, как швейцарские часы. Поражает, как художественный фильм воспринимается сплошь и рядом в качестве достоверного исторического источника. Выводы на этом основании делаются тоже поразительные. Жанр фильма обозначен точно: легенда, но немало зрителей восприняли его как повествование о реальной истории японского народа. В одном отзыве удалось прочесть восхищение: вот ведь какие эти японцы, ещё в позапрошлом веке (ага, когда у нас цвела Великая Русская Литература, которую обычно такие пишущие не читают) младенцев-мальчиков выбрасывали на удобрение, девочек могли продать или обменять на соль (сама старая О-Рин равнодушно признаётся сыну, что в голодный год так обменяла новорожденную дочку), стариков выкидывали, обрекая на мучительную смерть, а всего двести лет спустя - ух! Иными словами, позавчера с дерева слезли, вчера хвост отпал, а сегодня, глянь-ка, клепают электронику! У других наступает форменный культурный шок: Меня этот фильм отвратил надолго от Японии и прочего Востока. В философском смысле - навсегда. Ничего там нет, никакого особого понимания и постижения. Другому товарищу впору подавать на Имамуру (а может, на весь японский народ чохом?) в суд - за разбитую веру в человечество: После такого людей любить нельзя, по-моему. Довелось также прочесть простодушные вирши некоего капитана, который радовался, что он не японец и что на нашей на Руси такое невозможно.
Я уже давала ссылку на монографию Н.Н. Велецкой "Языческая символика славянских архаических ритуалов ", М., 1978, в которой исследовательница обобщила богатый материал, собранный предшественниками. Если кратко сформулировать выводы, к которым она пришла, то НИКТО НЕ ЗНАЕТ достоверно, существовали ли реально обряды "отправления стариков на тот свет" как система в некоей архаической древности, однако, судя по дошедшим свидетельствам, вполне могли существовать. Легенды, подобные той, что легла в основу книги Ситиро Фукадзавы «Человек из Тохоку», по которой были сняты фильмы Киноситы и Имамуры, распространены по всему свету и имеют поразительное сходство в самых разных культурах. Славянские не исключение. В голодные же годы избавление от всех лишних ртов могло происходить независимо от существования каких-либо ритуалов - можно не ходить в славянские древности или Японию двухсотлетней давности, достаточно вспомнить рассказы родных о том, что иной раз творилось во время Великой Отечественной войны.
* * *
Книгу Фукадзавы я не читала, но предполагаю, что в ней (как и в фильме) речь идёт о так называемом голоде Тэмпо (назван по девизу правления тогдашнего императора) 1833--1837 года. Однако, если хорошо подумать, то эта привязка нам ничего не даёт, она - обманка. Ведь Имамура уводит нас в типичное пространство мифа, где повторение одних и тех же ситуаций - вечно. "Через двадцать пять лет и меня мой сын понесёт к Нараяме, -- говорит Тацухэй, главный герой, матери. -- А ещё через двадцать пять лет настанет и его черёд". Само место упокоения стариков усыпано огромным количеством костей. Голод не мог унести столько: деревушка, где живут герои фильма, крохотная, и десятка дворов не наберётся. Есть ещё какая-то "деревня напротив" (видимо, на склоне параллельного горного хребта), но вряд ли и она велика - тридцатисемилетняя вдова не может найти себе мужа там и вынуждена выходить за Тацухэя, вдовца из чужой для неё деревни. Откуда же те "сотни, тысячи людей", о которых говорит матери Тацухэй? Даже если предположить, что кроме упомянутых в фильме двух деревень в округе есть ещё несколько, всё равно такой оссарий даже в течение нескольких поколений им не создать. Значит, нам намекают, что это древний обычай, который существует уже очень-очень давно (насколько он реально существовал в Японии и в какие времена - вопрос сложный, для того, чтобы на него ответить, мне пришлось бы им специально заняться; скажу только, что образ брошенной на горе старухи известен ещё в фольклоре эпохи Хэйан, но мне не доводилось встречать ни одного серьёзного историко-этнографического доказательства массового существования подобной традиции в сельских районах Японии, тем более в XIX в.). Значит, люди здесь, независимо ни от какого голода Тэмпо, всегда жили так: бедно, скудно, тяжело ("Здесь тяжело жить", - говорит О-Рин), ведя скорей животную, нежели человеческую жизнь...
Животные и мир природы - вторая ловушка, очередная "обманка".
Имамура прямо-таки фронтально, в лоб подчёркивает сходство жизни крестьян и животного мира. Вот совокупляется пара - а вот на затопленном рисовом чеке резвятся парами лягушечки; вот филин поймал и держит в клюве крыску, а вот односельчане, опутав ловчими сетями всё семейство Амэи, включая малых детей и беременную женщину, волокут их к выкопанной могиле, чтобы похоронить заживо; вот хорь (или то была енотовидная собака?) проник в курятник, а вот так же, точно так же похищали у односельчан плоды их трудов вороватые Амэи...
И возникает соблазн воскликнуть: ну что ж, жизнь этих крестьян абсолютно соприродна! От ненужных детей, которых невозможно прокормить, избавляются. Старые и немощные должны погибнуть (как богомол ест лягушечку, как самка богомола грызёт самца, змея заглатывает крыску, а крыски с удовольствием глодают дохлую змею). Люди едят, совокупляются, рожают, болеют, как животные. Их жизнь подчинена сезонному циклу и строится почти вся на фундаменте сугубой практичности. Даже отправление стариков на гору приурочено к осени из вполне прагматичных соображений: те старики, что покрепче, могут летом ещё работать, а на тех, кто уже немощны, не стоит тратить драгоценное для работников время страды; а вот осенью, когда урожай уже собран и можно подсчитать, на скольких человек его хватит, самое время расставаться с лишними ртами. Однако ритуал - это НЕ природное явление, это, собственно то, что формирует человеческую культуру. Итак, ритуал, закон, обычай - это всё то, что подчёркивает выделенность людей из природы.
Обычай жесток и часто несправедлив, хотя причины его появления понятны. Когда выживание - не метафора для красного словца, но абсолютно реальная, буквальная необходимость, приходится жёстко ограничивать число потребителей ресурса. Были ли в других культурах другие способы? Были. Например, в Грузии пшавы и тушины очень сильно завышали возраст вступления в брак (25 лет - 32 года), что было важно особенно для женщин, которые, не вступая в брак рано, НЕ рожали некоторое количество детей благодаря этому. Родовспоможения в высокогорных районах Грузии тоже не было, рожениц отправляли рожать на выселки в специальные хижины, где их навещали родственницы раз в сутки, пока длилась ритуальная нечистота. Сумела родить сама, не истекла кровью, и младенец жив - молодца! Померла? Ну прости, дорогая. Значит, не сдюжила. В горных княжествах Гималаев, как мы знаем, практиковалась полиандрия (по Конфуцию - одна чашка и несколько чайников). Так изящно решалась проблема сексуальной озабоченности мужчин (всё-таки хоть общая жена, но доставалась она по очереди каждому), а детей благодаря этому рождалось ограниченное количество, в разы меньше, чем если бы каждый брат имел по жене.
Однако люди, о которых идёт речь в фильме, живут так, как умеют, и просто не задумываются о каких-то других возможностях. Оно и понятно: ни о какой личности и индивидуальности речь идти не может, коллективные ценности - запредельно выше индивидуальных (помножьте этот архаический коллективизм на японский коллективистский менталитет - получите сознание героев Имамуры); чувства отключены наглухо. Это, во-первых, слишком большая роскошь - иметь чувства (кроме самых примитивных), во-вторых, чувства в этой псевдо-соприродной парадигме - не такая ценность, чтобы их вообще развивать, так что они у персонажей фильма крепко спят. Впрочем, крестьянские культуры во всём мире очень-очень несентиментальны именно по названным причинам.
Одна якобы юная дева (всё-таки я сомневаюсь, что ей 13 лет) пишет: "Смысл жизни - в ее продолжении любыми способами, даже очень жестокими порой, как может показаться современному обывателю, но такими вполне понятными и естественными в мире, где единственной возможностью выжить, является избавление от бесполезных с точки зрения добывания пищи, членов ее общества. При этом бесполезными являются самые незащищенные, требующие заботы и милосердия люди - старики и дети". Это не единственное подобное замечание, и авторы их не видят, что попадают в ещё одну ловушку. Ну хорошо: смысл жизни в том, чтобы её, эту жизнь, продолжать. Но слово "жизнь" становится абстракцией, когда каждая отдельно взятая человеческая жизнь не стоит ничего. Поддерживать коллективное тело рода? Да. Именно тело. А душа... "Закон есть закон, он для всех. А доброта ничего не значит", - говорит О-Рин, хотя и противоречит сама себе, жалея больную, старую соседку и заявляя с порога торговцу солью, что не отдаст маленькую внучку (видимо, новорожденной дочери хватило). Сам Тацухэй бесстрастно рассказывает о том, как застрелил отца, но плачет, узнав о гибели вороватой невестки из семейства Амэя - той, которую он сам для острастки чуть не скинул в заброшенный колодец.
Но зачем нужно коллективное тело без души? И на примере самой О-Рин и её сына Тацухэя показывается, как коллективное тело начинает одухотворяться искорками душ. Индивидуальных душ. О том, насколько болезненный это процесс. И о сомнении как двигателе развития человечества. Тацухэй сомневается в справедливости закона, потому что по отношению к его матери он очень несправедлив. И не потому, что она его мать, а потому, что О-Рин - далеко не "лишний рот". Она работает, причём настолько физически крепка, что может таскать хворост и мотыжить поле; у неё здоровые глаза - она не только ткёт циновку, но ещё и вышивает при свете светильника (да-да, та самая стёжка сашико на какой-то белой тряпице, которой Тацухэй потом прикроет свои плачущие глаза), у неё в полном порядке моторика и реакции - она ловит рыбу руками. Она в совершенно здравом уме, и, наверное, ещё многому могла научить подрастающие поколения, но... Но эти навыки никому не нужны - человеческая культура в пространстве мифа, воспроизведённого Имамурой, обречена на минимализм и им удовлетворяется.
Велецкая подробно рассматривает сказочные сюжеты, которые, как она полагает, показывают разрушение ритуала умерщвления стариков и немощных. Самое интересное в "Легенде о Нараяме" - это, как мне кажется, попытка показать тот самый момент, когда у человека включаются чувства и является сомнение. Сомнение в исконном (посконном и домотканом) порядке бытия. Тацухэй не решается на то, что делают герои сказок, о которых говорит Велецкая (в Японии, кстати, есть такие): забрать мать с горы и спрятать. Но он дважды нарушает запрет: во-первых, разговаривает, причём разговоры заводит у же в пространстве заведомо не принадлежащем живым: после обхода утлого мостика-бревна и второй раз - после перехода речушки вброд. Он признаёт себя убийцей родителей, то есть осознаёт свою этическую ответственность за совершённое/совершаемое, не пытаясь оправдаться ритуалом, хотя и говорит о нём (надо же защитить себя от мучительного чувства). Во-вторых, несмотря на запрет оглядываться, уходя с горы, он не просто оглядывается, он возвращается к матери, чтобы сказать ей то, что она и сама видит - что снег пошёл. И что-то ещё, чего он высказать не может, потому что у него для этого просто нет слов. В этот момент сюжет висит на ниточке: я почему-то уверена, что не сделай мать отгоняющего жеста, сын забрал бы её, наплевав на обычаи. Думаю, не для меня одной это был самый напряжённый момент фильма.
Но нет - чуда не происходит. Однако, несмотря на "правильность" происшедшего, Тацухэй испытывает боль, видя, что одежду матери уже поделили его жена и невестка. Старший сын, юный, а потому совершенно безжалостный, нимало не скорбит об уходе бабушки. Ему ещё далеко до свидания с Нараямой. Но останется ли он таким навсегда? Ведь его отец в том же возрасте убил своего отца - и рыдал, прощаясь с матерью, в свои сорок. Кто знает, может боль Тацухэя - это та капля света, которая начала точить косность его соплеменников, начиная с членов собственной семьи?
* * *
Одна, похоже, действительно молодая девица написала мини-рецензию с красноречивым заголовком - "Умирать надо вовремя". Приведу её целиком, ибо это есть образчик чистейшей детской незамутнённости: Я честно собиралась рыдать навзрыд. Но уже с первых минут фильма поняла, что жалеть в этом фильме некого. Ибо кино вовсе не о страшном обычае, а о том, что неважно, что ты чувствуешь, важно, что ты должен.
Не зря в конце показывают старика, жадно цепляющегося за жизнь, который не сумел совладать с чувствами и за это расплатился низкой и убогой смертью. Типично азиатская философия - смирись и обрети покой, а в нём счастье.
Жалеть главную героиню О-Рин не за что, она правильно подготовилась, она отправила на смерть свою невестку и ушла за смертью сама, потому что это было единственно правильное решение. Она жила и умерла так, как считала нужным. Так что её надо уважать, а не жалеть.
В целом фильм по-японски неспешен, красив, не в меру эротичен и подобно японской гравюре плосок. Он намного проще, чем кажется. Пальмовая ветвь ему досталась скорее за экзотичность, чем за смысл.
Подобные представления вовсе не редкость, и вызваны они, по-видимому, тягой к некоей архаической, эпической цельности. Когда всё именно "проще, чем кажется". Неоархаика оборачивается дегуманизацией, но только не по отношению к себе. Я бы дорого дала, чтобы посмотреть, когда же эта милая девочка назначит себе "вовремя" умереть и как она будет умирать. До чего же все храбры в 20-30 лет! До чего же все герои! Юные герои, которые на самом деле втайне надеются "жить вечно и роскошно", по выражению Татьяны Толстой, все как один пропустили одну макабрную деталь. Уходя от матери, ступая по костям, Тацухэй сдёргивает наземь скелет человека (непонятно, мужчины или женщины), повесившегося на лиане. Наверное, это было лучше, чем растягивать свою кончину на пару неделек (без еды ещё крепкому человеку как раз можно протянуть это время, а утолить жажду можно росой, да ещё осенью идут дожди). И в этой ситуации снег действительно можно рассматривать как благословение бога горы - живой "покойник" просто относительно быстро замерзал, а не угасал медленно, становясь ещё живым пищей для наглого воронья, когда уже не оставалось сил отгонять этих дивных птичек...
* * *
У А.Г. Козинцева, антрополога, я прочла, что своим широким распространением по сравнению с прочими гоминидами вид Homo Sapiens обязан такому явлению как альтруизм. Не стоит об этом забывать, мечтая о неоархаике.
Удивительно: почему я так не люблю всё эти эпические грёзы? То ли потому, что я много изучала архаику в различных аспектах и понимаю, что сознание современного обывателя (того самого, на которого исполчается младая рецензентка) сильно её идеализирует ("потому что в архаике человеку было хо-ро-шо", как говорила Ана Глинская, кавалерственная дама ордена "Крестик и Трусы")? То ли потому, что воображение у меня хорошее, и я совсем не хочу, будучи в здравом уме и твёрдой памяти, встать перед выбором: повеситься на лиане или быть заклёванной воронами. Флёр цивилизованности, как показал в своём литературном ответе Сэй Сёнагон, "Записках из Кельи", Камо-но Чёмэй, слетает с человека очень быстро, стоит начаться хоть какой-нибудь смуте. Но и в такие моменты, наряду с самыми низменными проявлениями человеческой натуры, мы видим подлинные высоты духа. Того самого альтруизма, который сделал человека человеком.
Large Visitor Map
Позавчера наконец я сподобилась посмотреть "Легенду". С некоторым удивлением узнала, что фильм Имамуры - римейк одноимённой картины 1958 г. режиссёра Кэйскэ Киноситы. Киноситу тоже посмотрела. Сразу скажу, что это тоже шедевр, очень сильный и лаконичный, но гораздо более "японский" по сравнению с римейком. Открытая театральность фильма Киноситы порождает эстетику, которая неподготовленным европейским зрителем может восприниматься с трудом. По ссылке - запись без дубляжа на какой-либо европейский язык, но если вы знаете сюжет и смотрели фильм Имамуры, вы всё поймёте. Говорят персонажи на хорошем японском, почти литературном языке, так что даже я иной раз неплохо понимала целые куски - в отличие от действующих лиц второго фильма, речь которых, по-видимому, своей грубостью приближена к натуральной крестьянской.
Но самое интересное для меня, конечно, не само кино - о нём уже, по-моему, всё сказали - а отзывы зрителей. Что тут скажешь... Незамутнённость сознания соотечественников, писавших свои мини-рецензии, ошеломляет. Мифогенные механизмы работают безупречно, как швейцарские часы. Поражает, как художественный фильм воспринимается сплошь и рядом в качестве достоверного исторического источника. Выводы на этом основании делаются тоже поразительные. Жанр фильма обозначен точно: легенда, но немало зрителей восприняли его как повествование о реальной истории японского народа. В одном отзыве удалось прочесть восхищение: вот ведь какие эти японцы, ещё в позапрошлом веке (ага, когда у нас цвела Великая Русская Литература, которую обычно такие пишущие не читают) младенцев-мальчиков выбрасывали на удобрение, девочек могли продать или обменять на соль (сама старая О-Рин равнодушно признаётся сыну, что в голодный год так обменяла новорожденную дочку), стариков выкидывали, обрекая на мучительную смерть, а всего двести лет спустя - ух! Иными словами, позавчера с дерева слезли, вчера хвост отпал, а сегодня, глянь-ка, клепают электронику! У других наступает форменный культурный шок: Меня этот фильм отвратил надолго от Японии и прочего Востока. В философском смысле - навсегда. Ничего там нет, никакого особого понимания и постижения. Другому товарищу впору подавать на Имамуру (а может, на весь японский народ чохом?) в суд - за разбитую веру в человечество: После такого людей любить нельзя, по-моему. Довелось также прочесть простодушные вирши некоего капитана, который радовался, что он не японец и что на нашей на Руси такое невозможно.
Я уже давала ссылку на монографию Н.Н. Велецкой "Языческая символика славянских архаических ритуалов ", М., 1978, в которой исследовательница обобщила богатый материал, собранный предшественниками. Если кратко сформулировать выводы, к которым она пришла, то НИКТО НЕ ЗНАЕТ достоверно, существовали ли реально обряды "отправления стариков на тот свет" как система в некоей архаической древности, однако, судя по дошедшим свидетельствам, вполне могли существовать. Легенды, подобные той, что легла в основу книги Ситиро Фукадзавы «Человек из Тохоку», по которой были сняты фильмы Киноситы и Имамуры, распространены по всему свету и имеют поразительное сходство в самых разных культурах. Славянские не исключение. В голодные же годы избавление от всех лишних ртов могло происходить независимо от существования каких-либо ритуалов - можно не ходить в славянские древности или Японию двухсотлетней давности, достаточно вспомнить рассказы родных о том, что иной раз творилось во время Великой Отечественной войны.
* * *
Книгу Фукадзавы я не читала, но предполагаю, что в ней (как и в фильме) речь идёт о так называемом голоде Тэмпо (назван по девизу правления тогдашнего императора) 1833--1837 года. Однако, если хорошо подумать, то эта привязка нам ничего не даёт, она - обманка. Ведь Имамура уводит нас в типичное пространство мифа, где повторение одних и тех же ситуаций - вечно. "Через двадцать пять лет и меня мой сын понесёт к Нараяме, -- говорит Тацухэй, главный герой, матери. -- А ещё через двадцать пять лет настанет и его черёд". Само место упокоения стариков усыпано огромным количеством костей. Голод не мог унести столько: деревушка, где живут герои фильма, крохотная, и десятка дворов не наберётся. Есть ещё какая-то "деревня напротив" (видимо, на склоне параллельного горного хребта), но вряд ли и она велика - тридцатисемилетняя вдова не может найти себе мужа там и вынуждена выходить за Тацухэя, вдовца из чужой для неё деревни. Откуда же те "сотни, тысячи людей", о которых говорит матери Тацухэй? Даже если предположить, что кроме упомянутых в фильме двух деревень в округе есть ещё несколько, всё равно такой оссарий даже в течение нескольких поколений им не создать. Значит, нам намекают, что это древний обычай, который существует уже очень-очень давно (насколько он реально существовал в Японии и в какие времена - вопрос сложный, для того, чтобы на него ответить, мне пришлось бы им специально заняться; скажу только, что образ брошенной на горе старухи известен ещё в фольклоре эпохи Хэйан, но мне не доводилось встречать ни одного серьёзного историко-этнографического доказательства массового существования подобной традиции в сельских районах Японии, тем более в XIX в.). Значит, люди здесь, независимо ни от какого голода Тэмпо, всегда жили так: бедно, скудно, тяжело ("Здесь тяжело жить", - говорит О-Рин), ведя скорей животную, нежели человеческую жизнь...
Животные и мир природы - вторая ловушка, очередная "обманка".
Имамура прямо-таки фронтально, в лоб подчёркивает сходство жизни крестьян и животного мира. Вот совокупляется пара - а вот на затопленном рисовом чеке резвятся парами лягушечки; вот филин поймал и держит в клюве крыску, а вот односельчане, опутав ловчими сетями всё семейство Амэи, включая малых детей и беременную женщину, волокут их к выкопанной могиле, чтобы похоронить заживо; вот хорь (или то была енотовидная собака?) проник в курятник, а вот так же, точно так же похищали у односельчан плоды их трудов вороватые Амэи...
И возникает соблазн воскликнуть: ну что ж, жизнь этих крестьян абсолютно соприродна! От ненужных детей, которых невозможно прокормить, избавляются. Старые и немощные должны погибнуть (как богомол ест лягушечку, как самка богомола грызёт самца, змея заглатывает крыску, а крыски с удовольствием глодают дохлую змею). Люди едят, совокупляются, рожают, болеют, как животные. Их жизнь подчинена сезонному циклу и строится почти вся на фундаменте сугубой практичности. Даже отправление стариков на гору приурочено к осени из вполне прагматичных соображений: те старики, что покрепче, могут летом ещё работать, а на тех, кто уже немощны, не стоит тратить драгоценное для работников время страды; а вот осенью, когда урожай уже собран и можно подсчитать, на скольких человек его хватит, самое время расставаться с лишними ртами. Однако ритуал - это НЕ природное явление, это, собственно то, что формирует человеческую культуру. Итак, ритуал, закон, обычай - это всё то, что подчёркивает выделенность людей из природы.
Обычай жесток и часто несправедлив, хотя причины его появления понятны. Когда выживание - не метафора для красного словца, но абсолютно реальная, буквальная необходимость, приходится жёстко ограничивать число потребителей ресурса. Были ли в других культурах другие способы? Были. Например, в Грузии пшавы и тушины очень сильно завышали возраст вступления в брак (25 лет - 32 года), что было важно особенно для женщин, которые, не вступая в брак рано, НЕ рожали некоторое количество детей благодаря этому. Родовспоможения в высокогорных районах Грузии тоже не было, рожениц отправляли рожать на выселки в специальные хижины, где их навещали родственницы раз в сутки, пока длилась ритуальная нечистота. Сумела родить сама, не истекла кровью, и младенец жив - молодца! Померла? Ну прости, дорогая. Значит, не сдюжила. В горных княжествах Гималаев, как мы знаем, практиковалась полиандрия (по Конфуцию - одна чашка и несколько чайников). Так изящно решалась проблема сексуальной озабоченности мужчин (всё-таки хоть общая жена, но доставалась она по очереди каждому), а детей благодаря этому рождалось ограниченное количество, в разы меньше, чем если бы каждый брат имел по жене.
Однако люди, о которых идёт речь в фильме, живут так, как умеют, и просто не задумываются о каких-то других возможностях. Оно и понятно: ни о какой личности и индивидуальности речь идти не может, коллективные ценности - запредельно выше индивидуальных (помножьте этот архаический коллективизм на японский коллективистский менталитет - получите сознание героев Имамуры); чувства отключены наглухо. Это, во-первых, слишком большая роскошь - иметь чувства (кроме самых примитивных), во-вторых, чувства в этой псевдо-соприродной парадигме - не такая ценность, чтобы их вообще развивать, так что они у персонажей фильма крепко спят. Впрочем, крестьянские культуры во всём мире очень-очень несентиментальны именно по названным причинам.
Одна якобы юная дева (всё-таки я сомневаюсь, что ей 13 лет) пишет: "Смысл жизни - в ее продолжении любыми способами, даже очень жестокими порой, как может показаться современному обывателю, но такими вполне понятными и естественными в мире, где единственной возможностью выжить, является избавление от бесполезных с точки зрения добывания пищи, членов ее общества. При этом бесполезными являются самые незащищенные, требующие заботы и милосердия люди - старики и дети". Это не единственное подобное замечание, и авторы их не видят, что попадают в ещё одну ловушку. Ну хорошо: смысл жизни в том, чтобы её, эту жизнь, продолжать. Но слово "жизнь" становится абстракцией, когда каждая отдельно взятая человеческая жизнь не стоит ничего. Поддерживать коллективное тело рода? Да. Именно тело. А душа... "Закон есть закон, он для всех. А доброта ничего не значит", - говорит О-Рин, хотя и противоречит сама себе, жалея больную, старую соседку и заявляя с порога торговцу солью, что не отдаст маленькую внучку (видимо, новорожденной дочери хватило). Сам Тацухэй бесстрастно рассказывает о том, как застрелил отца, но плачет, узнав о гибели вороватой невестки из семейства Амэя - той, которую он сам для острастки чуть не скинул в заброшенный колодец.
Но зачем нужно коллективное тело без души? И на примере самой О-Рин и её сына Тацухэя показывается, как коллективное тело начинает одухотворяться искорками душ. Индивидуальных душ. О том, насколько болезненный это процесс. И о сомнении как двигателе развития человечества. Тацухэй сомневается в справедливости закона, потому что по отношению к его матери он очень несправедлив. И не потому, что она его мать, а потому, что О-Рин - далеко не "лишний рот". Она работает, причём настолько физически крепка, что может таскать хворост и мотыжить поле; у неё здоровые глаза - она не только ткёт циновку, но ещё и вышивает при свете светильника (да-да, та самая стёжка сашико на какой-то белой тряпице, которой Тацухэй потом прикроет свои плачущие глаза), у неё в полном порядке моторика и реакции - она ловит рыбу руками. Она в совершенно здравом уме, и, наверное, ещё многому могла научить подрастающие поколения, но... Но эти навыки никому не нужны - человеческая культура в пространстве мифа, воспроизведённого Имамурой, обречена на минимализм и им удовлетворяется.
Велецкая подробно рассматривает сказочные сюжеты, которые, как она полагает, показывают разрушение ритуала умерщвления стариков и немощных. Самое интересное в "Легенде о Нараяме" - это, как мне кажется, попытка показать тот самый момент, когда у человека включаются чувства и является сомнение. Сомнение в исконном (посконном и домотканом) порядке бытия. Тацухэй не решается на то, что делают герои сказок, о которых говорит Велецкая (в Японии, кстати, есть такие): забрать мать с горы и спрятать. Но он дважды нарушает запрет: во-первых, разговаривает, причём разговоры заводит у же в пространстве заведомо не принадлежащем живым: после обхода утлого мостика-бревна и второй раз - после перехода речушки вброд. Он признаёт себя убийцей родителей, то есть осознаёт свою этическую ответственность за совершённое/совершаемое, не пытаясь оправдаться ритуалом, хотя и говорит о нём (надо же защитить себя от мучительного чувства). Во-вторых, несмотря на запрет оглядываться, уходя с горы, он не просто оглядывается, он возвращается к матери, чтобы сказать ей то, что она и сама видит - что снег пошёл. И что-то ещё, чего он высказать не может, потому что у него для этого просто нет слов. В этот момент сюжет висит на ниточке: я почему-то уверена, что не сделай мать отгоняющего жеста, сын забрал бы её, наплевав на обычаи. Думаю, не для меня одной это был самый напряжённый момент фильма.
Но нет - чуда не происходит. Однако, несмотря на "правильность" происшедшего, Тацухэй испытывает боль, видя, что одежду матери уже поделили его жена и невестка. Старший сын, юный, а потому совершенно безжалостный, нимало не скорбит об уходе бабушки. Ему ещё далеко до свидания с Нараямой. Но останется ли он таким навсегда? Ведь его отец в том же возрасте убил своего отца - и рыдал, прощаясь с матерью, в свои сорок. Кто знает, может боль Тацухэя - это та капля света, которая начала точить косность его соплеменников, начиная с членов собственной семьи?
* * *
Одна, похоже, действительно молодая девица написала мини-рецензию с красноречивым заголовком - "Умирать надо вовремя". Приведу её целиком, ибо это есть образчик чистейшей детской незамутнённости: Я честно собиралась рыдать навзрыд. Но уже с первых минут фильма поняла, что жалеть в этом фильме некого. Ибо кино вовсе не о страшном обычае, а о том, что неважно, что ты чувствуешь, важно, что ты должен.
Не зря в конце показывают старика, жадно цепляющегося за жизнь, который не сумел совладать с чувствами и за это расплатился низкой и убогой смертью. Типично азиатская философия - смирись и обрети покой, а в нём счастье.
Жалеть главную героиню О-Рин не за что, она правильно подготовилась, она отправила на смерть свою невестку и ушла за смертью сама, потому что это было единственно правильное решение. Она жила и умерла так, как считала нужным. Так что её надо уважать, а не жалеть.
В целом фильм по-японски неспешен, красив, не в меру эротичен и подобно японской гравюре плосок. Он намного проще, чем кажется. Пальмовая ветвь ему досталась скорее за экзотичность, чем за смысл.
Подобные представления вовсе не редкость, и вызваны они, по-видимому, тягой к некоей архаической, эпической цельности. Когда всё именно "проще, чем кажется". Неоархаика оборачивается дегуманизацией, но только не по отношению к себе. Я бы дорого дала, чтобы посмотреть, когда же эта милая девочка назначит себе "вовремя" умереть и как она будет умирать. До чего же все храбры в 20-30 лет! До чего же все герои! Юные герои, которые на самом деле втайне надеются "жить вечно и роскошно", по выражению Татьяны Толстой, все как один пропустили одну макабрную деталь. Уходя от матери, ступая по костям, Тацухэй сдёргивает наземь скелет человека (непонятно, мужчины или женщины), повесившегося на лиане. Наверное, это было лучше, чем растягивать свою кончину на пару неделек (без еды ещё крепкому человеку как раз можно протянуть это время, а утолить жажду можно росой, да ещё осенью идут дожди). И в этой ситуации снег действительно можно рассматривать как благословение бога горы - живой "покойник" просто относительно быстро замерзал, а не угасал медленно, становясь ещё живым пищей для наглого воронья, когда уже не оставалось сил отгонять этих дивных птичек...
* * *
У А.Г. Козинцева, антрополога, я прочла, что своим широким распространением по сравнению с прочими гоминидами вид Homo Sapiens обязан такому явлению как альтруизм. Не стоит об этом забывать, мечтая о неоархаике.
Удивительно: почему я так не люблю всё эти эпические грёзы? То ли потому, что я много изучала архаику в различных аспектах и понимаю, что сознание современного обывателя (того самого, на которого исполчается младая рецензентка) сильно её идеализирует ("потому что в архаике человеку было хо-ро-шо", как говорила Ана Глинская, кавалерственная дама ордена "Крестик и Трусы")? То ли потому, что воображение у меня хорошее, и я совсем не хочу, будучи в здравом уме и твёрдой памяти, встать перед выбором: повеситься на лиане или быть заклёванной воронами. Флёр цивилизованности, как показал в своём литературном ответе Сэй Сёнагон, "Записках из Кельи", Камо-но Чёмэй, слетает с человека очень быстро, стоит начаться хоть какой-нибудь смуте. Но и в такие моменты, наряду с самыми низменными проявлениями человеческой натуры, мы видим подлинные высоты духа. Того самого альтруизма, который сделал человека человеком.
Large Visitor Map