(no subject)
...Переслушала вчерашнюю запись рассказа NN о войне. Не Афган и не Чечня - один из так называемых "локальных конфликтов". Поскольку разрешения на какое-либо обнародование мне ещё не было дано, от подробностей воздержусь.
Не могу сказать, что это страшно. У меня от его рассказов - тусклым, ровным голосом - просто тихо похолодело нутро и мысли застыли. Лучше не думать. Лучше отключить воображение. И лучше не плакать, потому что были опасения, не возникнут ли в ответ у информанта истерические реакции. Слушая в записи свои спокойные интонации, чувствую себя последней сволочью. Добрым папой Мюллером в застенке. Зачем я тащу из человека весь этот ужас, который он может вспоминать только "под банкой"? Да, он согласился довольно легко. Сказал: "Задавай вопросы, мне так легче говорить". Да, сегодня сам заявил, что готов продолжать.
- Ты уверен, что это выдержишь? Может, не надо больше?
- Выдержу.
Ладно. Ради чего? Ну, сам же выдохнул сквозь зубы: "Господи, да ведь ты же ничего не знаешь!"
Конечно, не знаю. Кто бы мне рассказывал... И много кто не знает. И не особо хочется знать, во что приходится влезать девятнадцатилетним соплюнам, которым надо профессионально убивать. А они приходят к нам, пережёванные войной, и мы брезгливо отворачиваемся от них, потому что жить с ними рядом невозможно. Они пришли с войны, но не вернулись оттуда. Врачи бессильны что-либо сделать без государственной программы помощи таким людям. Есть у нас в России сейчас такая программа? В 2005 г. в стране было всего шесть реабилитационных центров, где можно было проводить лечение посттравматического стрессового расстройства (военный синдром, как я понимаю - частный случай ПТСР). Сколько таких центров у нас сейчас?
Пока общественность не задумывается, что происходит с солдатиками на войне, их, солдатиков, проще списать как расходный материал. Подумаешь, спиваются! Подумаешь, пополняют ряды контингента! Ничего, как всегда в России, бабы новых нарожают.
Не хочется мне больше этих сеансов душевной вивисекции. Душа-то у человека, оказывается, жива и прискорбна есть до смерти. Но он рвётся говорить дальше - что ж, если сможет рассказать, запишу. Родина должна знать, какой ценой ей достаются герои. Каждый из них.
...Потом, ночью, пока не заснула, меня ощутимо тошнило.
Не могу сказать, что это страшно. У меня от его рассказов - тусклым, ровным голосом - просто тихо похолодело нутро и мысли застыли. Лучше не думать. Лучше отключить воображение. И лучше не плакать, потому что были опасения, не возникнут ли в ответ у информанта истерические реакции. Слушая в записи свои спокойные интонации, чувствую себя последней сволочью. Добрым папой Мюллером в застенке. Зачем я тащу из человека весь этот ужас, который он может вспоминать только "под банкой"? Да, он согласился довольно легко. Сказал: "Задавай вопросы, мне так легче говорить". Да, сегодня сам заявил, что готов продолжать.
- Ты уверен, что это выдержишь? Может, не надо больше?
- Выдержу.
Ладно. Ради чего? Ну, сам же выдохнул сквозь зубы: "Господи, да ведь ты же ничего не знаешь!"
Конечно, не знаю. Кто бы мне рассказывал... И много кто не знает. И не особо хочется знать, во что приходится влезать девятнадцатилетним соплюнам, которым надо профессионально убивать. А они приходят к нам, пережёванные войной, и мы брезгливо отворачиваемся от них, потому что жить с ними рядом невозможно. Они пришли с войны, но не вернулись оттуда. Врачи бессильны что-либо сделать без государственной программы помощи таким людям. Есть у нас в России сейчас такая программа? В 2005 г. в стране было всего шесть реабилитационных центров, где можно было проводить лечение посттравматического стрессового расстройства (военный синдром, как я понимаю - частный случай ПТСР). Сколько таких центров у нас сейчас?
Пока общественность не задумывается, что происходит с солдатиками на войне, их, солдатиков, проще списать как расходный материал. Подумаешь, спиваются! Подумаешь, пополняют ряды контингента! Ничего, как всегда в России, бабы новых нарожают.
Не хочется мне больше этих сеансов душевной вивисекции. Душа-то у человека, оказывается, жива и прискорбна есть до смерти. Но он рвётся говорить дальше - что ж, если сможет рассказать, запишу. Родина должна знать, какой ценой ей достаются герои. Каждый из них.
...Потом, ночью, пока не заснула, меня ощутимо тошнило.