Вечный огонь
Неподалеку от братской могилы
В коробке из-под чего-то важного
Жил был парень, бледный и хилый,
Все хвастал нам штанами бумажными.
Его батя умер в водосточной канаве,
В наследство сыну оставив лишь греческий нос.
Мамаша была наркоманкой, шалавой.
"Где она?" - парень даже не задавал себе этот вопрос.
Он просто жил дальше, так как не верил в смерть.
Беззубо улыбался, греясь у Вечного Огня.
Выстукивал ритм руками на плитах, и вообще был поэт...
Он верил, что любовь равна жизни, что без любви жить нельзя.
Когда он был в сознании, он пел что все мы братья,
Что мы богоподобны, что мы не какие-нибудь слизни.
Мы часто пили с ним горькую в окружении каменных статуй,
И тогда в своем бессознании он мычал о смысле жизни.
Да, жаль, что его слова, когда он напивался, были нам не ясны.
И однажды в дождливый день он просто перестал дышать.
Мы молча расходились по домам, но крик младенца разорвал пелену тишины.
Теперь он кричал о том, о чем когда-то мог лишь мычать.
В коробке из-под чего-то важного
Жил был парень, бледный и хилый,
Все хвастал нам штанами бумажными.
Его батя умер в водосточной канаве,
В наследство сыну оставив лишь греческий нос.
Мамаша была наркоманкой, шалавой.
"Где она?" - парень даже не задавал себе этот вопрос.
Он просто жил дальше, так как не верил в смерть.
Беззубо улыбался, греясь у Вечного Огня.
Выстукивал ритм руками на плитах, и вообще был поэт...
Он верил, что любовь равна жизни, что без любви жить нельзя.
Когда он был в сознании, он пел что все мы братья,
Что мы богоподобны, что мы не какие-нибудь слизни.
Мы часто пили с ним горькую в окружении каменных статуй,
И тогда в своем бессознании он мычал о смысле жизни.
Да, жаль, что его слова, когда он напивался, были нам не ясны.
И однажды в дождливый день он просто перестал дышать.
Мы молча расходились по домам, но крик младенца разорвал пелену тишины.
Теперь он кричал о том, о чем когда-то мог лишь мычать.