autunno pensieri
Когда наступает вот такое вот осеннее время - холодно, на улице существуешь перебежками, да и гулять охота пропадает - понимаешь, что ближайшие семь месяцев придётся прятаться по кафе, - так вот, когда наступает такое время, мне всегда хочется уехать куда-нибудь. Не в тёплые страны, нет. Просто туда, где ещё солнечно и золотые листья. Вот, например, сейчас я хочу в Львов и Западную Украину и в Литву.
А ещё я очень хочу домой.
Я очень хочу чайник со свистулькой на плите, а потом чай с мятой, заваренный в маленьком фарфоровом чайничке; тёплую Бусинку, которая лезет обниматься; большие шерстяные одеяла, мою бело-синюю кружку с Петербургом, подушки с гобеленовой вышивкой, кресла, высушенные букеты роз, мелочи, привезённые из путешествий. Как-то странно понимать, что домашний уют - это что-то, что было в какой-то иной жизни, что прошло и уже ни-ког-да не повторится.
Когда ещё был отец, мы ездили в сентябре-октябре в лес, за груздями и за ежевикой. Тогда мы с отцом спускались в низину и собирали грибы (часто наталкиваясь на пустые черепашьи панцыри и сброшенную змеями кожу), мама собирала ежевику, а потом готовила торт - бисквиты, пропитанные коньяком и лимонной цедрой и сметанно-ежевичное суфле. Ничего чудеснее не пробовала!
А ещё я жутко скучаю по нашим ноябрьским посиделкам на даче. В ноябре, кажется, в Волгограде было куда теплее, чем нынче в Москве. Мы ездили на остров Зелёный - там большой двухэтажный дом с серым камином, который мы и затапливали осенью. На дачах в это время пустынно, а те, кто всё-таки приезжает, жарят мясо и жгут листья у дороги - весь дачный посёлок в струйках дыма, который к вечеру перемешиваются в один густой мягкий туман. Облепиха кучками. Мы сидели подолгу у камина вот так вот, отец готовил что-то на мангале, Валентина Константиновна пекла яблочный пирог в электрической печке (она его всегда называла пудинг). Под столом всегда лежал огромный чёрный ротвейлер, а какая-нибудь зажившаяся мошка летала под лампочкой.
Потом мы ходили прогуливаться у реки; было спокойно и тихо.
Странная была жизнь. И почему она уже никогда не повторится?
Странно осознавать, что уже никогда не буду осенью в Волжском, что уже нет у меня ни дома, ни семьи.
Всё это было и исчезло насовсем.
А ещё я очень хочу домой.
Я очень хочу чайник со свистулькой на плите, а потом чай с мятой, заваренный в маленьком фарфоровом чайничке; тёплую Бусинку, которая лезет обниматься; большие шерстяные одеяла, мою бело-синюю кружку с Петербургом, подушки с гобеленовой вышивкой, кресла, высушенные букеты роз, мелочи, привезённые из путешествий. Как-то странно понимать, что домашний уют - это что-то, что было в какой-то иной жизни, что прошло и уже ни-ког-да не повторится.
Когда ещё был отец, мы ездили в сентябре-октябре в лес, за груздями и за ежевикой. Тогда мы с отцом спускались в низину и собирали грибы (часто наталкиваясь на пустые черепашьи панцыри и сброшенную змеями кожу), мама собирала ежевику, а потом готовила торт - бисквиты, пропитанные коньяком и лимонной цедрой и сметанно-ежевичное суфле. Ничего чудеснее не пробовала!
А ещё я жутко скучаю по нашим ноябрьским посиделкам на даче. В ноябре, кажется, в Волгограде было куда теплее, чем нынче в Москве. Мы ездили на остров Зелёный - там большой двухэтажный дом с серым камином, который мы и затапливали осенью. На дачах в это время пустынно, а те, кто всё-таки приезжает, жарят мясо и жгут листья у дороги - весь дачный посёлок в струйках дыма, который к вечеру перемешиваются в один густой мягкий туман. Облепиха кучками. Мы сидели подолгу у камина вот так вот, отец готовил что-то на мангале, Валентина Константиновна пекла яблочный пирог в электрической печке (она его всегда называла пудинг). Под столом всегда лежал огромный чёрный ротвейлер, а какая-нибудь зажившаяся мошка летала под лампочкой.
Потом мы ходили прогуливаться у реки; было спокойно и тихо.
Странная была жизнь. И почему она уже никогда не повторится?
Странно осознавать, что уже никогда не буду осенью в Волжском, что уже нет у меня ни дома, ни семьи.
Всё это было и исчезло насовсем.