Евгений Онегин, А.С. Пушкин. (Eugene Onegin by Alexander Pushkin.) (1/2)
Title: Евгений Онегин (Eugene Onegin).
Author: А.С. Пушкин (Alexander Pushkin). (Translated mostly by James E. Falen, some translations taken from Stanley Mitchell and signified by **.)
Genre: Fiction, literature, poetry, romance.
Country: Russia.
Language: Russian.
Publication Date: Serialized 1825-1832.
Summary: Tired of the glitter and glamour of St. Petersburg society, aristocratic dandy Eugene Onegin retreats to the country estate he has recently inherited. With the arrival of the idealistic young poet Vladimir Lensky, he begins an unlikely friendship, as the poet welcomes this urbane addition to his small social circle - and is happy to introduce Onegin to his fiancée, Olga, and her family. But when Olga's sister Tatiana becomes infatuated with Onegin, his rejection of her love brings about a tragedy that engulfs them all. Unfolding with dreamlike inevitability and dazzling energy, Pushkin's tragic poem, full of satire and autobiographical references, is one of the great works of Russian literature. (Refer to PART 2 for the rest of the quotes.)
My rating: 10/10.
My review:
♥ Не мысля гордый свет забавить,
Вниманье дружбы возлюбя,
Хотел бы я тебе представить
Залог достойнее тебя,
Достойнее души прекрасной,
Святой исполненной мечты,
Поэзии живой и ясной,
Высоких дум и простоты;
Но так и быть - рукой пристрастной
Прими собранье пестрых глав,
Полусмешных, полупечальных,
Простонародных, идеальных,
Небрежный плод моих забав,
Бессонниц, легких вдохновений,
Незрелых и увядших лет,
Ума холодных наблюдений
И сердца горестных замет.
Not thinking of the proud world's pleasure,
But cherishing your friendship's claim,
I would have wished a finer treasure
To pledge my token to your name-
One worthy of your soul's perfection,
The sacred dreams that fill your gaze,
Your verse's limpid, live complexion,
Your noble thoughts and simple ways.
But let it be. Take this collection
Of sundry chapters as my suit:
Half humorous, half pessimistic,
Blending the plain and idealistic-
Amusement's yield, the careless fruit
Of sleepless nights, light inspirations,
Born of my green with withered years...
The intellect's cold observations,
The heart's reflections, writ in tears.
~~Dedication.
♥ Друзья Людмилы и Руслана!
С героем моего романа
Без предисловий, сей же час
Позвольте познакомить вас:
Онегин, добрый мой приятель,
Родился на брегах Невы,
Где, может быть, родились вы
Или блистали, мой читатель...
Ludmíla's and Ruslán's adherents!
Without a foreword's interference,
May I present, as we set sail,
The hero of my current tale:
Onégin, my good friend and brother,
Was born beside the Neva's span,
Where maybe, reader, you began,
Or sparkled in one way or other...
♥ Он по-французски совершенно
Мог изъясняться и писал;
Легко мазурку танцевал
И кланялся непринужденно;
Чего ж вам больше? Свет решил,
Что он умен и очень мил.
Мы все учились понемногу
Чему-нибудь и как-нибудь,
Так воспитаньем, слава богу,
У нас немудрено блеснуть.
Онегин был по мненью многих
(Судей решительных и строгих)
Ученый малый, но педант:
Имел он счастливый талант
Без принужденья в разговоре
Коснуться до всего слегка,
С ученым видом знатока
Хранить молчанье в важном споре
И возбуждать улыбку дам
Огнем нежданных эпиграмм.
In French he could and did acutely
Express himself and even write;
In dancing too his step was light,
And bows he'd mastered absolutely.
Who'd ask for more? The world could tell
That he had wit and charm as well.
**We've all learned through our education
Some few things in some random way;
Thank God, then, it's no tribulation
To put our knowledge on display.**
Onegin was, so some decided
(Strict judges, not to be derided),
A learned, if pedantic, sort.
He did possess the happy forte
Of free and easy conversation,
Or in a grave dispute he'd wear
The solemn expert's learned air
And keep to silent meditation;
And how the ladies' eyes he lit
With flashes of his sudden wit!
♥ Как рано мог он лицемерить,
Таить надежду, ревновать,
Разуверять, заставить верить,
Казаться мрачным, изнывать,
Являться гордым и послушным,
Внимательным иль равнодушным!
Как томно был он молчалив,
Как пламенно красноречив,
В сердечных письмах как небрежен!
Одним дыша, одно любя,
Как он умел забыть себя!
Как взор его был быстр и нежен,
Стыдлив и дерзок, а порой
Блистал послушною слезой!
Как он умел казаться новым,
Шутя невинность изумлять,
Пугать отчаяньем готовым,
Приятной лестью забавлять,
Ловить минуту умиленья,
Невинных лет предубежденья
Умом и страстью побеждать,
Невольной ласки ожидать,
Молить и требовать признанья,
Подслушать сердца первый звук,
Преследовать любовь, и вдруг
Добиться тайного свиданья...
И после ей наедине
Давать уроки в тишине!
Как рано мог уж он тревожить
Сердца кокеток записных!
Когда ж хотелось уничтожить
Ему соперников своих,
Как он язвительно злословил!
Какие сети им готовил!
Но вы, блаженные мужья,
С ним оставались вы друзья:
Его ласкал супруг лукавый,
Фобласа давний ученик,
И недоверчивый старик,
И рогоносец величавый,
Всегда довольный сам собой,
Своим обедом и женой.
**How soon he learned the skill of feigning,
Of seeming jealous, hiding hope,
Inspiring faith and undermining,
Appearing sombre and to mope,
Now acting proud and now submissive,
By turns attentive and dismissive!
How languid, when no word he said,
How fiery, when he spoke, instead,
In letters of the heart how casual!
Long one thing exclusively,
How self-forgetting he could be!
How rapid was his look and bashful,
Tender and bold, while off and on
With an obedient tear it shone.
What talent for appearing novel,
Causing with feigned despair alarm,
Jesting to make the guileless marvel,
Flattering to entertain and charm,
Pouncing upon a moment's weakness,
Subduing innocence and meekness
With passion and intelligence,
Expecting certain recompense,
Begging, demanding declarations,
Eavesdropping on the heart's first sound,
Chasing his love, and, in a bound,
Snatching clandestine assignations...
And later in tranquility
Giving her lessons privately!
How soon he knew how to bedevil
The heart of a professed coquette!
Or, to annihilate a rival,
How bitingly he would beget
A train of malice, spite and slander!
What snares he'd set to make him founder!**
♥ Там, там под сению кулис
Младые дни мои неслись.
There too, beneath the theatre's tent,
My fleeting, youthful days were spent.
♥ Изображу ль в картине верной
Уединенный кабинет,
Где мод воспитанник примерный
Одет, раздет и вновь одет?
Все, чем для прихоти обильной
Торгует Лондон щепетильный
И по Балтическим волнам
За лес и сало возит нам,
Все, что в Париже вкус голодный,
Полезный промысел избрав,
Изобретает для забав,
Для роскоши, для неги модной, -
Все украшало кабинет
Философа в осьмнадцать лет.
Shall I abandon every scruple
And picture truly with my pen
The room where fashion's model pupil
Is dressed, undressed, and dressed again?
Whatever clever London offers
To those with lavish whims and coffers,
And ships to us by Baltic seas
In trade for tallow and for trees;
Whatever Paris, seeking treasure,
Devises to attract the sight,
Or manufactures for delight,
For luxury, for modish pleasure-
All this adorned his dressing room,
Our sage of eighteen summers' bloom.
♥ Быть можно дельным человеком
И думать о красе ногтей:
К чему бесплодно спорить с веком?
Обычай деспот меж людей.
For one may be a man of reason
And mind the beauty of his nails.
Why argue vainly with the season?-
For custom's rule o'er man prevails.
♥ О вы, почтенные супруги!
Вам предложу свои услуги;
Прошу мою заметить речь:
Я вас хочу предостеречь.
Вы также, маменьки, построже
За дочерьми смотрите вслед:
Держите прямо свой лорнет!
Не то... не то, избави боже!
Я это потому пишу,
Что уж давно я не грешу.
And so I offer, worthy spouses,
My services to save your houses:
I pray you, heed my sound advice,
A word of warning should suffice.
You too, you mamas, I commend you
To keep your daughters well in sight;
Don't lower your lorgnettes at night!
Or else... or else... may God defend you!
All this I now can let you know,
Since I dropped sinning long ago.
♥ Увы, на разные забавы
Я много жизни погубил!
Но если б не страдали нравы,
Я балы б до сих пор любил.
Люблю я бешеную младость,
И тесноту, и блеск, и радость,
И дам обдуманный наряд;
Люблю их ножки; только вряд
Найдете вы в России целой
Три пары стройных женских ног.
Ах! долго я забыть не мог
Две ножки... Грустный, охладелый,
Я всё их помню, и во сне
Они тревожат сердце мне.
Когда ж и где, в какой пустыне,
Безумец, их забудешь ты?
Ах, ножки, ножки! где вы ныне?
Где мнете вешние цветы?
Взлелеяны в восточной неге,
На северном, печальном снеге
Вы не оставили следов:
Любили мягких вы ковров
Роскошное прикосновенье.
Давно ль для вас я забывал
И жажду славы и похвал,
И край отцов, и заточенье?
Исчезло счастье юных лет,
Как на лугах ваш легкий след.
So much of life have I neglected
In following where pleasure calls!
Yet were not morals ill affected
I even now would worship balls.
I love youth's wanton, fevered madness,
The crush, the glitter, and the gladness,
The ladies' gowns so well designed;
I love their feet-although you'll find
That all of Russia scarcely numbers
Three pairs of shapely feet... And yet,
How long it took me to forget
Two special feet. And in my slumbers
They still assail a soul grown cold
And on my heart retain their hold.
In what grim desert, madman, banished,
Will you at last cut memory's thread?
Ah, dearest feet, where have you vanished?
What vernal flowers do you tread?
Brought up in Oriental splendour,
You left no prints, no pressings tender,
Upon our mournful northern snow.
You loved instead to come and go
On yielding rugs in rich profusion;
While I-so long ago it seems!-
For your sake smothered all my dreams
Of glory, country, proud seclusion.
All gone are youth's bright years of grace,
As from the meadow your light trace.
♥ Я помню море пред грозою:
Как я завидовал волнам,
Бегущим бурной чередою
С любовью лечь к ее ногам!
Как я желал тогда с волнами
Коснуться милых ног устами!
Нет, никогда средь пылких дней
Кипящей младости моей
Я не желал с таким мученьем
Лобзать уста младых Армид,
Иль розы пламенных ланит,
Иль перси, полные томленьем;
Нет, никогда порыв страстей
Так не терзал души моей!
I recollect the ocean rumbling:
O how I envied then the waves-
Those rushing tides in tumult tumbling
To fall about her feet like slaves!
I longed to join the waves in pressing
Upon those feet these lips... caressing.
No, never midst the fiercest blaze
Of wildest youth's most fervent days
Was I so racked with yearning's anguish:
No maiden's lips were equal bliss,
No rosy cheek that I might kiss,
Or sultry breast on which to languish.
No, never once did passion's flood
So rend my soul, so flame my blood.
♥ Опять кипит воображенье,
Опять ее прикосновенье
Зажгло в увядшем сердце кровь,
Опять тоска, опять любовь!..
Но полно прославлять надменных
Болтливой лирою своей;
Они не стоят ни страстей,
Ни песен, ими вдохновенных:
Слова и взор волшебниц сих
Обманчивы... как ножки их.
Once more imagination surges,
Once more that touch ignites and urges
The blood within this withered heart:
Once more the love... once more the dart!
But stop... Enough! My babbling lyre
Has overpraised these haughty things:
They're hardly worth the songs one sings
Or all the passions they inspire;
Their charming words and glances sweet
Are quite as faithless as their feet.
♥ Но, шумом бала утомленный
И утро в полночь обратя,
Спокойно спит в тени блаженной
Забав и роскоши дитя.
Проснется за полдень, и снова
До утра жизнь его готова,
Однообразна и пестра.
И завтра то же, что вчера.
Но был ли счастлив мой Евгений,
Свободный, в цвете лучших лет,
Среди блистательных побед,
Среди вседневных наслаждений?
Вотще ли был он средь пиров
Неосторожен и здоров?
Нет: рано чувства в нем остыли;
Ему наскучил света шум;
Красавицы не долго были
Предмет его привычных дум;
Измены утомить успели;
Друзья и дружба надоели,
Затем, что не всегда же мог
Beef-steaks и страсбургский пирог
Шампанской обливать бутылкой
И сыпать острые слова,
Когда болела голова;
И хоть он был повеса пылкой,
Но разлюбил он наконец
И брань, и саблю, и свинец.
But wearied by the ballroom's clamour,
He sleeps in blissful, sheer delight-
This child of comfort and of glamour,
Who turns each morning into night.
By afternoon he'll finally waken,
The day ahead all planned and taken:
The endless round, the varied game;
Tomorrow too will be the same.
But was he happy in the flower-
The very springtime of his days,
Amid his pleasures and their blaze,
Amid his conquests of the hour?
Or was he profligate and hale
Amid his feasts to no avail?
Yes, soon he lost all warmth of feeling:
The social buzz became a bore,
And all those beauties, once appealing,
Were objects of his thought no more.
Inconstancy grew too fatiguing;
And friends and friendship less intriguing;
For after all he couldn't drain
An endless bottle of champagne
To help those pies and beefsteaks settle,
Or go on dropping words of wit
With throbbing head about to split:
And so, for all his fiery mettle,
He did at last give up his love
Of pistol, sword, and ready glove.
♥ Хотел писать - но труд упорный
Ему был тошен; ничего
Не вышло из пера его,
И не попал он в цех задорный
Людей, о коих не сужу,
Затем, что к ним принадлежу.
..And tried to write. But art's exaction
Of steady labour made him ill,
And nothing issued from his quill;
So thus he failed to join the faction
Of writers-whom I won't condemn
Since, after all, I'm one of them.
♥ Мне нравились его черты,
Мечтам невольная преданность,
Неподражательная странность
И резкий, охлажденный ум.
Я был озлоблен, он угрюм;
Страстей игру мы знали оба;
Томила жизнь обоих нас;
В обоих сердца жар угас;
Обоих ожидала злоба
Слепой Фортуны и людей
На самом утре наших дней.
**I liked his personality,
The dreams to which he was addicted,
The oddness not to be depicted,
The sharp, chilled mind and gloomy bent
That rivalled my embitterment.
We both had know the play of passions,
By life we both had been oppressed;
In each the heart had lost its zest;
Each waited for the machinations
Of men, and blind Fortuna's gaze,
Blighting the morning of our days.**
♥ Адриатические волны,
О Брента! нет, увижу вас
И, вдохновенья снова полный,
Услышу ваш волшебный глас!
Он свят для внуков Аполлона;
По гордой лире Альбиона
Он мне знаком, он мне родной.
**O Adriatic waves, o Brenta!
Nay, I shall see you and rejoice,
With inspiration new I'll enter
And hearken to your magic voice!
To grandson of Apollo sacred,
I know it well, to me it's kindred
From Albion's proud poetry.**
♥ Придет ли час моей свободы?
Пора, пора! - взываю к ней;
Брожу над морем, жду погоды,
Маню ветрила кораблей.
Под ризой бурь, с волнами споря,
По вольному распутью моря
Когда ж начну я вольный бег?
Пора покинуть скучный брег
Мне неприязненной стихии
И средь полуденных зыбей,
Под небом Африки моей,
Вздыхать о сумрачной России,
Где я страдал, где я любил,
Где сердце я похоронил.
Will freedom come-and cut my tether?
It's time, it's time! I bid her hail;
I roam the shore, await fair weather,
And beckon to each passing sail.
O when, my soul, with waves contesting,
And caped in storms, shall I go questing
Upon the crossroads of the sea?
It's time to quit this dreary lee
And land of harsh, forbidding places;
And there, where southern waves break high,
Beneath my Africa's warm sky,
To sigh for sombre Russia's spaces,
Where first I loved, where first I wept,
And where my buried heart is kept.
♥ Я был рожден для жизни мирной,
Для деревенской тишины;
В глуши звучнее голос лирный,
Живее творческие сны.
Досугам посвятясь невинным,
Брожу над озером пустынным,
И far niente мой закон.
Я каждым утром пробужден
Для сладкой неги и свободы:
Читаю мало, долго сплю,
Летучей славы не ловлю.
Не так ли я в былые годы
Провел в бездействии, в тени
Мои счастливейшие дни?
Цветы, любовь, деревня, праздность,
Поля! я предан вам душой.
Всегда я рад заметить разность
Между Онегиным и мной...
But I was born for peaceful roaming,
For country calm and lack of strife;
My lyre sings! And in the gloaming
My fertile fancies spring to life.
I give myself to harmless pleasures
And far niente rules my leisures:
Each morning early I'm awake
To wander by the lonely lake
Or seek some other sweet employment:
I read a little, often sleep,
For fleeting fame I do not weep.
And was it not in past enjoyment
Of shaded, idle times like this,
I spent my days of deepest bliss?
The country, love, green fields and flowers,
Sweet idleness! You have my heart.
With what delight I praise those hours
That set Eugene and me apart.
♥ Замечу кстати: все поэты -
Любви мечтательной друзья.
Бывало, милые предметы
Мне снились, и душа моя
Их образ тайный сохранила;
Их после муза оживила...
All poets, I need hardly mention,
Have drawn from love abundant themes;
I too have gazed in rapt attention
When cherished beings filled my dreams.
My soul preserved their secret features...
♥ «Чей взор, волнуя вдохновенье,
Умильной лаской наградил
Твое задумчивое пенье?
Кого твой стих боготворил?»
И, други, никого, ей-богу!
Любви безумную тревогу
Я безотрадно испытал.
Блажен, кто с нею сочетал
Горячку рифм: он тем удвоил
Поэзии священный бред,
Петрарке шествуя вослед,
А муки сердца успокоил,
Поймал и славу между тем;
Но я, любя, был глуп и нем.
"Whose gaze, evoking inspiration,
Rewards you with a soft caress?
Whose form, in pensive adoration,
Do you now clothe in sacred dress?"
Why no one, friends, as God's my witness,
For I have known too well the witless
And maddened pangs of love's refrain.
Oh, blest is he who joins his pain
To fevered rhyme: for thus he doubles
The sacred ecstasy of art;
Like Petrarch then, he calms the heart,
Subduing passion's host of troubles,
And captures worldly fame to boot!-
But I, in love, was dense and mute.
♥ Он верил, что душа родная
Соединиться с ним должна,
Что, безотрадно изнывая,
Его вседневно ждет она;
Он верил, что друзья готовы
За честь его приять оковы
И что не дрогнет их рука
Разбить сосуд клеветника;
Что есть избранные судьбами,
Людей священные друзья;
Что их бессмертная семья
Неотразимыми лучами
Когда-нибудь нас озарит
И мир блаженством одарит.
Негодованье, сожаленье,
Ко благу чистая любовь
И славы сладкое мученье
В нем рано волновали кровь.
He knew a kindred soul was fated
To join her life to his career,
That even now she pined and waited,
Expecting he would soon appear.
And he believed that men would tender
Their freedom for his honour's splendour;
That friendly hands would surely rise
To shatter slander's cup of lies;
That these exists a holy cluster
Of chosen ones whom men should heed,
A happy and immortal breed,
Whose potent light in all its lustre
Would one day shine upon our race
And grant the world redeeming grace.
Compassion, noble indignation,
A perfect love of righteous ways,
And fame's delicious agitation
Had stirred his soul since early days.
♥ Они сошлись. Волна и камень,
Стихи и проза, лед и пламень
Не столь различны меж собой.
Сперва взаимной разнотой
Они друг другу были скучны;
Потом понравились; потом
Съезжались каждый день верхом
И скоро стали неразлучны.
Так люди (первый каюсь я)
От делать нечего друзья.
And so they met-like wave with mountain,
Like verse with prose, like flame with fountain:
Their natures distant and apart.
At first their differences of heart
Made meetings dull at one another's;
But then their friendship grew, and soon
They'd meet on horse each afternoon,
And in the end were close as brothers.
Thus people-so it seems to me-
Become good friends from sheer ennui.
♥ Он охладительное слово
В устах старался удержать
И думал: глупо мне мешать
Его минутному блаженству;
И без меня пора придет;
Пускай покамест он живет
Да верит мира совершенству;
Простим горячке юных лет
И юный жар и юный бред.
..And so, for once, Eugene elected
To keep his wicked tongue in check,
And thought: What foolishness to wreck
The young man's blissful, brief infection;
Its time will pass without my knife,
So let him meanwhile live his life
Believing in the world's perfection;
Let't grant to fevered youthful days
Their youthful ravings and their blaze.
♥ Когда прибегнем мы под знамя
Благоразумной тишины,
Когда страстей угаснет пламя,
И нам становятся смешны
Их своевольство иль порывы
И запоздалые отзывы, -
Смиренные не без труда,
Мы любим слушать иногда
Страстей чужих язык мятежный,
И нам он сердце шевелит.
When we at last turn into sages
And flock to tranquil wisdom's crest;
When passion's flame no longer rages,
And all the yearnings in our breast,
The wayward fits, the final surges,
Have all become more comic urges,
And pain has made us humble men-
We sometimes like to listen then
As others tell of passions swelling;
They stir our hearts and fan the flame.
♥ Ах, он любил, как в наши лета
Уже не любят; как одна
Безумная душа поэта
Еще любить осуждена:
Всегда, везде одно мечтанье,
Одно привычное желанье,
Одна привычная печаль.
Ни охлаждающая даль,
Ни долгие лета разлуки,
Ни музам данные часы,
Ни чужеземные красы,
Ни шум веселий, ни науки
Души не изменили в нем,
Согретой девственным огнем.
Ah yes, he loved in such a fashion
As men today no longer do;
As only poets, made with passion,
Still love... because they're fated to.
He knew one constant source of dreaming,
One constant wish forever gleaming,
One ever-present cause for pain!
And neither distance, nor the chain
Of endless years of separation,
Nor pleasure's rounds, nor learning's well,
Nor foreign beauties' magic spell,
Nor yet the Muse, his true vocation,
Could alter Lensky's deep desire,
His soul aflame with virgin fire.
♥ Она любила на балконе
Предупреждать зари восход,
Когда на бледном небосклоне
Звезд исчезает хоровод,
И тихо край земли светлеет,
И, вестник утра, ветер веет,
И всходит постепенно день.
Зимой, когда ночная тень
Полмиром доле обладает,
И доле в праздной тишине,
При отуманенной луне,
Восток ленивый почивает,
В привычный час пробуждена
Вставала при свечах она.
Ей рано нравились романы;
Они ей заменяли всё;
Она влюблялася в обманы
И Ричардсона и Руссо.
Upon her balcony appearing,
She loved to greet Aurora's show,
When dancing stars are disappearing
Against the heavens' pallid glow,
When earth's horizon softly blushes,
And wind, the morning's herald, rushes,
And slowly day begins its flight.
In winter, when she shade of night
Still longer half the globe encumbers,
And 'neath the misty moon on high
An idle stillness rules the sky,
And late the lazy East still slumbers-
Awakened early none the less,
By candlelight she'd rise and dress.
From early youth she read romances,
And novels set her heart aglow;
She loved the fictions and the fancies
Of Richardson and of Rousseau.
♥ Привыкла и довольна стала.
Привычка свыше нам дана:
Замена счастию она.
Привычка усладила горе,
Не отразимое ничем;
Открытие большое вскоре
Ее утешило совсем:
Она меж делом и досугом
Открыла тайну, как супругом
Самодержавно управлять,
И все тогда пошло на стать.
..And settled down and grew contented.
Thus heaven's gift to us is this:
That habit takes the place of bliss.
'Twas only habit then that taught her
The way to master rampant grief;
And soon a great discovery brought her
A final and complete relief.
Betwixt her chores and idle hours
She learned to use her woman's powers
To rule the house as autocrat,
And life went smoothly after that.
♥ Увы! на жизненных браздах
Мгновенной жатвой поколенья,
По тайной воле провиденья,
Восходят, зреют и падут;
Другие им вослед идут...
Так наше ветреное племя
Растет, волнуется, кипит
И к гробу прадедов теснит.
Придет, придет и наше время,
И наши внуки в добрый час
Из мира вытеснят и нас!
Alas! Upon life's furrowed plain-
A harvest brief, each generation,
By fate's mysterious dispensation,
Arises, ripens, and must fall;
Then others too must heed its call.
For thus our giddy race gains power:
It waxes, stirs, turns seething wave,
Then crowds its forebears toward the grave.
And as as well shall face that hour
When one fine day our grandsons true
Straight out of life will crowd us too!
♥ Живу, пишу не для похвал;
Но я бы, кажется, желал
Печальный жребий свой прославить,
Чтоб обо мне, как верный друг,
Напомнил хоть единый звук.
И чье-нибудь он сердце тронет;
И, сохраненная судьбой,
Быть может, в Лете не потонет
Строфа, слагаемая мной;
Быть может (лестная надежда!),
Укажет будущий невежда
На мой прославленный портрет
И молвит: то-то был поэт!
Прими ж мои благодаренья,
Поклонник мирных аонид,
О ты, чья память сохранит
Мои летучие творенья,
Чья благосклонная рука
Потреплет лавры старика!
**Not courting praise, I live and write,
But still, it seems, I should delight
In glorifying my sad mission,
In having just a single sound
Recall me, like a friend that's found.**
And it may touch some heart with fire;
And thus preserved by fate's decree,
The stanza fashioned by my lyre
May yet not drown in Lethe's sea;
Perhaps (a flattering hope's illusion!)
Some future dunce with warm effusion
Will point my portrait out and plead:
'This was a poet, yes indeed!'
♥ И в сердце дума заронилась;
Пора пришла, она влюбилась.
Так в землю падшее зерно
Весны огнем оживлено.
Давно ее воображенье,
Сгорая негой и тоской,
Алкало пищи роковой;
Давно сердечное томленье
Теснило ей младую грудь;
Душа ждала... кого-нибудь,
И дождалась... Открылись очи;
Она сказала: это он!
Увы! теперь и дни и ночи,
И жаркий одинокий сон,
Все полно им; все деве милой
Без умолку волшебной силой
Твердит о нем.
And in her heart the thought was planted...
Until at last her fate was granted:
She fell in love. For thus indeed
Does spring awake the buried seed.
Long since her keen imagination,
With tenderness and pain imbued,
Had hungered for the fatal food;
Long since her heart's sweet agitation
Had choked her maiden breast too much:
Her soul awaited... someone's touch.
**And was requited... Eyes asunder,
She said: 'It's he! He's made his call.'
And now, alas, her hot, lone slumber,
And every day and night were full
Of him...**
♥ Теперь с каким она вниманьем
Читает сладостный роман,
С каким живым очарованьем
Пьет обольстительный обман!
...Воображаясь героиной
Своих возлюбленных творцов,
Кларисой, Юлией, Дельфиной,
Татьяна в тишине лесов
Одна с опасной книгой бродит,
Она в ней ищет и находит
Свой тайный жар, свои мечты,
Плоды сердечной полноты,
Вздыхает и, себе присвоя
Чужой восторг, чужую грусть,
В забвенье шепчет наизусть
Письмо для милого героя...
And now with what great concentration
To tender novels she retreats,
With what a vivid fascination
Takes in their ravishing deceits!
...And then her warm imagination
Perceives herself as heroïne-
Some favourite author's fond creation:
Clarissa, Julia, or Delphine.
She wanders with her borrowed lovers
Through silent woods and so discovers
Within a book her heart's extremes,
Her secret passions, and her dreams.
She sighs... and in her soul possessing
Another's joy, another's pain,
She whispers in a soft refrain
The letter she would send caressing
Her hero...
♥ Свой слог на важный лад настроя,
Бывало, пламенный творец
Являл нам своего героя
Как совершенства образец.
Он одарял предмет любимый,
Всегда неправедно гонимый,
Душой чувствительной, умом
И привлекательным лицом.
Питая жар чистейшей страсти,
Всегда восторженный герой
Готов был жертвовать собой,
И при конце последней части
Всегда наказан был порок,
Добру достойный был венок.
А нынче все умы в тумане,
Мораль на нас наводит сон,
Порок любезен - и в романе,
И там уж торжествует он.
Британской музы небылицы
Тревожат сон отроковицы,
И стал теперь ее кумир
Или задумчивый Вампир,
Или Мельмот, бродяга мрачный,
Иль Вечный жид, или Корсар,
Или таинственный Сбогар 19.
Лорд Байрон прихотью удачной
Облек в унылый романтизм
И безнадежный эгоизм.
Time was, with grave and measured diction,
A fervent author used to show
The hero in his work of fiction
Endowed with bright perfection's glow.
He'd furnish his beloved child-
Forever hounded and reviled-
With tender soul and many grace,
Intelligence and handsome face.
And nursing noble passion's rages,
The ever dauntless hero stood
Prepared to die for love of good;
And in the novel's final pages,
Deceitful vice was made to pay
And honest virtue won the day.
But now our minds have grown inactive,
We're put to sleep by talk of 'sin';
Our novels too make vice attractive,
And even there it seems to win.
It's not the British Muse's fables
That lie on maidens' bedside tables
And haunt their dreams. They worship now
The Vampire with his pensive brow,
Or gloomy Melmoth, lost and pleading,
The Corsair, or the Wandering Jew,
And enigmatic Sbogar too.
Lord Byron, his caprice succeeding,
Cloaked even hopeless egotism
In saturnine romanticism.
♥ Татьяна, милая Татьяна!
С тобой теперь я слезы лью;
Ты в руки модного тирана
Уж отдала судьбу свою.
Погибнешь, милая; но прежде
Ты в ослепительной надежде
Блаженство темное зовешь,
Ты негу жизни узнаешь,
Ты пьешь волшебный яд желаний,
Тебя преследуют мечты:
Везде воображаешь ты
Приюты счастливых свиданий;
Везде, везде перед тобой
Твой искуситель роковой.
Tatyana, O my dear Tatyana!
I shed with you sweet tears too late;
Relying on a tyrant's honour,
You've now resigned to him your fate.
My dear one, you are doomed to perish;
But first in dazzling hope you nourish
And summon forth a sombre bliss,
You learn life's sweetness... feel its kiss,
And drink the draught of love's temptations,
As phantom daydreams haunt your mind:
On every side you seem to find
Retreats for happy assignations;
While everywhere before your eyes
Your fateful tempter's figure lies.
♥ Я знал красавиц недоступных,
Холодных, чистых, как зима,
Неумолимых, неподкупных,
Непостижимых для ума;
Дивился я их спеси модной,
Их добродетели природной,
И, признаюсь, от них бежал,
И, мнится, с ужасом читал
Над их бровями надпись ада:
Оставь надежду навсегда.
Внушать любовь для них беда,
Пугать людей для них отрада.
I've known great beauties proudly distant,
As cold and chaste as winter snow;
Implacable, to all resistant,
Impossible for mind to know;
I've marvelled at their haughty manner,
Their natural virtue's flaunted banner;
And I confess, from them I fled,
As if in terror I had read
Above their brows the sign of Hades:
Abandon Hope, Who Enter Here!
Their joy is striking men with fear,
For love offends these charming ladies.
♥ Другой!.. Нет, никому на свете
Не отдала бы сердца я!
То в вышнем суждено совете...
То воля неба: я твоя;
Вся жизнь моя была залогом
Свиданья верного с тобой;
Я знаю, ты мне послан богом,
До гроба ты хранитель мой...
Ты в сновиденьях мне являлся
Незримый, ты мне был уж мил,
Твой чудный взгляд меня томил,
В душе твой голос раздавался
Давно... нет, это был не сон!
Ты чуть вошел, я вмиг узнала,
Вся обомлела, запылала
И в мыслях молвила: вот он!
Не правда ль? я тебя слыхала:
Ты говорил со мной в тиши,
Когда я бедным помогала
Или молитвой услаждала
Тоску волнуемой души?
И в это самое мгновенье
Не ты ли, милое виденье,
В прозрачной темноте мелькнул,
Приникнул тихо к изголовью?
Не ты ль, с отрадой и любовью,
Слова надежды мне шепнул?
Кто ты, мой ангел ли хранитель,
Или коварный искуситель:
Мои сомненья разреши.
Быть может, это все пустое,
Обман неопытной души!
И суждено совсем иное...
Another! No! In all creation
There's no one else whom I'd adore;
The heavens chose my destination
And made me thine forevermore!
My life till now has been a token
In pledge of meeting you, my friend;
And in your coming, God has spoken,
You'll be my guardian till the end...
You filled my dreams and sweetest trances;
As yet unseen, and yet so dear,
You stirred me with your wondrous glances,
Your voice within my soul rang clear...
And then the dream came true for me!
When you came in, I seemed to waken,
I turned to flame, I felt all shaken,
And in my heart I cried: It's he!
And was it you I heard replying
Amid the stillness of the night,
Or when I helped the poor and dying,
Or turned to heaven, softly crying,
And said a prayer to soothe my plight?
And even now, my dearest vision,
Did I not see your apparition
Flit softly through this lucent night?
Was it not you who seemed to hover
Above my bed, a gentle lover,
To whisper hope and sweet delight?
Are you my angel of salvation
Or hell's own demon of temptation?
Be kind and send my doubts away;
For this may all be mere illusion,
The things a simple girl would say,
While Fate intends no grand conclusion...
♥ Чем меньше женщину мы любим,
Тем легче нравимся мы ей
И тем ее вернее губим
Средь обольстительных сетей.
The less we love her when we woo her,
The more we draw a woman in,
And thus more surely we undo her
Within the witching webs we spin.
♥ В красавиц он уж не влюблялся,
А волочился как-нибудь;
Откажут - мигом утешался;
Изменят - рад был отдохнуть.
Он их искал без упоенья,
А оставлял без сожаленья,
Чуть помня их любовь и злость.
He ceased to know infatuation,
Pursuing belles with little zest;
Refused, he found quick consolation;
Betrayed, was always glad to rest.
He sought them out with no elation
And left them too without vexation,
Scarce mindful of their love or spite.
♥ Но я не создан для блаженства;
Ему чужда душа моя;
Напрасны ваши совершенства:
Их вовсе недостоин я.
Поверьте (совесть в том порукой),
Супружество нам будет мукой.
Я, сколько ни любил бы вас,
Привыкнув, разлюблю тотчас;
Начнете плакать: ваши слезы
Не тронут сердца моего,
А будут лишь бесить его.
Судите ж вы, какие розы
Нам заготовит Гименей
И, может быть, на много дней.
Что может быть на свете хуже
Семьи, где бедная жена
Грустит о недостойном муже,
И днем и вечером одна;
Где скучный муж, ей цену зная
(Судьбу, однако ж, проклиная),
Всегда нахмурен, молчалив,
Сердит и холодно-ревнив!
Таков я. И того ль искали
Вы чистой, пламенной душой,
Когда с такою простотой,
С таким умом ко мне писали?
Ужели жребий вам такой
Назначен строгою судьбой?
"But I'm not made for exaltation:
My soul's a stranger to its call;
Your virtues are a vain temptation,
For I'm not worthy of them all.
Believe me (conscience be your token):
In wedlock we would both be broken.
However much I loved you, dear,
Once used to you... I'd cease, I fear;
You'd start to weep, but all your crying
Would fail to touch my heart at all,
Your tears in fact would only gall.
So judge yourself what we'd be buying,
What roses Hymen means to send-
Quite possibly for years on end!
"In all this world what's more perverted
Than homes in which the wretched wife
Bemoans her worthless mate, deserted-
Alone both day and night through life;
Or where the husband, knowing truly
Her worth (yet cursing fate unduly)
Is always angry, sullen, mute-
A coldly jealous, selfish brute!
Well, thus am I. And was it merely
For this your ardent spirit pined
When you, with so much strength of mind,
Unsealed your heart to me so clearly?
Can Fate indeed be so unkind?
Is this the lot you've been assigned?"
♥ Не в первый раз он тут явил
Души прямое благородство,
Хотя людей недоброхотство
В нем не щадило ничего:
Враги его, друзья его
(Что, может быть, одно и то же)
Его честили так и сяк.
Врагов имеет в мире всяк,
Но от друзей спаси нас, боже!
Again he's done his moral duty,
But spiteful people saw no beauty
And quickly blamed him, heaven knows!
Good friends no less than ardent foes
(But aren't they one, if they offend us?)
Abused him roundly, used the knife.
Now ever man has foes in life,
But from our friends, dear God, defend us!
♥ Кого ж любить? Кому же верить?
Кто не изменит нам один?
Кто все дела, все речи мерит
Услужливо на наш аршин?
Кто клеветы про нас не сеет?
Кто нас заботливо лелеет?
Кому порок наш не беда?
Кто не наскучит никогда?
Призрака суетный искатель,
Трудов напрасно не губя,
Любите самого себя,
Достопочтенный мой читатель!
Предмет достойный: ничего
Любезней, верно, нет его.
But whom to love? To trust and treasure?
Who won't betray us in the end?
And who'll be kind enough to measure
Our words and deeds as we intend?
Who won't sow slander all about us?
Who'll coddle us and never doubt us?
To whom will all our faults be few?
Who'll never bore us through and through?
You futile, searching phantom-breeder,
Why spend your efforts all in vain;
Just love yourself and ease the pain,
My most esteemed and honoured reader!
A worthy object! Never mind,
A truer love you'll never find.
♥ Случалось ли поэтам слезным
Читать в глаза своим любезным
Свои творенья? Говорят,
Что в мире выше нет наград.
И впрям, блажен любовник скромный,
Читающий мечты свои
Предмету песен и любви,
Красавице приятно-томной!
Блажен... хоть, может быть, она
Совсем иным развлечена.
How oft have tearful poets chances
To read their works before the glances
Of those they love? Good sense declares
That no reward on earth compares.
How blest, shy lover, to be granted
To read to her for whom you long;
The very object of your song,
A beauty languid and enchanted!
Ah, blest indeed... although it's true,
She may be dreaming not of you.
♥ Уж небо осенью дышало,
Уж реже солнышко блистало,
Короче становился день,
Лесов таинственная сень
С печальным шумом обнажалась,
Ложился на поля туман,
Гусей крикливых караван
Тянулся к югу: приближалась
Довольно скучная пора;
Стоял ноябрь уж у двора.
The sky breathed autumn, turned and darkled;
The friendly sun less often sparkled;
The days grew short and as they sped,
The wood with mournful murmur shed
Its wondrous veil to stand uncovered;
The fields all lay in misty peace;
The caravan of cackling geese
Turned south; and all around there hovered
The sombre season near at hand;
November marched across the land.
♥ И вот уже трещат морозы
И серебрятся средь полей...
(Читатель ждет уж рифмы розы;
На, вот возьми ее скорей!)
Опрятней модного паркета
Блистает речка, льдом одета.
Мальчишек радостный народ 24
Коньками звучно режет лед;
На красных лапках гусь тяжелый,
Задумав плыть по лону вод,
Ступает бережно на лед,
Скользит и падает; веселый
Мелькает, вьется первый снег,
Звездами падая на брег.
**And crackling frost already settles
And silvers midst the fields and leas,
(You've guessed the rhyme to come is 'petals',
SO take it, reader, quickly, please!).**
No fine parquet could hope to muster
The ice-clad river's glassy lustre;
The joyous tribe of boys berates
And cuts the ice with ringing skates;
A waddling red-foot goose now scurries
To swim upon the water's breast;
He treads the ice with care to test...
And down he goes! The first snow flurries
Come flitting, flicking, swirling round
To fall like stars upon the ground.
♥ Но ты, Бордо, подобен другу,
Который, в горе и в беде,
Товарищ завсегда, везде,
Готов нам оказать услугу
Иль тихий разделить досуг.
Да здравствует Бордо, наш друг!
But you, Bordeaux, I find just right;
You're like a comrade, ever steady,
Prepared in trials or in grief
To render service, give relief;
And when we wish it, always ready
To share a quiet evening's end
Long live Bordeaux, our noble friend!
♥ Огонь потух; едва золою
Подернут уголь золотой;
Едва заметною струею
Виется пар, и теплотой
Камин чуть дышит. Дым из трубок
В трубу уходит. Светлый кубок
Еще шипит среди стола.
Вечерняя находит мгла...
(Люблю я дружеские враки
И дружеский бокал вина
Порою той, что названа
Пора меж волка и собаки,
А почему, не вижу я.)
The fire goes out; the coal, still gleaming,
Takes on a film of ash and pales;
The rising vapours, faintly streaming,
Curl out of sight; the hearth exhales
A breath of warmth. The pipe smoke passes
Up chimney flue. The sparkling glasses
Stand fizzing on the table yet;
With evening's gloom, the day has set...
(I'm fond of friendly conversation
And of a friendly glass or two
At dusk or entre chien et loup-
As people say without translation,
Though why they do, I hardly know).
♥ Он был любим... по крайней мере
Так думал он, и был счастлив.
Стократ блажен, кто предан вере,
Кто, хладный ум угомонив,
Покоится в сердечной неге,
Как пьяный путник на ночлеге,
Или, нежней, как мотылек,
В весенний впившийся цветок;
Но жалок тот, кто все предвидит,
Чья не кружится голова,
Кто все движенья, все слова
В их переводе ненавидит,
Чье сердце опыт остудил
И забываться запретил!
Yes, he was loved... beyond deceiving...
Or so at least with joy he thought.
Oh, blest is he who lives believing,
Who takes cold intellect for naught,
Who rests within the heart's sweet places
As does a drunk in sleep's embraces,
Or as, more tenderly I'd say,
A butterfly in blooms of May;
**But sad is he who lacks illusion,
Whose head is steady, never stirred,
Who hates each impulse, every word,
Foreseeing always their conclusion;
Whose heart experience has chilled,
Whose urge to reverie is stilled.**