Вечера на Хуторе Близ Диканьки, Н. В. Гоголь (Evenings on a Farm Near Dikanka by Nikolai Gogol).
Title: Вечера на Хуторе Близ Диканьки (Evenings on a Farm Near Dikanka).
Author: Николай Васильевич Гоголь (Nikolai Gogol).
Genre: Fiction, literature, short stories, horror, romance, fantasy, folklore, mythology.
Country: Russia.
Language: Russian.
Publication Date: 1831-1832.
Summary: A collection of 8 short stories that are based on Ukrainian folklore, village customs, superstitions, old stories, and Cossack peasant life in the country. VOLUME ONE: In Предисловие (Preface), the reader is introduced to beekeeper Pan'ko-the-Redhaired (Rudy), who narrates the stories in the book, and describes some characters from whom he has heard them. In Сорочинская Ярмарка (The Fair at Sorochyntsi), at a winter fair, while Cossack Grytsko makes a shady deal with a mysterious gypsy who promises to help a union between him and his sweetheart, despite her evil stepmother's categorical rejection of the idea, people at the fair are terrified at the resurfacing of the devil who, according to a legend, is looking for all the pieces of his previously destroyed red jacket. In Вечер Накануне Ивана Купала (St. John's Eve), in a desperate try to get the girl he loves who is the daughter of his employer and way out of his league, Petro makes a horrible sacrifice and deal with a witch and a devil in exchange for unheard of riches, but after the wedding he slowly begins to descend into insanity due to complete inability to remember what the price he has paid was. In Майская Ночь, или Утопленница (May Night, or The Drowned Maiden), a young son of the mayor is devastated to learn that his father is pursuing his beloved, and while trying to teach him a lesson through mischief, comes across a local superstition - a drowned beautiful maiden who tasks him with discovering her disguised evil witch stepmother, in exchange for a solution to his problem. Пропавшая Грамота (The Lost Letter) is a tale of a man's trip to Hell, when he loses an extremely important letter he has sown into the lining of his hat, and, upon having it stolen, has to go all the way to Hell and play cards for both the hat and his life. VOLUME TWO: The Предисловие (Preface) re-introduces the narrator of the stories, Rudy, while he talks of some change in the story-tellers, and promises a story of his own. Ночь перед Рождеством (The Night Before Christmas) is a dark tale that relates the adventures of Vakula, the blacksmith, in his fight against the devil, who has stolen the moon above the village of Dikanka and is wreaking havoc on its inhabitants, all to win the love of the most beautiful, albeit conceited and spoiled, girl in town. In Страшная Месть (A Terrible Vengeance), a recently married young woman's father comes back home and turns out to be an evil sorcerer, but after destroying his family and causing evil everywhere, the sorcerer begins to be plagued by a mysterious rider, who hails from a legend of long-ago. Иван Фёдорович Шпонька и Его Тётушка (Ivan Fyodorovich Shponka and His Aunt) is an unfinished story about a dim but self-reliant young man, Ivan, whose aunt moves from managing his farm to trying to manage his love affairs, of which he wants no part. In Заколдованное Mесто (A Bewitched Place), the narrator's grandfather discovers a bewitched place on his farm that magically transports one where a devil seems to point out buried treasure.
My rating: 8/10.
My Review:
♥ У нас, мои любезные читатели, не во гнев будь сказано (вы, может быть, и рассердитесь, что пасичник говорит вам запросто, как будто какому-нибудь свату своему или куму), - у нас, на хуторах, водится издавна: как только окончатся работы в поле, мужик залезет отдыхать на всю зиму на печь и наш брат припрячет своих пчел в темный погреб, когда ни журавлей на небе, ни груш на дереве не увидите более, - тогда, только вечер, уже наверно где-нибудь в конце улицы брезжит огонек, смех и песни слышатся издалеча, бренчит балалайка, а подчас и скрыпка, говор, шум... Это у нас вечерницы! Они, изволите видеть, они похожи на ваши балы; только нельзя сказать чтобы совсем. На балы если вы едете, то именно для того, чтобы повертеть ногами и позевать в руку; а у нас соберется в одну хату толпа девушек совсем не для балу, с веретеном, с гребнями; и сначала будто и делом займутся: веретена шумят, льются песни, и каждая не подымет и глаз в сторону; но только нагрянут в хату парубки с скрыпачом - подымется крик, затеется шаль, пойдут танцы и заведутся такие штуки, что и рассказать нельзя.
Но лучше всего, когда собьются все в тесную кучку и пустятся загадывать загадки или просто нести болтовню. Боже ты мой! Чего только не расскажут! Откуда старины не выкопают! Каких страхов не нанесут!
~~Предисловие (Preface).
♥ Как упоителен, как роскошен летний день в Малороссии! Как томительно жарки те часы, когда полдень блещет в тишине и зное и голубой неизмеримый океан, сладострастным куполом нагнувшийся над землею, кажется, заснул, вес: потонувши в неге, обнимая и сжимая прекрасную в воз душных объятиях своих! На нем ни облака. В поле ни речи Все как будто умерло; вверху только, в небесной глубине дрожит жаворонок, и серебряные песни летят по воздушным ступеням на влюбленную землю, да изредка крик чайки или звонкий голос перепела отдается в степи. Лениво и бездумно, будто гуляющие без цели, стоят подоблачные дубы, и ослепительные удары солнечных лучей зажигают целые живописные массы листьев, накидывая на другие темную, как ночь, тень, по которой только при сильном ветре прыщет золото. Изумруды, топазы, яхонты эфирных насекомых сыплются над пестрыми огородами, осеняемыми статными подсолнечниками. Серые стога сена и золотые снопы хлеба станом располагаются в поле и кочуют по его неизмеримости. Нагнувшиеся от тяжести плодов широкие ветви черешен, слив, яблонь, груш; небо, его чистое зеркало - река в зеленых, гордо поднятых рамах... как полно сладострастия и неги малороссийское лето!
♥ Глазам наших путешественников начал уже открываться Псёл; издали уже веяло прохладою, которая казалась ощутительнее после томительного, разрушающего жара. Сквозь темно- и светло-зеленые листья небрежно раскиданных по лугу осокоров, берез и тополей засверкали огненные, одетые холодом искры, и река-красавица блистательно обнажила серебряную грудь свою, на которую роскошно падали зеленые кудри дерев. Своенравная, как она в те упоительные часы, когда верное зеркало так завидно заключает в себе ее полное гордости и ослепительного блеска чело, лилейные плечи и мраморную шею, осененную темною, упавшею с русой головы волною, когда с презрением кидает одни украшения, чтобы заменить их другими, и капризам ее конца нет, - она почти каждый год переменяла свои окрестности, выбирая себе новый путь и окружая себя новыми, разнообразными ландшафтами. Ряды мельниц подымали на тяжелые колеса свои широкие волны и мощно кидали их, разбивая в брызги, обсыпая пылью и обдавая шумом окрестность. Воз с знакомыми нам пассажирами взъехал в это время на мост, и река во всей красоте и величии, как цельное стекло, раскинулась перед ними. Небо, зеленые и синие леса, люди, возы с горшками, мельницы - все опрокинулось, стояло и ходило вверх ногами, не падая в голубую прекрасную бездну.
♥ Вам, верно, случалось слышать где-то валящийся отдаленный водопад, когда встревоженная окрестность полна гула и хаос чудных неясных звуков вихрем носится перед вами. Не правда ли, не те ли самые чувства мгновенно обхватят вас в вихре сельской ярмарки, когда весь народ срастается в одно огромное чудовище и шевелится всем своим туловищем на площади и по тесным улицам, кричит, гогочет, гремит? Шум, брань, мычание, блеяние, рев - все сливается в один нестройный говор. Волы, мешки, сено, цыганы, горшки, бабы, пряники, шапки - все ярко, пестро, нестройно; мечется кучами и снуется перед глазами. Разноголосные речи потопляют друг друга, и ни одно слово не выхватится, не спасется от этого потопа; ни один крик не выговорится ясно. Только хлопанье по рукам торгашей слышится со всех сторон ярмарки. Ломается воз, звенит железо, гремят сбрасываемые на землю доски, и закружившаяся голова недоумевает, куда обратиться.
♥ В смуглых чертах цыгана было что-то злобное, язвительное, низкое и вместе высокомерное: человек, взглянувший на него, уже готов был сознаться, что в этой чудной душе кипят достоинства великие, но которым одна только награда есть на земле - виселица. Совершенно провалившийся между носом и острым подбородком рот, вечно осененный язвительною улыбкой, небольшие, но живые, как огонь, глаза и беспрестанно меняющиеся на лице молнии предприятий и умыслов - все это как будто требовало особенного, такого же странного для себя костюма, какой именно был тогда на нем. Этот темно-коричневый кафтан, прикосновение к которому, казалось, превратило бы его в пыль; длинные, валившиеся по плечам охлопьями черные волосы; башмаки, надетые на босые загорелые ноги, - все это, казалось, приросло к нему и составляло его природу.
♥ Увеличившийся шум и хохот заставили очнуться наших мертвецов, Солопия и его супругу, которые, полные прошедшего испуга, долго глядели в ужасе неподвижными глазами на смуглые лица цыган: озаряясь светом, неверно и трепетно горевшим, они казались диким сонмищем гномов, окруженных тяжелым подземным паром, в мраке непробудной ночи.
♥ Странное, неизъяснимое чувство овладело бы зрителем при виде, как от одного удара смычком музыканта, в сермяжной свитке, с длинными закрученными усами, все обратилось, волею и неволею, к единству и перешло в согласие. Люди, на угрюмых лицах которых, кажется, век не проскальзывала улыбка, притопывали ногами и вздрагивали плечами. Все неслось. Все танцевало. Но еще страннее, еще неразгаданнее чувство пробудилось бы в глубине души при взгляде на старушек, на ветхих лицах которых веяло равнодушием могилы, толкавшихся между новым, смеющимся, живым человеком. Беспечные! даже без детской радости, без искры сочувствия, которых один хмель только, как механик своего безжизненного автомата, заставляет делать что-то подобное человеческому, они тихо покачивали охмелевшими головами, подплясывая за веселящимся народом, не обращая даже глаз на молодую чету.
~~Сорочинская Ярмарка (The Fair at Sorochyntsi)
♥ Остолбенел Петро. Малость, отрезать ни за что ни про что человеку голову, да еще и безвинному ребенку! В сердцах сдернул он простыню, накрывавшую его голову, и что же? Перед ним стоял Ивась. И ручонки сложило бедное дитя накрест, и головку повесило... Как бешеный подскочил с ножом к ведьме Петро и уже занес было руку...
- А что ты обещал за девушку?.. - грянул Басаврюк и словно пулю посадил ему в спину. Ведьма топнула ногою: синее пламя выхватилось из земли; середина ее вся осветилась и стала как будто из хрусталя вылита; и все, что ни было под землею, сделалось видимо как на ладони. Червонцы, дорогие камни, в сундуках, в котлах, грудами были навалены под тем самым местом, где они стояли. Глаза его загорелись... ум помутился... Как безумный, ухватился он за нож, и безвинная кровь брызнула ему в очи... Дьявольский хохот загремел со всех сторон. Безобразные чудища стаями скакали перед ним. Ведьма, вцепившись руками в обезглавленный труп, как волк, пила из него кровь... Все пошло кругом в голове его! Собравши все силы, бросился бежать он. Все покрылось перед ним красным цветом. Деревья, все в крови, казалось, горели и стонали. Небо, раскалившись, дрожало... Огненные пятна, что молнии, мерещились в его глазах. Выбившись из сил, вбежал он в свою лачужку и, как сноп, повалился на землю. Мертвый сон охватил его.
Petro was stunned. A trifle, indeed, to cut off a man’s head for no reason whatsoever, but to do it to an innocent child! In wrath he tore off the sheet enveloping the victim’s head, and behold! before him stood Ivas. The poor child crossed his little hands, and hung his head. Peter flew at the witch with the knife like a madman, and had almost lain hands on her...
“What did you promise for the girl?” thundered Basavriuk, and that question fired into him as if a bullet to the back. The witch stamped her foot: a blue flame flashed from the earth and illumined all within it. The earth became transparent as if moulded of crystal; and all that was within it became visible, as if in the palm of the hand. Ducats, precious stones in chests and pots, were piled in heaps beneath the very spot they stood upon. Petro’s eyes flashed, his mind grew dim... He grasped the knife like a madman and innocent blood spurted into his eyes... Diabolical laughter resounded on all sides. Revolting monsters flew about him in flocks. The witch, grasping the headless corpse in its hands like a wolf, drank its blood... Everything in his head began spinning! Gathering all of his strength, he ran. Everything grew red before him. The trees, steeped in blood, seemed to burn and moan. The sky had heated up and trembled... Burning points, like lightning, flickered before his eyes. Utterly exhausted, he rushed into his miserable hovel and fell to the ground like a log. A death-like sleep overpowered him.
♥ Так прошло и лето. Много козаков обкосилось и обжалось; много козаков, поразгульнее других, и в поход потянулось. Стаи уток еще толпились на болотах наших, но крапивянок уже и в помине не было. В степях закраснело. Скирды хлеба то сям, то там, словно козацкие шапки, пестрели по полю. Попадались по дороге и возы, наваленные хворостом и дровами. Земля сделалась крепче и местами стала прохватываться морозом. Уже и снег начал сеяться с неба, и ветви дерев убрались инеем, будто заячьим мехом. Вот уже в ясный морозный день красногрудый снегирь, словно щеголеватый польский шляхтич, прогуливался по снеговым кучам, вытаскивая зерно, и дети огромными киями гоняли по льду деревянные кубари, между тем как отцы их спокойно вылеживались на печке, выходя по временам, с зажженною люлькою в зубах, ругнуть добрым порядком православный морозец или проветриться и промолотить в сенях залежалый хлеб. Наконец снега стали таять, и щука хвостом лед расколотила, а Петро все тот же...
And so the summer passed. Many a Cossack had mowed and reaped; many a Cossack, more rampant than the rest, had set off upon an expedition. Flocks of ducks were still crowding the marshes, but the nettles were already gone. The steppes turned a shade of red. Ricks of grain, like Cossack’s caps, flashed in the fields, now here, now there. One began to encounter waggons on the roads loaded with brushwood and firewood. The ground had become more solid, and in places began to be pierced by frost. Already it had began to snow, and the branches of the trees dressed themselves in hoarfrost as white and fluffy as hare fur. Already on a bright frosty day the red-breasted robin hopped about on the snow-heaps like a foppish Polish nobleman, and picked out grains of corn; and the children chased wooden cubes on the ice with huge cues; while their fathers lay peacefully on the stove, issuing forth at intervals with lighted pipes in their lips, to growl, in regular fashion, at the orthodox frost, or to take the air and thresh the grain spread out in the barn. At last the snows began to melt, and "the pike split the ice with its tail", but Peter remained the same...
~~Вечер Накануне Ивана Купала (St. John's Eve)
♥ Звонкая песня лилась рекою по улицам села. Было то время, когда утомленные дневными трудами и заботами парубки и девушки шумно собирались в кружок, в блеске чистого вечера, выливать свое веселье в звуки, всегда неразлучные с уныньем. И задумавшийся вечер мечтательно обнимал синее небо, превращая все в неопределенность и даль.
Songs were echoing in the village street. It was just the time when the young men and girls, tired with the work and cares of the day, were in the habit of assembling for the dance. In the mild evening light, cheerful songs blended with mild melodies. A mysterious twilight obscured the blue sky and made everything seem indistinct and distant.
♥ - Как тихо колышется вода, будто дитя в люльке! - продолжала Ганна, указывая на пруд, угрюмо обставленный темным кленовым лесом и оплакиваемый вербами, потопившими в нем жалобные свои ветви. Как бессильный старец, держал он в холодных объятиях своих далекое, темное небо, обсыпая ледяными поцелуями огненные звезды, которые тускло реяли среди теплого ночного воздуха, как бы предчувствуя скорое появление блистательного царя ночи.
“How gently the water ripples! Like a child in the cradle,” continued Hanna, pointing to the pool begirt by dark maples and weeping-willows, whose melancholy branches drooped in the water.
♥ Знаете ли вы украинскую ночь? О, вы не знаете украинской ночи! Всмотритесь в нее. С середины неба глядит месяц. Необъятный небесный свод раздался, раздвинулся еще необъятнее. Горит и дышит он. Земля вся в серебряном свете; и чудный воздух и прохладно-душен, и полон неги, и движет океан благоуханий. Божественная ночь! Очаровательная ночь! Недвижно, вдохновенно стали леса, полные мрака, и кинули огромную тень от себя. Тихи и покойны эти пруды; холод и мрак вод их угрюмо заключен в темно-зеленые стены садов. Девственные чащи черемух и черешен пугливо протянули свои корни в ключевой холод и изредка лепечут листьями, будто сердясь и негодуя, когда прекрасный ветреник - ночной ветер, подкравшись мгновенно, целует их. Весь ландшафт спит. А вверху все дышит, все дивно, все торжественно. А на душе и необъятно, и чудно, и толпы серебряных видений стройно возникают в ее глубине. Божественная ночь! Очаровательная ночь! И вдруг все ожило: и леса, и пруды, и степи. Сыплется величественный гром украинского соловья, и чудится, что и месяц заслушался его посереди неба... Как очарованное, дремлет на возвышении село. Еще белее, еще лучше блестят при месяце толпы хат; еще ослепительнее вырезываются из мрака низкие их стены. Песни умолкли. Все тихо.
Do you know of Ukrainian nights? Oh, you cannot imagine a night in Ukraine! The moon gazes down from the sky. The vast celestial arch parts and opens further, immeasurably. It burns and breathes. The earth is covered with silver light, the air is marvellous - cool and sultry and full of gentleness, moving the ocean of fragrances. Divine night! Charming night! The forests stand motionless and inspired, filled with darkness, forming an enormous shadow. The ponds are quiet and calm; the cold and gloom of their waters are confined by severe dark-green garden walls. The virgin thickets of bird-cherry and cherry timidly stretch their roots into the subterranean cold, and occasionally murmur with their leaves, as though angry and indignant, when the beautiful spirit of the night wind sneaks up on them to steal a kiss. The landscape sleeps, but above it everything breathes, everything is marvellous, everything is solemn… The soul feels immense and wonderful, and crowds of silver visions gracefully arise in its depths. Divine night! Charming night! And then suddenly everything comes alive - the forests, the ponds, the fields! The great thunder of the Ukrainian nightingale rains down, and it seems as if the moon gets caught up in its song in the sky… As if enchanted, the village slumbers on the hill. The crowded huts shine even whiter and brighter in the moonlight; their low white walls cut dazzlingly through the darkness. The songs fade. Silence reigns.
♥ - Гуляй, козацкая голова! - говорил дюжий повеса, ударив ногою в ногу и хлопнув руками. - Что за роскошь! Что за воля! Как начнешь беситься - чудится, будто поминаешь давние годы. Любо, вольно на сердце; а душа как будто в раю. Гей, хлопцы! Гей, гуляй!..
И толпа шумно понеслась по улицам. И благочестивые старушки, пробужденные криком, подымали окошки и крестились сонными руками, говоря: «Ну, теперь гуляют парубки!»
“Hurrah for the Cossacks!” cried the stout reveller, dancing and clapping his hands. “Long live freedom! When one lets the reins go, one thinks of the good old times. It feels as jolly as though one were in paradise. Hurrah, you fellows! Go ahead!”
The youths rushed noisily through the village street, and the pious old women, aroused from their sleep, looked through the windows, crossed themselves drowsily, and thought, “There they go, the wild young fellows!”
♥ Под самым покутом, на почетном месте, сидел гость - низенький, толстенький человечек с маленькими, вечно смеющимися глазками, в которых, кажется, написано было то удовольствие, с каким курил он свою коротенькую люльку, поминутно сплевывая и придавливая пальцем вылезавший за нее превращенный в золу табак. Облака дыма быстро разрастались над ним, одевая его в сизый туман. Казалось, будто широкая труба с какой-нибудь винокурни, наскуча сидеть на своей крыше, задумала прогуляться и чинно уселась за столом в хате головы. Под носом торчали у него коротенькие и густые усы; но они так неясно мелькали сквозь табачную атмосферу, что казались мышью, которую винокур поймал и держал во рту своем, подрывая монополию амбарного кота. Голова, как хозяин, сидел в одной только рубашке и полотняных шароварах. Орлиный глаз его, как вечереющее солнце, начинал мало-помалу жмуриться и меркнуть.
At the upper end of the table, in the place of honour, sat the guest-a short, stout man with small, merry eyes. He smoked his short pipe with obvious satisfaction, spitting every moment and constantly pushing the tobacco down in the bowl. The clouds of smoke collected over his head, and veiled him in a bluish mist. It seemed as though the broad chimney of a distillery, which was bored at always being perched up on the roof, had hit upon the idea of taking a little recreation, and had now settled itself comfortably at the headman's table. Close under his nose bristled his short, thick moustache, which in the dim, smoky atmosphere resembled a mouse which the distiller had caught and held in his mouth, usurping the functions of a dining-room cat. The headman sat there, as master of the house, wearing only his shirt and linen breeches. His eagle eye began to grow dim like the setting sun, and to half close.
♥ Оглянулся: ночь казалась перед ним еще блистательнее. Какое-то странное, упоительное сияние примешалось к блеску месяца. Никогда еще не случалось ему видеть подобного. Серебряный туман пал на окрестность. Запах от цветущих яблонь и ночных цветов лился по всей земле. С изумлением глядел он в неподвижные воды пруда: старинный господский дом, опрокинувшись вниз, виден был в нем чист и в каком-то ясном величии. Вместо мрачных ставней глядели веселые стеклянные окна и двери. Сквозь чистые стекла мелькала позолота.
He looked round; the night seemed to him still more beautiful. The moonlight seemed to have an intoxicating quality about it, a glamour which he had never perceived before. The landscape was veiled in a silver mist. The air was redolent with the perfume of the apple-blossoms and the night-flowers. Entranced, he gazed on the motionless pool. The old, half-ruined house was clearly reflected without a quiver in the water. But instead of dark shutters, he saw light streaming from brilliantly lit windows.
♥ Сильно и звучно перекликались блистательные песни соловьев, и когда они, казалось, умирали в томлении и неге, слышался шелест и трещание кузнечиков или гудение болотной птицы, ударявшей скользким носом своим в широкое водное зеркало. Какую-то сладкую тишину и раздолье ощутил Левко в своем сердце.
The clear song of the nightingales rose powerfully and distinctly on the air, and as they died away one heard the chirping and rustling of the grasshoppers, and the marshbird clapping his slippery beak in the water. Levko felt enraptured with the sweetness and stillness of the night.
♥ И чрез несколько минут все уже уснуло на селе; один только месяц так же блистательно и чудно плыл в необъятных пустынях роскошного украинского неба. Так же торжественно дышало в вышине, и ночь, божественная ночь, величественно догорала. Так же прекрасна была земля в дивном серебряном блеске; но уже никто не упивался ими: все погрузилось в сон. Изредка только перерывалось молчание лаем собак, и долго еще пьяный Каленик шатался по уснувшим улицам, отыскивая свою хату.
In a few moments the whole village was buried in slumber. Only the moon hung as brilliant and wonderful as before in the immensity of the Ukraine sky. The divine night continued her reign in solemn stillness, while the earth lay bathed in silvery radiance. The universal silence was only broken here and there by the bark of a dog; only the drunken Kalenik still wandered about the empty streets seeking for his house.
~~Майская Ночь, или Утопленница (May Night, or The Drowned Maiden).
♥ Ведьма, увидевши себя вдруг в темноте, вскрикнула. Тут черт, подъехавши мелким бесом, подхватил ее под руку и пустился нашептывать на ухо то самое, что обыкновенно нашептывают всему женскому роду. Чудно устроено на нашем свете! Все, что ни живет в нем, все силится перенимать и передразнивать один другого.
The witch, seeing herself suddenly in the dark, cried out. Here the devil, sidling up to her, took her under the arm and started whispering in her ear what is usually whispered to the whole of womankind. Wondrous is the working of the world! All who live in it try to mimic and mock one another.
♥ Снег загорелся широким серебряным полем и весь обсыпался хрустальными звездами. Мороз как бы потеплел. Толпы парубков и девушек показались с мешками. Песни зазвенели, и под редкою хатою не толпились колядующие.
The snow lit up in wide, silvery fields and was all sprinkled with crystal stars. The frost seemed to grow warmer. Crowds of lads and girls appeared with sacks. Songs rang out, and it was a rare house that had no carolers crowding before it.
♥ Оттолкнувши вареник и вытерши губы, кузнец начал размышлять о том, какие чудеса бывают на свете и до каких мудростей доводит человека нечистая сила, заметя притом, что один только Пацюк может помочь ему.
Pushing the dumpling away and wiping his lips, the blacksmith began to reflect on what wonders happen in the world and what clever things a man could attain to by means of the unclean powers, observing at the same time that nonetheless Patsiuk alone could help him.
♥ Тут осмелился и кузнец поднять голову и увидел стоявшую перед собою небольшого роста женщину, несколько даже дородную, напудренную, с голубыми глазами и вместе с тем величественно улыбающимся видом, который так умел покорять себе все и мог только принадлежать одной царствующей женщине.
Here the blacksmith also ventured to raise his head and saw standing before him a woman of small stature, even somewhat portly, powdered, with blue eyes, and with that majestically smiling air which knew so well how to make all obey, and could belong only to a woman who reigns.
~~Ночь перед Рождеством (The Night Before Christmas).
♥ Любо глянуть с середины Днепра на высокие горы, на широкие луга, на зеленые леса! Горы те - не горы: подошвы у них нет, внизу их, как и вверху, острая вершина, и под ними и над ними высокое небо. Те леса, что стоят на холмах, не леса: то волосы, поросшие на косматой голове лесного деда. Под нею в воде моется борода, и под бородою и над волосами высокое небо. Те луга - не луга: то зеленый пояс, перепоясавший посередине круглое небо, и в верхней половине и в нижней половине прогуливается месяц.
Fair is the sight from the midst of the Dnieper of the high hills, the broad meadows, and the green forest! Those hills are not hills: they have no foot; they are sharp-peaked at both bottom and top; under them and not over them is the tall sky. Those woods standing on the slopes are not woods; they are hair growing on the shaggy head of the old man of the forest. Under it his beard washes in the water, and under his beard and over his hair-the tall sky. Those meadows are not meadows: they are a green belt tied in the middle of the round sky, and the moon strolls about in both the upper and the lower half.
♥ ...а ветер дергал воду рябью, и весь Днепр серебрился, как волчья шерсть середи ночи.
...and the wind sent ripples over the water, and the whole Dnieper silvered like a wolf's fur in the night.
♥ На полу покотом ночуют молодцы. Но козаку лучше спать на гладкой земле при вольном небе; ему не пуховик и не перина нужна; он мостит себе под голову свежее сено и вольно протягивается на траве. Ему весело, проснувшись середи ночи, взглянуть на высокое, засеянное звездами небо и вздрогнуть от ночного холода, принесшего свежесть козацким косточкам. Потягиваясь и бормоча сквозь сон, закуривает он люльку и закутывается крепче в теплый кожух.
On the floor the youths lie side by side. But it is better for a Cossack to sleep on the level ground under the open sky; he needs no down or feather beds; he puts fresh hay under his head and sprawls freely on the grass. It delights him to wake up in the middle of the night, to gaze at the tall, star-strewn sky and shiver from the cool of the night that refreshes his Cossack bones. Stretching and murmuring in his sleep, he lights his pipe and wraps himself tighter in his warm sheepskin.
♥ Слышно только, как глухо шумит внизу Днепр и с трех сторон, один за другим, отдаются удары мгновенно пробудившихся волн. Он не бунтует. Он, как старик, ворчит и ропщет; ему все не мило; все переменилось около него; тихо враждует он с прибрежными горами, лесами, лугами и несет на них жалобу в Черное море.
Only the muted rush of the Dnieper can be heard below, and on three sides, one after the other, the echo of momentarily awakened waves. The river is not mutinous. He grumbles and murmurs like an old man: nothing pleases him; everything has changed around him; he is quietly at war with the hills, forests, and meadows on his banks, and carries his complaint against them to the Black Sea.
♥ Чуден Днепр при тихой погоде, когда вольно и плавно мчит сквозь леса и горы полные воды свои. Ни зашелохнет; ни прогремит. Глядишь, и не знаешь, идет или не идет его величавая ширина, и чудится, будто весь вылит он из стекла, и будто голубая зеркальная дорога, без меры в ширину, без конца в длину, реет и вьется по зеленому миру. Любо тогда и жаркому солнцу оглядеться с вышины и погрузить лучи в холод стеклянных вод и прибережным лесам ярко отсветиться в водах. Зеленокудрые! они толпятся вместе с полевыми цветами к водам и, наклонившись, глядят в них и не наглядятся, и не налюбуются светлым своим зраком, и усмехаются к нему, и приветствуют его, кивая ветвями. В середину же Днепра они не смеют глянуть: никто, кроме солнца и голубого неба, не глядит в него. Редкая птица долетит до середины Днепра! Пышный! ему нет равной реки в мире. Чуден Днепр и при теплой летней ночи, когда все засыпает - и человек, и зверь, и птица; а Бог один величаво озирает небо и землю и величаво сотрясает ризу. От ризы сыплются звезды. Звезды горят и светят над миром и все разом отдаются в Днепре. Всех их держит Днепр в темном лоне своем. Ни одна не убежит от него; разве погаснет на небе. Черный лес, унизанный спящими воронами, и древле разломанные горы, свесясь, силятся закрыть его хотя длинною тенью своею, - напрасно! Нет ничего в мире, что бы могло прикрыть Днепр. Синий, синий, ходит он плавным разливом и середь ночи, как середь дня; виден за столько вдаль, за сколько видеть может человечье око. Нежась и прижимаясь ближе к берегам от ночного холода, дает он по себе серебряную струю; и она вспыхивает, будто полоса дамасской сабли; а он, синий, снова заснул. Чуден и тогда Днепр, и нет реки, равной ему в мире! Когда же пойдут горами по небу синие тучи, черный лес шатается до корня, дубы трещат и молния, изламываясь между туч, разом осветит целый мир - страшен тогда Днепр! Водяные холмы гремят, ударяясь о горы, и с блеском и стоном отбегают назад, и плачут, и заливаются вдали. Так убивается старая мать козака, выпровожая своего сына в войско. Разгульный и бодрый, едет он на вороном коне, подбоченившись и молодецки заломив шапку; а она, рыдая, бежит за ним, хватает его за стремя, ловит удила, и ломает над ним руки, и заливается горючими слезами.
Дико чернеют промеж ратующими волнами обгорелые пни и камни на выдавшемся берегу. И бьется об берег, подымаясь вверх и опускаясь вниз, пристающая лодка. Кто из козаков осмелился гулять в челне в то время, когда рассердился старый Днепр? Видно, ему не ведомо, что он глотает, как мух, людей.
Wondrous is the Dnieper in calm weather, when freely and smoothly he races his full waters through forests and hills. No rippling, no roaring. You look and do not know if his majestic breadth is moving or not, and you fancy he is all molded of glass, as if a blue mirror roadway, of boundless width, of endless length, hovers and meanders over the green world. It is a delight then for the hot sun to look down from on high and plunge its rays into the chill of the glassy waters and for the coastal forests to be brightly reflected in them. Green-curled! they crowd to the waters together with the wildflowers and, bending down, gaze into them and cannot have enough of it, enough of admiring their own bright image, and they smile to it and greet it, nodding their branches. But into the middle of the Dnieper they dare not look: no one except the sun and the blue sky looks there. Rare is the bird that flies to the middle of the Dnieper! Magnificent! no rover in the world can equal him. Wondrous is the Dnieper, too, on a warm summer night, when everything falls asleep-man, beast, and bird-and God alone grandly surveys heaven and earth and grandly shakes his robes. Stars pour from his robes. Stars burn and shine over the world, and all are reflected at once in the Dnieper. All of them the Dnieper holds in his dark bosom. Not one escapes him, unless it goes out in the sky. The black forest studded with sleeping crows and the hills broken up since ancient times, hanging over, strain to cover him at least with their long shadows-but in vain! There is nothing in the world that can cover the Dnieper. Blue, deep blue, he goes flowing smoothly through the night as through the day, visible as far off as the human eye can see. Languidly pressing himself closer to the banks from the night's chill, he sends a silver ripple over his surface, and it flashes like the strip of a Damascus saber; and, deep blue, he sleeps again. Wondrous is the Dnieper then, too, and there is no rover in the world to equal him! But when dark blue clouds pass mountain-like across the sky, and the black forest sways to its roots, the oaks creak, and lightning, ripping through the clouds, lights up all the world at once-then terrible is the Dnieper! Watery peaks roar as they beat against the hills, and withdraw with a shining and moaning, and weep and dissolve far away. So a Cossack's old mother grieves as she sends her son off to the army. Rakish and daring he rides on his black steed, arms akimbo and hat cocked; and she runs weeping after him, clings to his stirrup, snatches at his bridle, and wrings her hands over him and dissolves in bitter tears.
Savagely black between the battling waves are the charred stumps and stones on the jutting bank. A boat, pulling in, knocks against the bank, rising and falling. Who among the Cossacks has made so bold as to go in a boat while the old Dnieper is angry? He must not know that he swallows men like flies.
♥ В час, когда вечерняя заря тухнет, еще не являются звезды, не горит месяц, а уже страшно ходить в лесу: по деревьям царапаются и хватаются за сучья некрещеные дети, рыдают, хохочут, катятся клубом по дорогам и в широкой крапиве; из днепровских волн выбегают вереницами погубившие свои души девы; волосы льются с зеленой головы на плечи, вода, звучно журча, бежит с длинных волос на землю, и дева светится сквозь воду, как будто бы сквозь стеклянную рубашку; уста чудно усмехаются, щеки пылают, очи выманивают душу... она сгорела бы от любви, она зацеловала бы... Беги, крещеный человек! уста ее - лед, постель - холодная вода; она защекочет тебя и утащит в реку.
At the hour when the sunset is fading and the stars have not yet appeared, the moon does not shine, but it is already frightening to walk in the forest: unbaptized children clamber up the trees, clutching at the branches; they sob, guffaw, roll in a tangle on the road and in the spreading nettles; maidens who destroyed their souls run our of the Dnieper's waves one after another; the hair streams from their green heads onto their shoulders, water runs loudly burbling down their long hair onto the ground; and a maiden shines through the water as through a shirt of glass; her lips smile strangely, her cheeks flush, her eyes lure one's soul out... she would burn up with love, she would kiss you to death... Flee, Christian man! her mouth is ice, her bed the cold water; she will tickle you all over and drag you into the river.
♥ "Та мука для него будет самая страшная: ибо для человека нет большей муки, как хотеть отмстить и не мочь отмстить."
"This torment will be the most terrible for him: for there is no greater torment for a man than to desire revenge and be unable to get it."
~~Страшная Месть (A Terrible Vengeance).
♥ Однако ж он неотлучно бывал в поле при жнецах и косарях, и это доставляло наслаждение неизъяснимое его кроткой душе. Единодушный взмах десятка и более блестящих кос; шум падающей стройными рядами травы; изредка заливающиеся песни жниц, то веселые, как встреча гостей, то заунывные, как разлука; спокойный, чистый вечер, и что за вечер! как волен и свеж воздух! как тогда оживлено все: степь краснеет, синеет и горит цветами; перепелы, дрофы, чайки, кузнечики, тысячи насекомых, и от них свист, жужжание, треск, крик и вдруг стройный хор; и все не молчит ни на минуту. А солнце садится и кроется. У! как свежо и хорошо! По полю, то там, то там, раскладываются огни и ставят котлы, и вкруг котлов садятся усатые косари; пар от галушек несется. Сумерки сереют...
However, he was be evermore found in the fields with the reapers and haymakers, something which brought unexplainable pleasure to his gentle soul. The sweep of more than ten shining scythes in unison; the noise of grass falling in orderly rows; occasional ringing songs of the reapers - at times gay like meetings of old friends, at times as sad as a parting; calm, fresh evening - and what an evening! How free and pure is the air! How everything comes to life then! The steppe flames with red, then blue, simply burning with the colours of the flowers. Quails, bustards, gulls, grasshoppers, thousands of insects - all of them whistling, buzzing and chirping away, then breaking into one melodious chorus! Nothing is silent for a moment. The sun sets and hides below the horizon. Ah! how fresh and good it is! Here and there fires are lit in the fields, copper cauldrons are set up and the whiskered reapers gather round them. Steam rises from the dumplings. Dark turns to grey...
~~Иван Фёдорович Шпонька и Его Тётушка (Ivan Fyodorovich Shponka and His Aunt).